Аир

Пожалуй, эта фраза останется в моей памяти слишком надолго, если не дольше долгого. Кристина Янда и Анджей Вайда, жена и друг покойного Эдварда Клосиньского, главная героиня и режиссёр, героиня фильма внутри фильма и сценарист, ткут тончайшую, светлую, пропитанную грустью и тишайшим любовным безумием историю смертей — смерти Эдварда наяву, призрачной болезни Марты, героини, сыгранной Кристиной, в том фильме, который так и не был доснят, в том самом, первом «Аире», на котором прервалась история Эдварда — и нелепая трагедия, развернувшаяся в жизни юного мальчика, последней любви Марты.

Утонуть в озёрной пучине, увитой аирными зарослями — что может быть более жутким и более, вместе с тем, романтичным для двадцатилетнего мальчишки? Утонуть, собирая траву, пропитанную насквозь ароматом смерти, для своей возлюбленной, умирающей от неизлечимой болезни.

А параллельно с тем Кристина тихо, вдумчиво, в полусне будто рассказывает о том, как уходил Эдвард, час за часом, сутки за сутками, минута за минутой. Нежная, уютная, будто кокон или клетчатый кашемировый плед, любовь двоих, что стали одним, не половинок, но целого.

История разрыва, болезненного, непрекращающегося, этого самого целого на составные части. История того, кто выжил — о том, что же он утерял. Поистине бесценный опыт — опыт на грани допустимого, опыт понимания того, насколько всё скоротечно и неуловимо, беспредельно, но, вместе с тем, конечно, насколько любовь хрупка и невосполнима — и насколько же остра её утрата, к которой подготовить себя попросту невозможно.

Кристина потеряла не только мужа, не только любимого человека — от неё ушёл друг, самый близкий, ближе чем кровь, человек. И дико, до ломоты в суставах больно видеть то, какой неугасающей может быть её боль.

Я смотрела эту ленту на протяжении недели, маленькими, крохотными порциями, боясь пропустить в себя слишком много, боясь… не выдержать, сломиться под натиском её горя. Но, несмотря на это, этот труд двух людей, великих людей, настолько значим, что не писать и не говорить о нём было бы даже не кощунственно, а попросту глупо с моей стороны — Анджей и Кристина сумели сотворить для своего близкого тот самый Дворец Памяти, погрузить его из смертного в неизменное, прописать его в Вечности, не только лишь увековечив его портрет, но и впечатав в него намертво своё к нему отношение.

Они вложили в эту работу всю свою любовь, всё тепло и нежность — оттого, пожалуй, несмотря на кажущуюся скорбную завершенность она будто окутана каким-то еле ощутимым светом.

И аир уже кажется символом не смерти, а наступившего лета. И абсолютно по-тарковски размытое плёночное зерно звучит не как ода памяти великому оператору, но как намёк на отсутствие всяческих границ. И история матери, столь рано утерявшей своих детей, вдруг разливается нотками летнего ветра и перемен вместе с появлением в ней того самого юноши, что в итоге утонет — утопив вместе с тем и её боль.

Всё циклично, неизменно и вечно — только лишь любовь и остаётся нам в качестве самого символа жизни, всепобеждающего и всепрощающего. Лишь любовь позволяет нам отпускать, принимать и взлетать вновь и вновь, несмотря и вопреки всему.

И, как ни крути, лишь любовь Эдварда толкнула Кристину выйти на сцену спустя пару часов после его смерти. Ведь он же умер вовремя — как и всё, что делал за время их совместной жизни.

Пожалуй, эта фраза останется в моей памяти слишком надолго, если не дольше долгого. Кристина Янда и Анджей Вайда, жена и друг покойного Эдварда Клосиньского, главная героиня и режиссёр, героиня фильма внутри фильма и сценарист, ткут тончайшую, светлую, пропитанную грустью и тишайшим любовным безумием историю смертей — смерти Эдварда наяву, призрачной болезни Марты, героини, сыгранной Кристиной, в том фильме, который так и не был доснят, в том самом, первом «Аире», на котором прервалась история Эдварда — и нелепая трагедия, развернувшаяся в жизни юного мальчика, последней любви Марты. Утонуть в озёрной пучине, увитой аирными зарослями — что может быть более жутким и более, вместе с тем, романтичным для двадцатилетнего мальчишки? Утонуть, собирая траву, пропитанную насквозь ароматом смерти, для своей возлюбленной, умирающей от неизлечимой болезни.

А параллельно с тем Кристина тихо, вдумчиво, в полусне будто рассказывает о том, как уходил Эдвард, час за часом, сутки за сутками, минута за минутой. Нежная, уютная, будто кокон или клетчатый кашемировый плед, любовь двоих, что стали одним, не половинок, но целого. История разрыва, болезненного, непрекращающегося, этого самого целого на составные части. История того, кто выжил — о том, что же он утерял. Поистине бесценный опыт — опыт на грани допустимого, опыт понимания того, насколько всё скоротечно и неуловимо, беспредельно, но, вместе с тем, конечно, насколько любовь хрупка и невосполнима — и насколько же остра её утрата, к которой подготовить себя попросту невозможно.

Кристина потеряла не только мужа, не только любимого человека — от неё ушёл друг, самый близкий, ближе чем кровь, человек. И дико, до ломоты в суставах больно видеть то, какой неугасающей может быть её боль. Я смотрела эту ленту на протяжении недели, маленькими, крохотными порциями, боясь пропустить в себя слишком много, боясь… не выдержать, сломиться под натиском её горя. Но, несмотря на это, этот труд двух людей, великих людей, настолько значим, что не писать и не говорить о нём было бы даже не кощунственно, а попросту глупо с моей стороны — Анджей и Кристина сумели сотворить для своего близкого тот самый Дворец Памяти, погрузить его из смертного в неизменное, прописать его в Вечности, не только лишь увековечив его портрет, но и впечатав в него намертво своё к нему отношение. Они вложили в эту работу всю свою любовь, всё тепло и нежность — оттого, пожалуй, несмотря на кажущуюся скорбную завершенность она будто окутана каким-то еле ощутимым светом.

И аир уже кажется символом не смерти, а наступившего лета. И абсолютно по-тарковски размытое плёночное зерно звучит не как ода памяти великому оператору, но как намёк на отсутствие всяческих границ. И история матери, столь рано утерявшей своих детей, вдруг разливается нотками летнего ветра и перемен вместе с появлением в ней того самого юноши, что в итоге утонет — утопив вместе с тем и её боль. Всё циклично, неизменно и вечно — только лишь любовь и остаётся нам в качестве самого символа жизни, всепобеждающего и всепрощающего. Лишь любовь позволяет нам отпускать, принимать и взлетать вновь и вновь, несмотря и вопреки всему. И, как ни крути, лишь любовь Эдварда толкнула Кристину выйти на сцену спустя пару часов после его смерти. Ведь он же умер вовремя — как и всё, что делал за время их совместной жизни.

Анжей Вайда и его любимая актриса Кристина Янда вместе создали очень личный фильм о людях, которые должны жить после того как их близкие умирают. Этот фильм посвящен мужу и другу и коллеге-оператору, умершему в процессе съемок.

Вайда уже не молод давно, но продолжает искать новые формы в кино. В этот раз рассказанная в фильме история послужила лишь фоном для исповеди Кристины, для ее рассказа о последний мгновениях жизни мужа и о своих тягостных часах жизни после того как его не стала. Этот разговор ее даже не со зрителем, а с самой собой в затемненной комнате очень интимный и тяжелый.

И вот эта женщина только что пережив потерю играет женщину потерявшую любимых детей очень давно и с тех пор похоронившую себя для мира. В ее жизни не было радости. Лишь черные одежды и тоска, и то что она заболевает вполне закономерно. И вот этой потерянной женщине немолодой приходится пережить смерть еще раз. И смерть не случайную, смерть юного мужчины, благодаря которому она начала ощущать вкус жизни. Что может быть трагичней?

Очень тяжелый фильм, мрачный. Конечно же Кристина Янда очень достоверна, ведь у нее перед глазами пережитое и играть не нужно, достаточно вспомнить.

Режиссер видимо придерживается даже не то что мнения, а скорее ощущения того что с потерей близких жизнь заканчивается. Я с этим не согласна. Каждый человек живущий должен прожить свою жизнь, и сливаться воедино настолько с кем-то другим, настолько что без него жизнь теряет смысл просто невозможно. Ушедшие остаются с нами в душе, но жизнь продолжается. В этом фильме героиня по сути наказана судьбой за попытку забыть прошлое. И это во многом потому что она ощущала себя виновной в том что жива. Крайне трагичный взгляд на жизнь, но фильм сильный.

Жизни в этом фильме ровно столько, сколько нужно, чтобы не остановился пульс. Справедлива эта фраза и по отношению к сюжету, и по отношению к съемкам.

Видеоряд стилистически выдержан в духе Тарковского. Так монолог главной героини снят одним планом. Одним долгим планом. До-олгим. Чтобы его выдержать нужно быть зрителем подготовленным, и желательно вообще поляком.

Тут важно пояснить, что главная героиня в этом фильме — не только вымышленная Марта, но и играющая ее актриса Кристина Янда. Именно последняя (Кристина Янда) и произносит в фильме монологи, которые отражают ее личные переживания, вызванные смертью мужа (кинооператора Эдварда Клосинского, недавно скончавшегося от рака). Не зная этой подоплеки, зритель приходит в состояние легкой растерянности.

Кроме операторской работы под девизом: «длиннее план, быстрей монтаж», загоняет в депрессию и сама история. Главной проблемой тут видится приверженность режиссера к суровому реализму: стареющая женщина, вечно занятой муж-врач, сыновья погибшие во время Варшавского восстания. Никакого намека на магию кино. И вы ведь догадываетесь, что знакомство главной героини с молодым мужчиной обречено на дурацкий финал?!

Со всеми в этом фильме поступают жестоко.

Любовь здесь приходит слишком поздно, смерть- слишком рано. Я слишком молода. Фильм слишком стар.

Сидишь в темном зале, и самая частая мысль, которая приходит в голову: «Боже, легче, наверное, умереть».