Бабочки

Марк завзятый уличный сорванец, живущий со своей вечно пьяной матерью в похожем на сарай полуразвалившемся домишке. Лаци — бездомный бродяга-шаромыжник с намерениями, подрядившийся обустроить для поселковой на пустыре команды футбольный газон с воротами, где и нарвался на расхорохорившегося мальчишку, выхватившего из кармана распахивающийся складной нож — «бабочку», что немедленно поставило под сомнение лирическое название, придав ему недосказанности, как и положено, отсроченной прояснением под самый, что ни на есть финальный акт.

Этот, появившийся в самом начале ножичек, наделён функциями чеховского ружья, повешенного на стену, чтобы разрядиться выстрелом в самом конце, в числе других указателей, задающих направление истории, нарочито складывающейся поначалу не так, как будет, а так, как кажется, исходя из привычных знаков и добрых обычаев, под которые подстраивается этот фильм.

Едва разговорившись, мальчик и незнакомец в одночасье находят общий язык, а следом уже мать ребёнка готова принять нового мужа, всерьёз нацелившегося сломить их нужду своей предприимчивостью, вопреки настороженному предупреждению ребёнка, устами которого глаголет истина, пусть даже он и вырос из младенческих пелёнок, но это не отняло у него провидческого чутья.

Однако, не приняв опасений, деятельный гость пробует переломить безволие женщины, посеяв надежду в её сердце, обезоруживая словами недоверчивого сына, сбитого с толку обещанием старика, поманившего его красивой скрипкой, сказав, что расскажет, как из фанерного тела извлечь божественный звук успеха, с которым можно вырваться из оков захолустья в состоятельные люди, одарив его мечтой, похожей на пьянящий дурман.

Понимая, что вся эта нарочитость неспроста, всё равно поддаешься режиссёрской уловке, когда напрашиваются прямые меры, там, где не бывает ясных ходов, поначалу оправдывающей самые радужные ожидания, когда кино, в небрежности сказки, уже обретает прозрачность призрачности, но фильм, вопреки всему, не таков.

Создав иллюзию покоя, он в мгновение ока разбивает хрустальное счастье своих героев, уничтожая его, у одно за другим, возвращаясь к той правде, что лучшее желанно, а худшее неожиданно, добро хрупко, а гнев разрушителен, наделяя ленту масштабом притчевого значения, которую не умаляет приземлённое посвящение, переводящее историю в плоскость одной жизни, когда поломанными окажутся не меньше трёх.

Смысловая линия этой повести, лишь намечая свойства характеров, обозначает иллюзорность благополучия и зыбкость удачи, от которой до неудачи один поворот, одна небрежность, а после — обида, злость и горечь, где слабейший оказывается самым беззащитным и дело взрослого — успеть переступить через свою слепящую боль.