Чистый белый

Льётся музыка, музыка, музыка,
То печаля, а то веселя,
Кто-то тихо играет на дудочке,
Под которую кружит Земля.
Льётся музыка, музыка, музыка,
И вовек не устанет кружить,
Бесконечная, вечная, мудрая,
От которой так хочется жить.

Драма, поданная в неторопливой, неспешной манере. Лишь местами вдруг фыркающая, раздёргивающая зрителя туда-сюда, выводящая из потока сладостной, но не приторной патоки ровного скольжения. Некая сказочная аура окутывает эту картину. Кадрам жизни и веришь, и не веришь одновременно. Почему? Мир сейчас другой, мы другие. Почти иные. А здесь, действительно «Чистый белый». Без замарывания порочности. Без гадостности очернения. Ну, разве что крупицами, редкими песчинками засора на искренность, порыв, для оттенения, присолено. Возможно подобное в нынешнем мире?

Иная культура. Иной мир. Загадочная Япония. Здесь всё возможно. Здесь иной формат. В чувствовании, в отношениях, в проявлении себя. Созерцательная поэтика в умиротворении протянутой рукой отпечатком в подсознании. Дыхание чистым озоном, предложением. Так, наверное… никак не меньше. Добро пожаловать.

Насладиться красотой, вот основа режиссёрской проекции. Художник, творя картинное полотно, запечатлевает окружающий мир. Останавливает стремительный бег бытия. Миг застывшего мироздания. В замирании мазка кисти. Холст, наполненный композицией открывшейся двери. Зрите, смотрите, восчувствуйте мне, познайте ускользающее, — обращением к нам, — отведайте вкусив как и я в полной мере.

… О наслажденье скользить по краю.
Замрите, ангелы, смотрите: я играю.
Разбор грехов моих оставьте до поры,
Вы оцените красоту игры!

Зима. Провинция. Префектура Тояма. Фотограф приезжает в глубинку из столичного Токио. Несколько дней для обозрения у него. Случайное знакомство, калейдоскопом запечатлённых узоров. Лиричностью стихотворных куплетов наполняется кадр.

Два лица словно два отпечатка проявленной фотографии. Один к одному. Есть иные люди, но присутствие их здесь, щебетания, расплёскивания в эмоциях, почти нонсенс. Они есть и их нет вовсе. Зримая незримость в них. Вторжением инородности, чудаковатости их роли. Помехой в звучании основной партии они воспринимаются. Не в этом ли отгадка, одна из пленительных составляющих картины? А может быть она в стуже, опущенной на Юи и Масиро атрибутами согревающей одежды в спасении? Или в белизне снежного покрова контрастирующего с проявленным беспокойством окружающих?

Поэтика духовного воспарения перед зрителем, лучезарная фреска света в безумном, безумном, безумном мире.

7 из 10