Дядя Ваня

В адаптации Конора МакФерсона и постановке Иэна Риксона Чехов любит, страдает, разочаровывается, смиряется, возмущается, говорит о смерти, заглядывает в будущее и главное — ЖИВЕТ. Актерский ансамбль спектакля — это единая и неделимая сила, которая увлекает зрителя и шаг за шагом ведет его к катарсису.

Все же стоит отметить работу Эйми Лу Вуд, сыгравшей Соню. Не потому, что она оказалась лучше или убедительнее остальных, а потому, что мастерством не уступила более опытным актерам. В спектакле сложно выделить главных и второстепенных героев — личная драма почти каждого из них настолько глубока, что может служить темой отдельного произведения. «Uncle Vanya on screen» в исполнении Harold Pinter Theatre — неожиданный дар странного, карантинного 2020 года.

9 из 10

Мамочки мои! Я перелопатила интернет в поисках чего-нибудь смотрибельного, и повсюду натыкалась на откровенный шлак, вымученные, картонные страстишки, сонное бульканье гуано. Деньги и наркотики, низведение человека до уровня тупого, мычащего скота, тухлая мертвечина… Случайно наткнулась на эту постановку, и впервые за долгие годы я не смогла сдержать слёз. Чехов, которого Лимонов считал «скучнейшим бытописателем 19 века», Чехов, ненавидимый со школьной скамьи за его «Вишнёвый сад», Чехов, неоднократно перечитанный уже в зрелом возрасте, и непонятый мною, вот сейчас, он идеально совпал с каким — то внутренним состоянием, настроением, и меня пронзило так, что до сих пор руки трясутся. Древние, покрытые пылью времён греки, называли это катарсисом, но этот термин слишком слаб для того, чтобы описать моё состояние. «Катарсис» — аптекой попахивает, карболкой или катаром желудка. Взрыв, буря эмоций, шторм! Давненько я такого не переживала, спасибо англичане!

Я предвижу голоса умников, сетующих на то, что режиссёр Риксон испохабил русскую классику, взяв на роль Елены негритянку Элизар, что поместье выглядит безразмерным, как замок, в котором Торин Дубощит собирался чахнуть над златом, а привычные нам слова в английском прононсе звучат нелепо: вадка, рублз… Да ерунда всё это. Самое главное, что режиссёр очень точно ухватил и передал дух времени, чеховскую интонацию, иронию и грусть отжившего своё класса, оскудение и увядание провинциального дворянства. В постановке Риксона, драма маленького человека дяди Вани, разрастается до трагедии космического масштаба. Крушение кумира (профессор Серебряков и его явная бездарность), прожитая ради другого человека жизнь, безответная, без надежды на взаимность, любовь, щемящая грусть и нежность. Здесь есть всё, вся палитра человеческих эмоций, неутолённые амбиции, страсть и ревность, и забытая нами чистота и искренность.

Да, воспетый Набоковым английский язык, не может передать очарование чеховской прозы. Роджер Алам произносит — Lay your ears on me! После чего, горделиво обводит собравшихся взглядом, дескать, как я лихо! Оцените изящество фразы! А в подлиннике, он говорит — повесьте ваши уши на гвоздь внимания! Или эта фраза, фраза паразита, трутня, всю жизнь прожившего за чужой счёт — дело надо делать! Дело! Роджер Алам — we should be praktik! Не то, согласитесь. Но это так, мелочи.

Актёры очень бережно обращаются с чеховским текстом, и демонстрируют какой — то запредельный уровень мастерства. Армитедж, этот герой боевиков, здесь предстаёт самым настоящим фанатиком, человеком идеи, одержимым. Бледный, с горящими глазами, разрываемый страстью к Елене, и осознанием собственного ничтожества, он влюбляет в себя с первого появления на сцене. А как играет Элизар (Елена)! Она заученно произносит текст, на словах отвергая притязания Астрова, и при этом пожирает его глазами. Казалось бы, чего проще — отдаться молодому, прекрасному в своей страсти человеку, тем более, что любовь к мужу давно прошла. Нельзя! Мы видим людей, для которых такие слова как: честь, долг, совесть, принципы, не являются пустым звуком. Согнутые ударами судьбы, униженные всей своей жизнью, они всё равно пытаются стоять прямо, потому что (спасибо Алексей Максимович) — человек, это звучит гордо!

Дядя Ваня в исполнении Тоби Джонса, это не человек, нет, это какой — то фейерверк эмоций! Язвительный, остроумный, и одновременно уязвимый, несчастный человек, безнадёжно влюблённый, скрывающий свою боль под маской иронии. А какой актёрский диапазон! Божечки! До чего же всё просто, казалось бы! Не надо выдумывать заумные мотивации, возьмите реальных людей с их страстями и болью, и перенесите это на экран. Нет. Не могут. К счастью, отсталые, консервативные англичане не знают, что на родине Чехова, принято переиначивать классику. В исполнении наших, вегетарианец Астров превратился бы перверсивного урбаниста — хипстера, разъезжающего по сцене на самокате, и игриво помахивающего перед носом Елены неэрегированным членом. Да-да, у прогрессивных режиссёров стало общим местом — классику надо играть в голом виде, устарела! Сексуально раскрепощённая Елена не стала бы долго ломаться — скучно ведь! И устроила бы «тройничок» в компании пьющего картофельный фреш Астрова, и ветерана сексуального фронта дяди Вани. В конце пьесы, к ним бы присоединилась Соня, и все четверо обрели бы сексуальный комфорт, и действо можно было закончить финальной оргией, сопровождаемой криками профессора — Дело надо делать!

Какое счастье, что англичане ценят и любят нашу классику!

Спасибо большое!

Святая святых для отечественного зрителя есть русская драматургическая классика, а точнее знамя русского театра — Антон Павлович Чехов. Можно сколько угодно восхищаться любовью иностранцев к Чехову, или, наоборот, возмущаться переписыванию таких канонических текстов, но посмотреть на то, как видят русскую классику из вне — это всегда опыт не только полезный, но и захватывающий.

(Свернуть)

Спектакль, поставленный в карантинную зиму, был сыгран перед пустым залом совсем недавно, премьера версии для экрана была представлена в нашей стране в октябре. Сегодня любой любитель или исследователь русской литературы и Чехова, в частности, в огромном множестве постановок и трактовок непременно найдет спектакль на любой вкус. Зачем же еще раз ставить известную всем историю и зачем, в свою очередь, нам ее смотреть вновь? Неужели можно найти еще какие-то акценты в чеховском тексте, которых мы не знаем? Видимо, да. Потому что театр становится тем самым магическим зеркалом, отражаясь в котором, общество в целом и каждый человек в частности видит себя здесь и сейчас. Драматург и его пьесы дают возможность обозначить проблемы, задать вопросы, а театр старается если и не найти ответы, то хотя бы сделать шаг в направлении них.

Постановка Иэна Риксона поражает зрителя (даже того, кто смотрит спектакль на экране) с первой секунды своими потрясающими декорациями и сценографией, которые становятся отдельным мотивом спектакля. В первую очередь нужно сказать, что выполнено все с максимальным вниманием к характеру русской деревенской усадьбы, при этом пространство это подвижное и открытое — оно меняется. Несмотря на то, что основные конструкции неизменны, эта изменчивость создает у зрителя подсознательное понимание режиссерской мысли. К концу спектакля остается ощущение, что этот дом открыт всем ветрам: стены не защищают от холода, а витражные окна от дождя. Так и человек не может закрыться от перемен, проблем, сквозняков судьбы, не может какими-то внешними действиями гарантировать себе вечный комфорт. В этой пространственной метафоре, выраженной сценографическими средствами, воплощена типичная чеховская мысль о жизненном сиротстве человека, его неистощимом одиночестве.

Другим важнейшим мотивом и способом воздействия на зрителя становится музыка — потрясающие композиции Стивена Уорбека. Они становятся и камертоном действия, происходящего на сцене, и его рефреном, и важнейшим способом постановки акцентов и создания настроения. Значение музыки в «Дяде Ване» Иэна Риксона сложно переоценить. Она остается в памяти зрителя особым шлейфом спектакля и после того, как он уже закончился: первые же аккорды проходят сквозь тебя, как разряд тока, и с этого момента ты находишься в каком-то измененном состоянии.

Казалось бы, с такими начальными данными актерская игра и вообще значение актера для воплощения режиссерской мысли отходят на второй план. Но нет. В спектакле собран блестящий состав: Тоби Джонс (Войницкий), Ричард Армитэдж (Астров), Роджер Аллам (Серебряков), Дирбла Моллой (Войницкая), Эйми Лу Вуд (Соня), Питер Уайт (Телегин), Анна Калдер-Маршалл (Няня). В этом магическом кристалле даже мулатка Розалинд Элизар в роли Елены не разрушает гармонии спектакля. Конечно, с высоты нашей возможности чтения Чехова в оригинале и вытекающего из этого ощущения, что он сам и произведения его принадлежат нам, можно российскому зрителю и не посетовать, что маловато-де русского во всем этом. Но для этого надо иметь патологическую привычку придираться.

Потому что такого уважительного и внимательного отношения к литературному первоисточнику не приходится наблюдать уж очень часто, а особенно сегодня, когда понятие «интерпретация» стало синонимом или, скорее, эвфемизмом «попыток быть оригинальным». В постановке «Дяди Вани» Иэна Риксона во всем ощущается чеховский императив, но прежде всего, конечно, в основной интонации спектакля: в узнаваемом смешении нежности, грусти и жалости, в неприятии пошлости и невысказанной экзистенциальной тоске.

Парадоксально, но в этом мироощущении русского писателя иногда хочется утонуть, хотя бы на время укрыться от жизни за особенной чеховской нежностью к человеку. И ведь именно за этим лирично-трагическим чувством стоит идти на спектакль «Дядя Ваня», который неизбежно станет очень ярким визуальным и эмоциональным переживанием для зрителя — по-другому быть просто не может. Лишать себя такого эстетического впечатления во времена стандартов и стереотипов в искусстве — преступное расточительство.