Джордано Бруно

- Джордано Бруно умер за эту истину!
- Ну, это уж совсем не аргумент (Смешарики)

Все-таки пути логики неисповедимы. Прежде всего, потому, что у каждого она своя. Вот, допустим, естественнонаучная логика и гуманитарная. Любой астроном знает, что достопечальная смерть брата Джордано доказывает актуальность гелиоцентризма ровно в той же степени, как гибель девы Жанны — положительное влияние девственности на способность беседовать со святыми. Костер костром, а звездный параллакс звездным параллаксом: для превращение коперниканства из гипотезы в официальную картину мира (в XIX в.) оптики сделают значительно больше, чем мученики. Вместе с тем любой историк абсолютно уверен, что из «он думал, что Земля вращается вокруг Солнца» и «его сожгла инквизиция» неопровержимо следует, что сожгли-то именно за гелиоцентризм, если шире — за Истину, а если еще шире — в рамках извечной кампании церкви по удушению передовой научной мысли. Напоминать среднестатистическому читателю школьных учебников, что Бруно, например, стал бакалавром и приобрел основной объем знаний, включая пресловутое коперниканство, именно в монастыре — значит, плевать против ветра. Когда на сцену истории выходит мученик, он уже сам по себе сферический аргумент.

Фильм Джулиано Монтальдо — одна из картин, призванных не столько дополнить, обыграть, переосмыслить и т. д. известный сюжет, сколько пересказать его и дать мученику лицо, чтоб эффективнее жалелось и не без прокатного успеха вскипала в сердцах благородная ярость. В конце концов, было ли кому-то дело до царя Леонида, пока на экране не мелькнул бородатый Батлер и самоотверженность не перестала быть асексуальной абстракцией? У звезды спагетти-вестернов Джан Марии Волонте кубики и бицепсы, конечно, не те (впрочем, как их разглядишь под рясой-то), но и таланта, и харизмы достаточно. Раз — дрожит под рукой обнаженное женское тело. Два — виноторговцы Венеции после поэтической речи о том, что Бог и корова — в сущности явления одного порядка, осознают величие Человека и отправляются кутить, реализуя свою человечность. Три — папа римский мечется из угла в угол, не в силах встретиться с подследственным взглядом. А под финал сквозь всю эту бутафорию пробивается просто, чисто сыгранная драма неотвратимого умирания, и если вы (ну а вдруг!) когда-нибудь сомневались в том, что вставлять человеку в рот острую железку, волочь его через весь город и сжигать заживо — это плохо, фильм заставит вас устыдиться собственной толстокожести.

Жаль, что ничего большего, чем убедительное доказательство этой не требующей доказательств истины режиссер предложить не может. Киноповествование скроено по лекалам судебной драмы: от допроса к допросу вплоть до финального противостояния под оком трибунала. Все чин чином, с опорой на реальные протоколы процесса. И эта полудокументальность при нежелании анализировать выходит боком. Ведь «передовая научная мысль», за которую теоретически судят Бруно, мельком упоминается в тех самых протоколах всего дважды, а в прочих обвинениях не разобраться без пол-литра и начального курса догматического богословия. Да и вердикт не однозначен: насмешка судьбы — обреченные на сожжение книги Бруно уцелели, а текст приговора сохранился лишь в пересказе, и что за «восемь пунктов» вменили экс-монаху, никто из ныне живущих не в курсе. Лавирование в попытке обойти все эти неудобные места и свести таки происходящее к официальной версии не оставляет места ни для развития характеров, ни для внятной драматургии. Лица героев забываются скорее, чем подкрашенные груди венецианских шлюх. Тезисы обвинения (помимо интуитивно угадывающегося «ты — гений, мы — мракобесы, так сдохни, сволочь, во имя Божие!») неясны. Тезисы защиты отсутствуют. Закулисье, полное женских и кардинальских интриг, существует в отдельной вселенной и влияет на происходящее невнятно-непредсказуемым образом.

…И только добравшись до так и не сгоревших рукописей, ныне выложенных в сети вместе с опусами Шпенглера и графоманией Майер, понимаешь, что главным белым пятном фильма остался сам Джордано Бруно, имеющий мало общего с убедительно сыгранным, но таким плоским кино-тезкой. Не вместилась в шаблон его поэтическая философия, пренебрежение рациональностью, бездонная память, неистощимая эрудиция. Не оставила и следа причудливая смесь личных верований (атомизм, астрология, алхимия), неуместный для мученика беспощадный юмор, холерический темперамент, отталкивающая и заразительная самоуверенность человека, осознающего себя гением. Его реакционность, толкавшей отринуть тысячелетие развития человеческой мысли, вернуться к досократикам и начать все заново, и его единственное воистину оригинальное прозрение — предчувствия бесконечности гармонично устроенного космоса. Смерть заслонила жизнь, канул в безвестность Бруно-романтик, Бруно-прагматик, пантеист, атеист, ритор, философ, комедиограф, герменевтик, маг, пророк, жрец, лжец. Профессор, избравший своим научным методом воображение, ученый, который ничего не открыл и ничего не доказал, но сумел стать знаменем новой европейской науки, ее самым капризным и самым преданным слугой. Человек, выброшенный за ненадобностью гуманитарной логикой.