Конец ночи

«Разгулом смерти жизнь полна теперь…»
Рабиндранат Тагор

Молодой учитель приезжает в глухую деревню с красавицей женой и малолетним сынишкой. Бедняге совершенно невдомёк в сколь ужасное место он попал. На дворе середина 20 века, но в этом захолустье цивилизации время застыло, сохранив на протяжении веков устои патриархального тёмного средневековья. В деревне царит настоящий феодализм. И отношения между семьёй властного жесткого помещика и крестьянами фактически соответствуют подлинному крепостному праву во всём его уродстве и безобразии.

Насилие, насилие, НАСИЛИЕ! В этом фильме его так много: физического, психического, морально-нравственного. Правда автор действует достаточно деликатно, в соответствии с национальными кинематографическими традициями. Самих жестокостей и кровавых сцен в фильме практически нет. Чаще всего зрителю показывается лишь результат произошедшего. Но сама атмосфера настолько угнетающе мрачная, что она не может не давить. Композиция кадра и красноречивые позы показаны чрезвычайно статично и жёстко в своей эмоциональной застылости, запечатлённости стресса в искажённых чертах лица. Так что бурное воображение услужливо дорисовывает всё то, что постеснялась запечатлеть камера.

Сколько можно измываться над простыми людьми, сколько можно давить народ, чтобы он запуганный и жалкий продолжал смирено терпеть, сгибая натруженную спину и безропотно подставляя её под удары хозяйской палки? У людей отбирают урожай — они терпят. Бессовестно выкрадывают драгоценности из храма и обвиняют неповинного в их хищении — и местные проглатывают это как горькую пилюлю. За просроченный долг присваивают землю, стоящую в разы больше задолженных денежных средств — несчастные уходят, горько стеная и плача. Отбирают жён и дочерей, бесчестя и губя их молодость, навсегда лишая возможности вести достойный образ жизни — а крестьяне лишь стоят у ворот своих лачуг и как загнанные звери молча взирают, боясь хоть слово сказать поперёк.

Но ведь верно говорят невозможно давить народ бесконечно, постоянно усиливая мощь воздействия. Когда люди превращаются в крыс, загнанных в последний угол, когда у них отобрали всё, что можно было и что нельзя, включая достоинство и самоуважение, у них ничего не остаётся кроме как броситься на загнавшего их хозяина с отчаяньем и жестокостью бешеного зверя, обезумевшего от собственной ненависти и злобы. А в процессе остервенелого нападения, почувствовав силу толпы, ощутив пьянящий запах крови, напившись дурманящего напитка мести, они не в состоянии остановиться и отделить виновных от невиновных, хозяина от его пассивной жертвы. Кровь и месть опьяняют и ослепляют. И бесполезно пытаться остановить бойню разумными доводами или взыванием к совести и жалости. Кровавый пир окончен будет только с полным уничтожением «врага» и всех, что так или иначе с ним ассоциировался. Ночь то кончилась, но рассвет утонул в реке крови.

Кровь за кровь. Насилие порождает тупую безумную жестокость. Как сложно найти возможность разомкнуть этот порочный круг. Неужели же всё безнадёжно, поскольку нет, не было и не будет в мире справедливости… А правда — она у каждого человека своя и все одинаково далеки от истины.

Слона можно остановить, а мужчину — нет. Кто ты против них? И никто тебе не поможет. Никто. Хозяева здесь они…

В середине прошлого века в индийской глубинке царили порядки средневековой Европы: темнота жителей, образующих толпу, которой легко управляет помещик вместе со своими братьями. Менталитет угнетённых людей подсказывает им, что с любыми вопросами, просьбами первым делом нужно идти не к старосте и не в полицию, а именно к нему, который владеет их землёй, который поставлен над ними, к хозяину. Воспротивиться его действиям? Свидетельствовать против него? Нет, даже мыслей таких никто не допускает. Но в деревне появляется «маленький человек», скромный учитель с семьёй. Привыкший поступать правильно и действовать по закону, он обивает пороги инстанций, редакций газет, но в итоге примыкает к заочно со всем смирившимся. И в этой толпе вместе со священником (показательно, образование и религия действуют сообща) ведёт разъяснительные беседы…

Его жена, Сушила, томится в чужом доме на правах «скотины, к которой приходят, когда приспичит», ею пользуются как рабыней. Страдая от разлуки с сынишкой, от того, как была вырвана из привычного уклада жизни, от надругательств и жестокого обращения, она, тем не менее, живёт, смирившись и кое-как приспособившись. Набирается наглости требовать себе лучших условий…

Если описать картину в трёх словах, могу сказать: жизненно, талантливо, глубокомысленно. Шьям Бенегал — певец деревни и поэт женской доли, эти два направления усматриваются в большинстве его работ.

О провинции с такой любовью, с таким вниманием к деталям и так подробно не снимает, пожалуй, никто другой. С первых минут на экране создаётся особая, погружающая в себя неспешная атмосфера; конфликт представлен кумулятивно, на его назревание отводится большая часть экранного времени, соответственно, меньшая — на поразительную развязку, как и вся картина, немногословную.

По мере продвижения действия то, с чего оно берёт начало, плавно преображается в иной план, завершаясь при жирной точке отрытым финалом, после того, как утихнут чувства, побуждающим задуматься.

В описании сюжета сказано: «…под конец ночи несколько человек насильно захватывают Сушилу и увозят ее прочь…» Всё же ночь — это главный символ фильма, и понимать название так буквально не стоит. Ночь у многих авторов обозначает засилье невежества, подавление воли людей, навязывание чужеродной религии и так далее. Так было в романе турецкого писателя Гюнтекина Решада Нури, его «Зелёная ночь» воспевает рождение новой страны, чей народ будет отдаляться от темноты серости. Вот и в данном случае, «Конец ночи» означает, скорее, конец засилья власти помещика. «Творить произвол — грех, а терпеть — грех ещё больший». А сборище только и умеет, что терпеть, но, подбитые на протест, люди восстают против притеснения и крушат всё вокруг. Бессилие выливается в бунт, как и русский, бессмысленный и беспощадный; если смысл и есть, то не пешкам знать о нём, и уже почему их убивают, жертвам не узнать, да только от этого всё равно умирать не легче…

Картина цельная, вне времени и узких рамок, замыслом и его исполнением достойная высокой похвалы, которую я произношу редко: шедевр. Пусть слишком смело, но эту ленту всё-таки направляла рука мастера.