Последние дни Эммы Бланк

Любовь. Любовь — кристально чистое и ясное, и в то же время, невообразимо непонятное чувство. Ничего, в общем-то, нового, но каков разброс противоположностей. Если между людьми возникает чувство, всё получается легко, это работает во благо и брать неприступные крепости ради любви не нужно. Если же чувства нет изначально, то его можно попробовать добиться, и под это дело есть разные методы. Можно всё устроить по-простому: ходить и надоедать подарками и стуком в дверь, служить утехой во время эмоциональных расстройств, хвататься за каждый шанс, что дан судьбой, в надежде, что уж теперь-то всё будет хорошо. А можно сделать из своих родственников слуг и домашних животных, посулив им огромное состояние, и начать быть первоклассной скотиной. Разумеется, в надежде на то, что тебя полюбят пуще прежнего. Странное это явление, любовь. Но ведь и абсолютно понятное. И в том, и в другом случае, если чувства нет, под влиянием прочих факторов оно не разовьётся. И уж особенно на это не стоит надеяться во второй из вышеуказанных ситуаций. Станет только хуже. Там, где было пусто, появится откровенная неприязнь, а то и ненависть. И уж тогда-то никому не поздоровится.

Алчность. Публилий Сир говорил, что алчность и гнев — худшие советчики. Но время идёт, а за двадцать веков с момента жизни поэта ничего не изменилось. Алчность правит некоторыми умами и заставляет совершать немыслимое. На что только не толкает людей алчность и желание завладеть чужим богатством. Кто и когда соглашался стать домашним питомцем, есть собачью еду, накладывать вонючие кучи себе в штаны? Кто и когда выполнял все прихоти хозяйки, вплоть до позволения выбрать для себя накладные усы? Скажете, мерзкое чувство? Возможно. Но так же и бесконечное, и так же бесконечно преображающее людей до полного безобразия, особенно тех, кто не в состоянии противостоять ему, принимая желание получить большое количество денег, как жизненное кредо. Это уже не похоже на людей. Это что-то из области фауны.

Жестокость. «Последние дни Эммы Бланк» — фильм, смакующий жестокость и обсасывающий ее косточки до победного конца, однако это не самоцель. Это лишь безысходная логика, это как испить до конца чашу с ядом. Какой здесь смысл останавливаться на пол-пути? Та самая жестокость, как легко догадаться, в побоях, выпотрошенных кишках и крысах, приготовленных в микроволновке и съеденных на ужин, не заключается. Практикуется свирепость, кровожадность другого толка: моральный измор, многократное и изощрённейшее унижение достоинства, пренебрежение и крайнее высокомерие. Недаром в самом забавном моменте картины один из героев выстригает на газоне нацистскую свастику. С другой стороны, что прекрасно, авторами картины не питается абсолютно никаких иллюзий относительно встречной агрессии. Когда происходит крутой разворот сюжета, происходит и смена сторон: угнетенные массы становятся угнетателями, да еще и похлеще тех, что были над ними. И живописные картины их зверств, уверенность в собственной доброте, прикрываемой желанием отомстить — порой всё это выглядит гораздо хуже. Говорят, когда режим Муссолини был свергнут, а сам диктатор убит, окровавленные трупы его самого и его любовницы были вывешены на одной из площадей Милана, чтобы мимо проходящие люди смогли плевать в них. На самом ли деле в этом была необходимость?

В свое время фильм «Теорема» Пазолини был откровением и стал образчиком для интерпретаций в раскрытии темы дичания буржуазных семеек в замкнутом пространстве. Снимать подобного рода фильмы было недорого, мода на подобные вещи в арт-хаусе была. Особо развернулся Фасбиндер, подражательный фильм снял и Озон («Крысятник»).

Фильм Вармердама в этом смысле ничего нового к раскрытию темы не дает и во время просмотра не покидает чувство дежа-вю. Приятно, что режиссер смотрел еще и Бунюэля, о чем напоминает прямой цитатой с бредущими буржуа из «Скромного обаяния», но Буюэль был всегда сам по себе с неподражаемым юмором, алогичными поворотами фантазиии. У голландца все рационально, сухо, не в ущерб основной идее фильма, который определенно предсказуем и скучноват. И эксплуатация Эмммой ближних и обратное движение давали куда как больше вариантов для черного юмора или игры, но режиссер ими не воспользовался, сняв сттаромодный очень типичный артхаусный фильм на сильно заезженную тему. Его же фильм про платье позанятней и изобретательней.

Столько семей, в которых старики, взрастившие и воспитавшие поколение никому не нужны… Фильм жесток, хотя его со смелостью можно причислить к трагикомедиям, ибо и посмеяться есть над чем — забавные характеры, забавные ситуации, забавное стремление к смерти.

Эмма Бланк доживает свои дни в домике вместе с родственниками, которые ради наследства нанялись быть слугами. Каждый из них терпеливо ухаживает за капризной дамой, которая попросту понимает, что жить осталось недолго, и лишь хочется, чтобы хотя бы за энное время до кончины с ней обращались как с человеком. Неважно, каким способом это достигается.

«Последние дни» — кино не для всех. Оно немного странное, как говорилось в множестве рецензий до моей — специфическое. Я бы ещё добавил — фестивальное. Определённо, его стоит посмотреть думающим людям, так как они спокойно во время просмотра отдохнут, плодотворно для себя отметив несколько важных философских истин, закопанных глубоко в сюжете. Здесь всё символично, от каноэ в канале до человека-собаки. В очередной раз убеждаюсь, что мир сошёл с ума, и слава богу, что семья Бланк встречалась мне всего лишь в параллельной реальности, а не наяву.

Родственники — самое близкое зло.

8 из 10

С этим фильмом что-то не так. Это понятно с первых же кадров и с первых же реплик, кои нарочито пестрят абсурдом и наивно-агрессивной глупостью. С этими людьми что-то не так, с этим домом что-то не так, с их поведением что-то тоже не так. Так что любой зануда тут же переключит свое внимание на что-нибудь другое, с которым все так, как и должно быть, потому что это путь наименьшего сопротивления и так гораздо проще. Зачем разбираться с чужим сумасшествием и наблюдать за этим театром на выезде? Все остальные просмотр продолжат исключительно потому, что с нашим миром тоже что-то не так. Конкретно не так, как должно быть, и этот самый театр, эта шаткая бесполезная конструкция из людишек тоже не выдумка режиссера, а всего лишь слегка гиперболизированная реальность, и то, гиперболизированная лишь для смеху, ибо не будь в этой едкой картины хоть немного иронии так зритель ревел бы белугой или же где-то с двадцатой минуты писал предсмертную записку, ну уж очень давят на психику выводы, которые режиссер делает с легкостью и беззаботностью, бросая народу в лицо — «вы все упрямые и гнусные ублюдки». Ну и что самое забавное, фильм ведь построен по прекрасной и временем проверенной схеме комедии, а потому ты поначалу с отвращением смотришь на героев, как на прожорливых паразитических червей, а потом невзначай обнаруживаешь себя вместе с ними в одной куче. Боже мой, неужели это я, Боже мой, неужели я тоже могу так поступить — сразу столько замечательных вопросов, которые задаешь себе, пока весь этот балаган продолжает суетиться и драматизировать.

Казалось бы, королева на этом гнусном балу сама Эмма Бланк, которая смотрится как иссохшийся скелет, обтянутой официальной одеждой, и просто напоминает истеричную женщину с кризисом переходного возраста. Правда здесь есть своё «но», при том весомое, мадам умирает, и сей процесс дается ей крайне болезненно, как и всем людям в общем-то. Ничем не отличаясь от большинства человеческих особей, Эмма Бланк пытается сотворить идиллию из того мирка, в котором она доживает свои последние дни, а потому вводит режим истинной анархии, придираясь ко всем мелочам и заботясь казалось бы о каждой секунд. Повелевая свободно и спокойно, руководствуясь принципами вроде «хочу рисовать» или «хочу угря», она приближается к своему концу, но поскольку идиллия все никак не наступает, уход в иной мир со счастливой улыбкой на лице невозможен. А сей факт очень злит, и Эмма задается вопросом: «Неужели это так сложно?». Ну в самом деле, почему бы не проявлять больше нежности и заботы, не наслаждаться послеобеденной прогулкой, не протягивать руку помощи в трудный момент, делая это бескорыстно. По сути, эта чушь волнует лишь ту часть населения, которая вынуждена сказать жизни прощай, а с нашей героиней происходит именно этот тихий ужас; все остальные персонажи нахальны, как рыба, трепыхающаяся в рыбацких сетях, они отчего-то уверены, что им отведено куда больше времени, а потому они просто слоняются по дому с целью дождаться счастливого конца и в конце концов отхватить свой кусочек обещанного. Ведь уговор простой — они играют по правилам этой женщины, она оставляет им свое наследство.

На деле это один натюрморт, только нет в нем гармонии или же логики — все предметы разбросаны по столпу в хаотичном и сумасшедшем беспорядке. Вот Эмма Бланк — это бокал наполовину заполненный вином, причем стоит она накренившись, так и грозится вылить содержимое на чистую накрахмаленную скатерть. Есть в этой женщине и красота, и стремление к прекрасному, и умение держать крепкое хозяйство, но смотрит она на мир однобоко, сквозь мутную призму своих иллюзий. И без того небогатое содержимое вот-вот выплеснется наружу вместе с очередным несвежим завтраком или обедом, и ведь если бы направить весь этот поток энергии и идей в нужное русло, а не на выбор правильных усов и звонка в дом, то было бы чудно. Но как и всегда, бокал хорош лишь с виду, а на деле бесполезен.

Ханевельд, дворецкий, это перезревший кислый лимон, который лежит в самом центре стола. Вечно он на нервах, вечно морщится и никак не может успокоиться, ему всенепременно нужно драматизировать, кричать, суетиться попусту и контролировать всех и каждого, тыкая каждому прямо в лицо своим кислым «я». И ему действительно нужны эти деньги, но будучи жирной хищной рыбой, безвольно болтающейся в стоящих водах, ты вряд ли поймаешь добычу, какие бы дифирамбы не слагал о желанной награде.

Белла — это пирамида из кубиков сахара, политая сверху уксусом. В ней есть и нежность, и страсть, и прекрасное женское начало, но они безбожно обезображены, отчего она и превращается в шавку, вечно находящуюся на заднем плане, в обычную полную потную кухарку, которой только и остается, что кривить губы, пока другие скрипят кроватями этажом выше.

Гони — о, Гони — это клубника, притом недозрелая. Казалось бы, молодая девушка недурной внешности, но даже её облик позволяет судить о некой неполноценности. Личико мило, но чего-то неизбежно недостает, то ли косметики, то ли доброты во взгляде и улыбке, фигурка хороша, да местами несуразна слегка, и грудь маловата. Так и все её поступки, поначалу сверкают рациональным зерном и кажется. что вот. сейчас кто-то да вырвется из этого цирка уродов, а в итоге это превращается в глупую и наивную идею, заброшенную в ту же секунду, как она родилась. И в отношениях с людьми Гони неизменна, она мечется, ищет, пробует, экспериментирует, но правильного выбора сделать не может.

Мейер — перевернутая солонка. Изначально чем-то полезный социуму и мечтательный мальчик оказался не замечен, предан, обманут и вообще окунут в реку фекалий, в связи с чем он оказался ненужным звеном этой цепочки и непримечательной частью картины.

Тэйо- крупный помидор, гнилой с одной стороны. Да, поначалу он лучше всех справляется со своей ролью, но не должно ли насторожить то, что человек так легко и беззаботно вживается в образ пса? Гадить под себя, приносить палочку — пожалуйста, но не просите о человечности и сострадательности того, кто дивно похож на безвольное животное.

Вся картина вместе — это хаос, это неразбериха и бессмыслица; тем не менее такова наша реальность. То гнилые помидоры, то кислые лимоны, одни лезут поверх других, не подозревая, что тянутся к верхушке помойной кучи, от которой исходит стойкий запах смрада, вызывающий отторжение и отвержение.

8 из 10