В погоне за мечтой

Лондон мрачного будущего или слегка извращённого настоящего, Лондон в стиле постмодернистского сюра с оттенком soft macabre, покрыт плотным смогом после того, как жители попытались поджечь Темзу, а она взяла и вышла из берегов за это. В фильме Эдвардса на улицах лишь слегка вывернутого наизнанку города, который режиссер так очевидно ненавидит и обожествляет одновременно, творится апокалиптика, которую хочется обозвать ретро-неодадаизмом, и наприбавлять ещё кучу всяких жанровых определений, смешивая их, соединяя несоединимое, как это выполнено в самой картине. Некий антиутопический хаос, не слишком убедительный и от этого расползающийся как масляное пятно, абсолютно бессистемен: Лондон будто разбился, разбился как стеклянный шар, и черт теперь в нем ногу сломит. В злачных, поскребывающих небо, шатких деревянных башнях происходят какие-то богемные бомжатские вечеринки, на которых оборзевший от бессмысленности существования люд пытается удовлетворить свой единственный оставшийся инстинкт: похоть. Похоть к еде, похоть друг к другу, как можно извращеннее, тупее, — люди, как это и положено для общества, отстранённого и потерявшего человеческий облик, похожи на разряженных безмозглых кукол, а те, которые подают признаки жизни, лучше бы не подавали, потому что от них несет клишированной мерзостью за километр.

Здесь во главе тусовки похожий на лесника в экземах Импрессарио, неизвестно, как пришедший к своему положению; но все его дико боятся. Его привычки и повадки театральны, нечеловечны и сильно символизируют: ест свинью, прихрюкивая, хочет маленьких девочек, в исступленном хотении, которое уже никак не восполнить, посрамляя на чем свет стоит саму идею сексуальной эксплуатации, — словом, такой себе персонаж, жадный до власти, параноидальный и тупой как полено, но при этом смертоносный. В его прямолинейной отвратительности иногда появляются некоторые пробивающие на ах черты глубоко сидящего коварства, зла более извилистого, чем нам пытаются показать.

Под Импрессарио располагается его помощник/ца Дики (I am the Confuser!), трансвестит со в конец поехавшей крышей, каким-то биполярным расстройством и склонностью скулить как сука в течке (чем по задумке он и является).

Многие темные и непонятные личности бродят по этим улицам, — там же ужасно усталый доктор Фрэнк-н-Фуртер с лицом клоуна Пеннивайза, Фокусник, погибающий сияющий ангел, лежащий прямо лицом в чернильной луже, и его молчаливый плюс один Толстяк. И перламутровая большая луна, иногда проглядывающая из клубов дыма на весь этот кардебалет.

Главные герои — Арт и Сал — на фоне всех этих декораций и декорирующих, за своей простотой, кажутся скорее фоном, хотя на деле центральные персонажи. Двое единственных нормальных людей — кудрявый пианист, пипец какой отчаявшийся, и его новообретенный приятель-алкаш в веселой украденной желтой ветровке. И здесь, когда они встречаются и объявляют себя несостоявшимися пилигримами, и начинается странное понимание того, как в этом страшном, гротескном, безумно вращающемся мире, в котором мы живем, иногда выручает обычная человеческая дружба. Крепко сцепившись руками, эти два парня идут сквозь странные толпы крикливых кукол, по этому местами ошеломительно красивому, но не очень пронимающему фильму.

Подожжённая Темза как бы лишена глубинной морали, хотя сразу после просмотра вдумываться особо не во что, и можно вычленить сразу несколько посылаемых сигналов. Но картинные ноты, слетающие со стены в комнате Арта, как будто бы перевешивают, и вся эта стилизация, безусловно захватывающая дух, никак не помогает избавиться от чувства некоторого отчуждения. Может быть, дело в черничных тонах или вводящей в сонливость мечтательной музыке. Головой понимаешь, как это все одухотворенно — добраться бы до реки, пересечь ее, и покинуть этот гнилой город, рвануть в Египет — так мечтают наши герои. Но сердце остается при тебе, и не выходит какого-то погружения. Это скорее к лучшему, потому что реальность, которую предлагает Эдвардс, будь она пророчеством, фантазией или просто незапланированной кляксой, совершенно лишает рассудка.

Под конец даже задумываешься: что, если эти полуанимационные облака — не стилизация, а больное видение травмированных жителей? Что, если эти люди, превратившиеся в зверушек похлеще обезьян из «ААА!», пытаются поджечь Темзу и видят город вокруг как один огромный нарисованный Кэмден?

P.S. Чуть не забыла! Жанровая заявка фильма — черная комедия! Британские комедии. Они бывают разные, и большинство я понимаю, но тут мах дан просто виртуозно, впрочем, это вовсе не минус, а просто наблюдение.

6 из 10