Зимние братья

Первая сцена «Зимних братьев», кажется, уже настраивает на правильный лад: во тьме известняковой шахты, освещенной только нашлемными фонарями шахтеров, ведутся какие-то работы. Вспышка — и зрителя переносят на территорию вблизи перерабатывающего завода, покрытого пылью и снегом. Каким-то образом эти противоречивые образы великой темноты и ослепляющего белого цвета не диссонируют друг с другом; наоборот, концепт и там, и там уныл, беспорядочен и странен, как, впрочем, и весь режиссерский дебют Хлинюра Палмасона. Местное крошечное сообщество неприветливых скандинавов-рабочих живёт исключительно в мире авторского кино, изолированного и отдаленного от мира реального, что наводит на мысли о Линче и Лантимосе. Первый полнометражный проект виден как на духу: сценарий редко работает удовлетворительным образом; скрипт тут скорее неровный и путается в том, что пытается сказать. Однако, в первую очередь благодаря превосходному визуальному стилю, необычному сновидческому тону и интригующему развитию распадающейся персоналии в центре повествования, конечный результат «Зимних братьев» удерживает внимание.

Мир фильма состоит преимущественно из мужчин, больших и молчаливых, даже грубых, предпочитающих джинсовую рабочую одежду. Их образы настолько знакомы и, возможно, прозаичны, что пристрастие работяг к алкоголю от тяжелой жизни вполне объяснимо. Йохан — один из таких парней: молодой, симпатичный и здоровый. Его брат по имени Эмиль — простодушный и, вероятно, слишком чудаковатый для этого места. Эмиль варит самогон из химических средств, украденных с завода, на котором герои работают, после чего один из работяг-коллег этим пойлом травится.

Собственно, как таковая история «Зимних братьев» на этом и ограничивается, хотя она здесь вообще побочна. Киноленту рассказывают визуальным языком, полагаясь вовсе не на традиционные причинно-следствие связи «сторителлинга», а на тактильные, текстурные образы; физические взаимодействия персонажей, индустриальные и лесные пейзажи. Кажется, что режиссер больше заинтересован в том, чтобы поставить зрителя на место Эмиля и заставить испытать вместе с ним одиночество и изоляцию, между тем намекая, что из этого состоит его повседневная жизнь.

«Зимние братья» повествует буквально о нескольких драматических, взаимосвязанных подсюжетах, порождаемых обстановкой, включающей в себе алкоголь, безделье, изоляцию и социальный строй, диктующий показушную мужественность. Очевидно, что действие ленты Палмасона происходит не в реальном мире: это, своего рода, гиперболизация темы мачизма. Красота (или уродство, это смотря как к этому отнестись в контексте «Братьев») обнаженного человеческого тела и демонстрация мужских гениталий — повторяющиеся мотивы в дебюте Палмасона. Гомоэротический подтекст, конечно, никак не раскрывается, да он тут и не нужен, но режиссер уловил первичную энергию мужского эго и использовал несколько приемов для её передачи.

Относительная незаинтересованность сценаристов и самого творца-режиссера в рассказе прямой, однозначной истории приводит к обилию сюжетных проблем. Повествование буквально не развивается, оставаясь на уровне мрачной фантазии. Важные элементы, например, место женщины в столь первобытном мире, просто обрубаются. Тем не менее, сопереживание неким первоначальным характерам, сдвиги от мышления Эмиля к объективной картине мира, работают в плюс фильму, особенно на контрасте с пренебрежением к основным правилам кинопроизводства.

По мере того, как здравомыслие Эмиля, вероятно, ослабевает, «Зимние братья» начинает заигрывать с психоделикой и откровенной фантазией, усилия паранойю главного героя-невротика. Успешный именно в раскрытии «теневой» составляющей мира, пускай и мира, состоящего из белого снега и бесконечных промзон, «Зимние братья» представляет собой маленький, незаметный сложный арт-хаус, всё же приятный глазу.

7 из 10

Эмиль работает на известняковой шахте. Живет с братом и влюблен в соседку Анну. Эмиль гонит самогон, который продает товарищам. Выменивает для себя винтовку. Идет лесом. Потом снова в забой.

Пальмарсон с трудом, словно кайлом, нехотя, выдалбливает из промерзлой неподдающейся скандинавской породы производственную драму, любовную линию, братско-родственные соположения, драму одиночества. Но, только обозначив контур хоть какого-то последовательного нарратива, с хладнокровной нордической улыбкой отстраняется от нарисовавшейся было сюжетной карты, щедро пропитывает все ядреным, как самогон Эмиля, экзистенциальным абсурдом и алогичностью, присыпая все сверху налетом известняка — будто и не было. Гранит, склеенный из камешков. Неназойливый self-replication.

Производственная драма, ухнув кирпичом, бесследно исчезает в зернистых потьмах шахты — кажется, где-то рядом трудится линческий голова-ластик Генри. Любовное переживание заканчивается фокусом. Братская любовь — странноватым контемпом а-ля Рид vs Бейтс во «Влюбленных женщинах» Рассела. Одиночество глушится дистиллятом. Дистиллят рождает сон разума и лучшие кадры фильма — чудные (ударение уместно и на «у» и на «ы») видения, диковинный бэдтрип. Мрак сменяет ослепительный свет, но и он не добавляет смысла. Вся надежда на ружье. Оно, конечно, выстрелит. Но смерть придет с другой стороны.

Тогда, о чем вы, господин Пальмарсон, зимний скандинавский брат Ионеско? К чему весь этот зыбкий вэ-ха-эс, пробежки через лес, причинные места без причины? Или каждый должен найти свое, как в той истории про собаку и человека?

Оказывается (на этом настаивает сам исландец), про недостаток любви. Отцовской, женской, братской. Без которой все превращается в нелепость и бессмыслицу, лишенную смысла.

Ну, хорошо, раз так. Но для меня лично «Зимние братья» — этот длинный тревеллинг в заснеженном лесу. Победа аскетичной, но совершенной, формы над содержанием.

7,5 из 10

Они приговорили себя добровольно к каторге. И каторга их приняла. Всех. Накрыла белым саваном смертельного покрывала от мира. Холодным снежным мелом известковой пыли. Кропит морозным воздухом округу, лепит грязевым замесом немых свидетелей мерного безмолвия и не единой краски петушиного цвета в окрик, и суровость в лица от однообразия с редкостью проступающей улыбки.

Не космос — метры грунта надо мной,
И в шахте не до праздничных процессий,
Но мы владеем тоже внеземной -
И самою земною из профессий…
Да, сами мы, как дьяволы, в пыли.
Зато наш поезд не уйдет порожний.
Терзаем чрево матушки-Земли,
Но на земле теплее и надежней.

Сплошная тьма вокруг, чернота на полный экран и лишь блуждающий бликом светлячок мигающий беспорядочно. Что это? Где мы? В преисподней дьявола? Почти. Тоннельный коридор покатостью стен как в трубе. Лицо-лицо, ещё одно, ещё… Каски на головах, фонарные глазки лучами слабых прожекторов в нас, друг в друга, в стены. Мы в шахте. Чёрные отвесы породы? Их нет. Здесь молочное марево в чести. Ни угольного камня, ни копоти въедливой крошкой пыли ни на грамм. Что за диво? Кайло в руках стенобитным оружием, подручные подхватами отколотое лучше всякой лопаты, породу на ленточный транспортёр и ни слова в утеху, в разговор. Работа есть работа. Здесь и дышат то через раз в повязанную поверх носа тряпицу, а слова оставлены внутри, крепежом себе самому — не расплескаться бы до срока, не утомиться рассеяв понапрасну энергию. Горно-обогатительная фабрика нашему вниманию. Известняковая чёрная дыра ежедневно пожирающая силы, перед нами.

Воронками изрытые поля
Не позабудь и оглянись во гневе,
Но нас, благословенная Земля,
Прости за то, что роемся во чреве…
Не бойся заблудиться в темноте
И захлебнуться пылью — не один ты!
Вперед и вниз! Мы будем на щите -
Мы сами рыли эти лабиринты!

На выход как из под мельничных жерновов, человек за человеком, едва ли не строем. А промочить горло? Чем же? У мужчин и напитки мужские. Самогон домашнего приготовления сгодится? Почему бы и нет? Один продаёт, другие покупают. И все довольны.

Быт? Какой у людей низведённых до тягловой силы может быть быт? Так, лёгкое забытье между каменными повинностями и новый день. Каторга. Добровольная каторга.

- Сколько ты уже тут работаешь?
- Не могу точно сказать, наверное 5—7 лет.
- Где ты себя видишь скажем через 5—7 лет?
- Возможно буду тут работать…

Каторга. Добровольная каторга. И элемент воспарения пищей для дремлющих мозгов — перегонка зелья из краденых на заводе реактивов. Спирт- не спирт? Этиловый ли или метиловый? Забористая дурь получается…

А ещё есть женщина, почти девочка. Она волнительна для плоти и желанна для помыслов. Однако и брат столь же нетерпелив к её прелестям и злоба захлёстывает дракой Эмиля.

Каторга. Добровольная каторга.

7 из 10

Зимние братья. Суровое, холодное, снежно-белое исландско-датское кино.

Это история жизни суровых людей в суровом месте. Лес, известняковая шахта в нём, небольшой примыкающий (так и хочется сказать — «вахтовый») посёлок. И живут там, среди прочих, два брата. Старший, мощный и крепкий детина, и младший. Младший, похоже, постоянно самую малость не в себе, ну, не то что у нас называют «блаженненький», а скорее стоящий на грани акцентуации… Это очень «белое» кино. Белое в том смысле, что большую часть времени почти всё пятнает то снег, то известь. укутанные снегом лес, белые от извести одежда и лица шахтёров… Белым- бело. И цвет этот здесь вполне может символизировать как жизнь, так и смерть.

Это настоящая драма. А сам фильм местами более близок к авторскому кино, нежели мейнстриму.

Эмиль, младший брат, сумрачный тихоня и аутсайдер, в то же самое время — талантливый доморощенный химик. Но это своё умение он реализует для производства самогона и показа фокусов любимой девушке. И этот самый самогон и есть важнейший фактор, меняющий его жизнь… Потому что он продаёт его на работе. Суровым мужикам охота периодически смачивать горло, а на шахте сухой закон. Вот и покупают они у Эмиля с братцем непонятную бурду. Но однажды происходит сбой программы… И другой сбой, когда девушкой Эмиля внезапно заинтересовался другой…

В общем, будут драки. Суровые. С минимумом крови и максимальной мужской обнажёнкой. Будет странный порыв Эмиля к одному делу, окончившийся очень своеобразно…

Эмиль, неудачник по жизни, всё ж имеет внутри себя некую кость. Как и его более старший брательник. Они живут на этой суровой земле, и порою кажется что это и не совсем люди уже, а чуть ли не какие там кобольды… И они, и другие шахтёры. Потому что их жизнь — не жизнь. Шахта, грязные вахтовые домики, паршивый самопальный алкоголь и смятые грязные перины… И всё кругом помечено белым — то ли снегом, то ли известью. А вой сирены с шахты напоминает незабвенный Сайлент-Хилл.

Поначалу тяжело смотреть этот фильм. тяжёлая жёсткая музыка, обилие камня и металла, белый лес и белая грязь… Суровые мужики и не менее суровый алкоголь. Но потом понимаешь что что-то в этом странном фильме всё ж есть…

Своеобразное скандинавское кино. На любителя.