Чегемский детектив

Мы шли с папой по Ленинградскому проспекту. На серый мокрый асфальт падал снег. Внутри меня росло волнение, я боялась, что это напряжение помешает мне свободно говорить. Потому что знала, что другой такой возможности пообщаться с Фазилем Искандером у меня может не быть…

Я с детства слышала это имя. Родители часто говорили о нем и смеялись. И еще толком не понимая значений слов, которые произносили взрослые, я запомнила их счастливый молодой смех и свет их глаз. И в моем сознании имя Фазиля Искандера я навсегда связала с счастьем и детством. А сегодня мы шли к нему в гости.

Пришли вечером. Я не знала, что скажу ему… С такими людьми трудно говорить — хочется так много сказать, но любое сказанное слово кажется нелепым и неуместным.

Мы поднялись на лифте и первое, что увидели, это лестничную площадку, заставленную стеллажами с книгами. Вот я переступаю порог, вижу, что в дверях комнаты появляется тень… Странно, но я испытала что-то похожее на страх. Еще мгновение и я увидела Фазиля Искандера, он улыбался. Мое внутреннее напряжение мгновенно рассеялось.

Он пригласил нас пройти в комнату, это был его кабинет. Когда попадаешь в кабинет писателя, мастерскую художника чувствуешь, как будто приобщился к тайне творчества — ты лишь слегка прикоснулся, но все же увидел кусочек того мира, который называется искусством. Я пыталась вобрать в себя атмосферу этой маленькой комнаты, запомнить ее. Книги, книги, книги… Большой письменный стол. Над столом портрет матери Фазиля Искандера — Лели Хасановны. Я ее узнала, у меня было чувство, что я увидела родное мне лицо. Когда читаешь Искандера, образ его матери постепенно проступает, становится все более четким, знакомым и близким. Это трогательная девочка-подросток, которая бежит по дороге в слезах вслед за лошадью сестры, успевая на ходу заметить, что на дереве еще осталась алыча и после можно сюда вернуться за ней… Это уже больная женщина, которая лежа в постели, беспокоится обо всех… Это мама Чика, которая выхаживает во время болезни его, а потом отправляет в Чегем к своим родным. Я сразу узнала ее на портрете, который висит над столом. «…В этом мире, забывшем о долге, о чести, о совести, она неуклонно вела свою великую, маленькую войну с хаосом эгоизма, отчуждения, осквернения святыни божьего дара — стыда… И уже нет мамы, нет ничего. Есть серое московское небо, а за окном, впиваясь в мозги, визжит возле строящегося дома неугомонный движок. И машинка моя, как безумный дятел, долбит трухлявое древо отечественной словесности, и я, поджав ноги и сгорбившись над столом, вышибаю из клавиш одно и то же слово, твое слово, мама: долг, долг, долг».

Фазиль Искандер сам и главный герой своих книг, и незримый наблюдатель событий, и соучастник всего происходящего и, безусловно, рассказчик… Детство предстает нам реальней современности, а сегодняшняя жизнь — как бы в легкой дымке воспоминаний. Проза его удивительно поэтична, а поэзия эпична, как тексты абхазского фольклора.

Разговаривая с Фазилем Искандером, я блуждаю взглядом по книгам… Несколько полок заняты изданиями самого Искандера: «Сандро из Чегема», стихи, повести… «Рассказы о Чике»… Не замечая того, я стала улыбаться. Сразу вспомнился широкий абхазский двор, запах жарящегося копченного мяса, мамалыга и Чик, который, умирая от голода, трижды отказывается от еды, потому что Чик чтит обычаи…

« — С радостной встречей, Чик, — сказала тетя Маша, усаживаясь на свою низкую скамеечку, — вот и пообедаем вместе.
Первое предложение, волнуясь, отметил Чик.
- Спасибо, я уже обедал, — сказал Чик, с тревогой, дожидаясь второго приглашения и даже подумывая, не остановиться ли на нем.
- Цыц! — гаркнула тетя Маша. — Пообедаешь еще с нами, не лопнешь!
- С нами! С нами! С нами! — радостно загромыхали все девушки.
Все это можно было приравнять к десяти приглашениям. Больше нельзя было пытать судьбу.
- Хорошо, — отчетливо сказал Чик, стараясь, однако, не выдавать свою радость».

Так четко видишь и ощущаешь все описанное: летней ветер, запах трав и навоза, зеленую листву и небо сквозь нее, запах жареного мяса, свежего лука, дыма из очага…и детского страха сделать что-то невпопад и стать объектом для насмешек. Каждый, кто вырос в городе и кого в детстве на каникулы отправляли в село, узнает себя в Чике.

У двери в кабинет Фазиля Искандера стоит шкаф, на нем маленькая абхазская усадьба — плетеный домик, дворик, коновязь, арба. Стоит на секунду задуматься, и я начинаю ощущать, что все это мне очень знакомо, я все это видела. Моя историческая память относит меня туда, где стоит на склоне холма усадьба, в сумерках вьется над домом дымок… И пробудили мою историческую память Сандро, Хабуг, Кязым, Нуца, Тали — те, кто каждый день наполнял жизнью, своими голосами и делами Большой Дом.

Фазиль Искандер — это писатель, рассказавший о жизни абхазского народа в ее повседневной красоте, где каждое действие наполнено глубоким, почти сакральным смыслом — мотыжат ли кукурузу, общипывают ли кур, пасут ли коз, сидят ли тамадой во главе стола… Иногда кажется, что ты смотришь на старинную фотографию, только люди на ней двигаются и говорят. И ты запоминаешь все изображаемое с фотографической точностью — усадьбу, деревья, родник, голоса, запах яблок… «Мне страстно захотелось, чтобы и этот летний день, и эта яблоня, шелестящая под ветерком, и голоса моих сестер — все, все, что вокруг, — осталось таким же. Как это сделать, я не знал. Вроде бы все это надо было заново вылепить».

Истории русской литературы известно много писателей, творчество которых отмечено иронией, за юмором которых слышится горькое сожаление о несовершенстве мира и общества, или же произведения которых, наоборот, заставляют смеяться, забывая об этом несовершенстве. Сергей Довлатов говорил, что можно восхищаться изяществом Пушкина, духовными исканиями Достоевского, психологизмом Толстого, но похожим хочется быть только на Чехова. И продолжая, мне хотелось бы добавить, что можно смеяться произведениям Зощенко, Хармса, Войновича, но хочется попасть и жить в мире одного только Искандера.

Мы вышли на улицу. За это время снег сотворил чудо: серые московские улицы напоминали иллюстрации к рождественским сказкам. Ощущение праздника и чуда было и в нас самих, мы еще были под властью улыбки Фазиля Искандера, его внутреннего царственного достоинства. Я подняла голову и смотрела за танцем снежинок — казалось каждая их них светится изнутри… И мир вокруг нас засверкал, заиграл светом — мир, освещенный его присутствием.