Через кладбище

«Я люблю смотреть, как умирают дети»

Маяковский

Когда зима устанет где-то на полпути… когда растают реки, будут идти дожди… эти дожди пройдут, и шестнадцатилетний мальчик с лицом, которое впоследствии прославит Дейна де Хаана (ах, эти асимметричные лица испорченных белокурых эльфов!), отправится в далекий-далекий квест, навстречу властелину колец, приклепанных к гофрированным яблокам смерти. Мимо партизанских трупов, нарочито-назидательно вывешенных под мостами, мимо обугленных печей, мимо предателей, мимо бесконечных рядов изображений непричастной когда-то ничему плохому свастики, за волшебным порошком, носящим магическое имя «тринитротолуол». Юноша бледный, со взором горящим, так любящий пускать под откос невинные составы вперемешку с виноватыми людьми, он стал бы кем-то другим, как и каждый из нас мог бы. Только вот плетущая нити судеб Лахесис однажды взяла, да и сунула целый пучок их в кипящий котел под названием «Война», позволяя им вести себя там как вздумается. Вот и получилось, что паренек Михась взрывает поезда с людьми вместо того, чтобы в свои шестнадцать пускать фейерверки по поводу окончания школы. Тонкий, хрупкий, шизоидный и сухорукий Феликс, его ровесник, коллекционирует фугасы вместо бабочек. Сильная и смелая его спасительница Ева — ходит в немецкий клуб танцевать танго с теми, кто убил ее мужа. А его провожатый, дед Кулик, гадает, кто повесит его первым: фашисты или партизаны, потому и говорит все, что приходит в голову.

Кстати о свободе слова. Говорят, когда-то фильм положили на полку за то, что один из его авторов эмигрировал на загнивающий буржуазный Запад, а совсем-совсем не за содержание этих полутора часов съемки оккупированного Ада, заискивающе улыбающегося пленившему его немцу, словно еврейский мальчик из-за колючей проволоки. Странно, ведь эта лента так отчаянно благоухает антисоветчиной: нежные оттенки старорежимного уклада, легкие нотки крамолы, терпкий вкус религиозного всепрощения… наглухо отрезанная от остальной территории страны Беларусь ничего не понимает, ни во что не верит, никого не ждет, а так, борется по привычке, что-то же надо делать в те моменты, когда не пытаешься просто выжить. Каким-то чудом при этом срабатывает эффект перевертыша: сермяжная ересь пропущена цензурой только потому, что уж очень неприкрыто заявляет о себе. В столь наглое ее существование никоим образом нельзя поверить, таким наглым присутствием ее необходимо просто пренебречь. Собственно, «потому мы и люди, потому мы и разные»: режиссер Виктор Туров умудряется с небрежной легкостью защитить/оправдать своих героев, делая, может и правильные, но и не слишком утешительные выводы о том, что отсутствие напускного патриотизма еще никого не сделало предателем.

Выводы зритель, всегда, впрочем, может сделать и свои. Утешают они не более, чем режиссерские, да и не призваны они никого утешать. Просто линия жизни течет как река, все в том же одном предначертанном направлении вне зависимости от того, что заполняет ее русло, вода ли, кровь ли. Судьба как чистая форма, вытягивает из окружения все, что возможно, без высших целей, с одним только желанием: быть насыщенной содержанием, которое тут же подхватывается и кристаллизуется временем, чтобы никогда больше не измениться. Только вот путь героев картины лежит сквозь почившие земли, и они, настоящие дети войны, движимые основным инстинктом — выжить, не могут поглощать ничего, кроме мертвей плоти. Кто-то умудряется выхватывать редкие подачки (псевдо)нормальной жизни, словно пылинки из солнечных лучей, кто-то уже давно махнул на все рукой и строит замки на костях, кто-то просто бродит, позвякиванием колокольчика возвещая о своем приближении, но рано или поздно умрут все. With their tanks and their bombs, and their bombs and their guns, они теперь никто иные как одинокие голодные зомби. Грустно бредущие через кладбище.

В их смерти прошу винить Адольфа Г.

В Советском Союзе, без малого, было снято достаточно большое количество кинофильмов, посвящённым тем или иным сторонам Великой Отечественной войны. Танкисты, артиллеристы, лётчики, сапёры, партизаны и так далее. И действительно, собственно, заслуга в победе над фашистами лежит на каждом подразделении и военном формировании. Картина «Через кладбище» рассказывает одну из тысяч военных историй того периода, точнее осени 1942 года, времён боёв под Сталинградом. Она в 1995 году была удостоена особого звания и по решению ЮНЕСКО вошла в список 100 лучших фильмов о войне, а на пятом кинофестивале республик Прибалтики, Белоруссии и Молдавии в Таллине в 1965 году заслужила диплом II степени фильму, призы режиссёру Виктору Турову и актеру Владимиру Мартынову (Михасик) за дебют, оператору Анатолию Заболоцкому за изобразительное решение. Небольшая группа белорусских партизан, в которую входят старик Сазон Иванович Кулик, служащий в роли некоего транспортировщика, 16-летний парень Михасик, что с полубезумным блеском в глазах и самоотдачей повествует о подрывах фашистских железнодорожных эшелонов в сторожке на кладбище, и бывший механик Бугреев, который достаёт необходимое сырьё для подрывной деятельности, готовятся к очередному акту партизанского сопротивления.

Кругом мрак, осенняя грязь, разбитые просёлочные дороги, голые деревья, болотца, сожжённые деревни и чуть ли не готическое кладбище. Композитор создаёт то тоскливое русское настроение, то определённую таинственность и мрачность, схожую с каким-нибудь старым триллером или итальянским джалло. Но особых упоминаний заслуживает именно операторская работа, которая выбирает прекрасные ракурсы и кадры, передаёт напряжённость обстановки и подчёркивает указанную ранее тоску: отъезжающая поодаль камера чрез муть лесной воды после поцелуя юной девушки Михасика на удачу, растерянность и какая-то сюрреалистичность после подрыва на кладбищенской сторожке, даже драматичность диалога и мизансцен Евы с Михасиком среди темноты и деревьев. Оператор действительно подготовил изобразительное решение, передавая и это движение телеги с Куликом сквозь окружающее запустение и промелькнувшего повешенного под мостом, и готичность ракурсов шествия Михасика через кладбище, и ракурсы инфантильного и впечатлительного юноши Феликса на фоне иконописи в сторожке, который в силу характера не может быть партизаном; замечательные крупные планы. И вроде герои, противореча указанной постоянной мрачности и опустошения, осенности, живут сегодняшним днём, сопротивлением, подготовкой, жизненной драмой и надеждами, а намерения Евы сблизиться с Михасиком и даже почувствовать сильное мужское плечо в нём, который, хоть и называемый мальчиком, но становится неким мужественным стержнем со сложившимися жизненными убеждениями и принципами, вполне явственны и даже естественны в складывающейся ситуации.