Иуда

«Иуда» — фильм, который как-то незаметно прошёл в потоке киноновинок. Может быть, его посчитали «неудобным», может быть, богохульным. Где-то экранизация повести Леонида Андреева даже названа «фильмом-провокацией».

Главный герой — одиозная личность, исторически презираемый и ненавидимый Иуда Искариот, можно сказать, делает невозможное: заставляет посмотреть на произошедшие события его глазами и попытаться понять с его, Иудиной, точки зрения.

Иуда задаёт неудобные вопросы, он единственный из учеников, кто не воспринимает на веру слова и действия Учителя. Иуда сомневается во всём — в себе, в правильности сделанного им выбора, в богоизбранности Учителя. Иуда тщеславен, амбициозен, завистлив и умён. Он не понимает, почему апостолы слепо и беспрекословно подчиняются Иисусу и идут за ним. Он пытается провоцировать их, самого Учителя, но у него ничего не выходит и это злит его ещё больше.

По-актёрски (а может, в этом была задумка режиссёра) Иуда — Алексей Шевченков переигрывает Иисуса — Андрея Барило. Нервная, яркая, острая игра Шевченкова производит сильное впечатление.

При просмотре картины возникает мысль: получается, что Иисус смог стать тем, кем стал только благодаря Иуде, только в результате его предательства. Не было бы Иуды, не появился бы и Христос — преданный, распятый, воскресший и вознёсшийся. Фильм ставит философские вопросы о невозможности существования белого без чёрного, по сути о единстве и борьбе противоположностей… С одной стороны, получается, что Иуда — вершитель судьбы Христа, а с другой, приходит понимание, что и он — исполнитель высшей воли, орудие, которым она вершится.

Вероятно, у каждого из зрителей, в зависимости от мировоззрения, фильм вызовет собственные вопросы и личностное восприятие увиденного. Мне картина понравилась.

Сюжет построен по одноименной повести Леонида Андреева. Вор, святотатец и бедолага Иуда совершает дела гнусные, терзается как глава администрации Сурков, а все же стремится к добру. Окружающие его не понимают. Тем не менее, упорство в грехе приводит его к предательству, которое преподносится в фильме как жертвоприношение равное распятию Сына Божьего. Этот трюк — не нов. Это исхоженная тропа, тропа ревизионизма канонических текстов и исторических событий. Нечто подобное можно наблюдать в истории кинематографа или литературы, посвященной Великой Отечественной Войне. С течением десятилетий носителям высшей добротетели в ревизионистском искусстве там становится добрый офицер Вермахта, а злодеем — тупой партизан, начальник из НВКД, ну и до кучи какой-нибудь глупый немец из Гестапо.

Иуда в исполнении Алексея Шевченкова вытесняет под конец фильма всех остальных героев. И всех Апостолов, и Понтия Пилата, и Иисуса Христа, и весь Иерусалим, заполняя собой весь экран. Библейская история, столь благодатная почва для интерпретаций, вспомним хотя бы мюзикл и одноименный фильм — «Иисус Христос — суперзвезда», свелась к незамысловатому высказыванию: «Хоть Иуда ростом мал, и к Христу внимателен, в день рождения прислал икебану матери». Поиск святости на дне человеческого несовершенства Богатыреву не удался.

Картина — бедна во всех смыслах этого слова и представляет собой поучительный пример фестивального треша. Искусство работы с камерой сведено к модным качающимся, крупным планам. Ни запоминающейся музыки, ни ярких второстепенных героев, ни смачных диалогов, ни интересных костюмов, ни свежих художественных решений здесь вы не увидите. Вся ставка — на монологи Иуды, а они рассыпчаты и легковесны.

Ну, это же фестиваль! ММКФ! Не голливудский блокбастер! Понятно же!

3 из 10

История блужданий духа Иуды в поисках истины — не просто драма любопытной, пытливой души, никогда не насыщаемой чужими ответами. Это трагедия человека, которого ослепляет и убивает жажда истины и гордые попытки утвердить свое единственное право на нее. Лучшее, что дал нам актер Алексей Шевченков этой ролью — многовариативность прочтения своего героя. Пусть кто-то обвинит созданный им образ в размытости, но все же как славно, что о нем хочется думать и думать. Причем иногда противоположные вещи. И все они сыграны! Итак…

Только ли высшие и лучшие чувства пробудила в Иуде встреча с Другом? Зависть, гнев, самомнение, коренящиеся в идее оправдать его жизнь и смерть своими собственными. И тем самым сравняться с ним, прилепившись навсегда к его подвигу и жертве. Срастить со своей мечтой и стать ею (им!), наконец.

Возможно, в Иисусе Иуда увидел не истину, а идеального себя (не Друг даже — двойник, тень, а тень и тело всегда вместе). Тогда любовь ко Христу — на самом деле завуалированная большая любовь к себе, облеченная ложью в святые одежды, тайная болезнь, проказа души. Гордыня, доведенная до предела в жажде анонимности «подвига» и «жертвы». Шаткая лицемерная душа не может отличить: жертва для себя, для Друга? Для спасения людей? Всеобщего спасения?

Возможно, Иуда — моральный деспот (как бес Верховенский, как Раскольников), фанатик истины в лапах стихийной любознательности, направленной, прежде всего, на самого себя. И в вере во Христа он ищет ответ на вопрос, не кто такой Бог, а кто такой он сам. Кто я такой? — сверхнота андреевского Иуды, нота, которая, как зубная боль, ни на минуту не оставляет его и не утоляется ничем. Он, даже умерев, висит между двумя ответами — ВСЁ и НИЧТО.

Простота и ненасильственность, доверчивость и спонтанность веры апостолов («Если Учитель идет этой дорогой, значит мы идем верно») оттеняют то, что вера Иуды — искусственное христианство, акт гордыни. Она ворчливая, фанатичная, возведенная в абсолют, насильственно загримированная под жертву. Недоверчивое отношение к Промыслу демонстрируют слова отчаявшегося гордеца, обращенные к ученикам Христа: «Вы идете стадом. За пастухом. Вслепую». Он не хочется так идти. Он хочет решать то, как надо идти, сам. Он не знает, что такое вера без «если» и «почему?». Без «нет» и «не хочу». Что такое вера без «Я»…

Бездна самости — пропасть, глубина которой глубже любой выси. В ней все вверх ногами. Мрачная тоска по смыслу называется Богом. Предательство — Жертвой. Зависть — Любовью. Самоубийство — пропуском в Рай. Придуманность, измышленность (над чем так плакал Достоевский, создавая героев-фанатиков, сочинителей смысла жизни) теории — любви — жизни — смерти Иуды поражают. Истина искривляется в душе кривого человека. И жизнь его увенчивается безобразно кривым финалом.

Он сам возвел себя в ранг судьи над жизнью, судьи, допускающего своеволие в выполнении воли Бога, имеющего право решать, кому умереть ради истины. Он так привязан к своей моральной значимости, что не может отвлечься от себя, забыть себя даже в подвиге жертвы («Вы отречетесь и убежите. А я с ним останусь навсегда». «Кто будет первый подле него?». «Я помог ему стать тем, кем он должен был стать»). Однако мрачная самость в свете истины Иисуса оказывается ношей тяжелой настолько, что Иуде легче себя убить, чем стерпеть.

Омраченная душа Иуды весь фильм настороженно и недоверчиво прислушивается к брезжащей где-то там Истине (это страшнее предательства истины, в которую веришь, стоять вот так — рядом со светом истины — и не доверять ему). Ошибка героя в том, что он борется за истину, настойчиво ищет ответ не в Христе, а в себе. Не просто самость — САМОзванство. Видимо, Иуда не зря в тексте — вор. Данный нам изначально характер вспять не повернуть. Вот и у него переступить этой собственной воровской сути не получилось. Нарисовал на истине свое лицо и залюбовался им.

Фанатичное наслаждение самоуничижением (статусом корыстного предателя) — тоже гордыня. В этом поступке Иуды много измышленного, выдуманного, показного. Увидев героя в фильме с большим красивым белым цветком в руках, вспомнила слова Стефана Цвейга о Толстом: «смирение распускается павлиньим хвостом». У Иуды высокомерное смирение. Мостить себе собственными руками дорогу к мученичеству — подвиг на грани искушения, прелести. Не зря звучит в фильме: «Ложью спасения не обретешь».

Иуда сильный. Он силен телом, живуч, как кошка, стерпит, снесет любые удары. Силен волей. Силен пытливым, любопытным умом. Впрочем, думать легко; действовать трудно. Но он силен и действием. Ему хватает силы искать и терпеливо блуждать в поисках искомого. Хватает силы и на самое трудное — действовать согласно тому, как думаешь. Отдать себя целиком тому, что считаешь единственно верным, и заплатить целиком, даже если это ошибка. Он довел до конца постройку своей теории (будь она даже карточным домиком). Это сила. Но она нейтрализуется одним очень важным обстоятельством. У него слабая — глухая и слепая — душа: «Почему ты молчишь, Господи? Скинь ты с меня этот камень!».

Сомнение тяжелой корой обволакивает душу, он не может подняться над земным, освободиться от мира. И он несет свою душу с трудом, как носильщик, задыхаясь, все больше и больше утомляясь от тяжелой ноши. Все делает сам, все решает сам. Даже истину собственную придумал. Больше духовной свободы, вроде, и пожелать нельзя. Но он окружен наступающей пустотой. И она придавливает к земле. Его пытка, его наказание, его бремя — сомнение. До конца. Без надежды. Он говорит: «Если бы понять смысл, не было бы ни страха, ни сомнений». А вдруг там выяснится, что он не жертва, не спаситель, не проводник идеи друга, не помощник, а предатель и убийца? «Типичная русская переоценка себя» (Цвейг о Толстом). А дальше — веревка, ветка, хруст и неумолимая ясность. Неумолимая истина, о которой он нам никогда не расскажет.

Если веришь, необходимо стать тем, что исповедуешь. Иуда стал предателем. Упомянутый выше Толстой наказывал всем нам стеречь собственную жизнь. В фильме Христос говорит: «Любите душу свою». Иуда возлюбил ее любовью гордеца, а в такой любви и вере не бывает милосердия. Дух противоречия, гений парадокса, тип революционера, предсказанный Андреевым, — Иуда. К его «подвигу» с легкостью прикрепляется адский девиз революционеров всех времен «цель оправдывает средства». Пламенный («Иуда — уголек», — звучит в фильме) и неудовлетворенный — он никогда не был христианином. Не вера у него, а жгучая тоска по Богу. Вера — это ведь покой в Боге. А Иуда…

Он не заслужил света. Он не заслужил покой.

Библия это старый завет. В Библии Иуды нет. Иуда в Новом завете. Библия это быль, обработанная сознанием поколений до состояния легенды.

Люди от Иуды страшны, и таким показал его актер. Создан очень цельный, сильный, страшный внутренне и внешне тип. Очень впечатляет. Запоминается.

Для многих, увидевших его (и для меня тоже), созданный актером образ стал образом настоящего Иуды. Он не вызывает ненависти, но он заставляет считаться с собой. Это безусловная сильная (отрицательная) личность, превосходящая силу всех двенадцати будущих апостолов вместе взятых с их наивной, доброй, человечной, детской, во многом неустоявшейся верой.

Иуда у Шевченкова состоялся, правда, состоялся в анти-вере. Нелегко противостоять такому Иуде и бороться с ним нелегко.

Замечательна сыграна актером роль. Думаю, никогда не будет больше лучшего кино-Иуды. Хвала тебе, актер Алексей Шевченков! Ты на древнем библейском материале показал, сотворил, изваял настоящего гения зла!

Хорош, этот образ Иуды, внутренне и внешне грязного завистника с острейшим чувством зависти и с основной снедающей его мыслью: если его не будет, стану первым. Нет таких преступлений, которых такие люди убоядись бы на пути к заветной цели. Совершил. Первым не стал. Покончил с собой, не выдержав мук раскаяния. Так говорит легенда.

В жизни такие люди продолжают жить и уходят из жизни по старости, по болезни, из-за какой-либо другой естественной напасти, но никогда из-за мук совести, которой у таких людей чаще всего нет.

Актер, конечно же, бесподобен. Немало он потратил себя на эту свою работу. Его Иуда сильнее всех из праведных двенадцати. Он деятелен, ловок, изворотлив, искушен во грехе. Силен парень. Возможно, что так и было. Только сила его и слава это слава Герострата.