Легенда о святом пропойце

У любой души, даже самой пропащей есть свой пастырь. Ангел ли это, периодически слетающий к нам, или какая то высшая сущность, посланная от благостного престола, кто знает. В минуты отчаяния, проявленными контурами, гость тут как тут. Несколько ободряющих фраз. Разговор приводящий к осмыслению своей потерянности в мире. Протянутая Вам мелочь помощи. И дышится легче. И клубы черни несколько рассеяны. Некая стройность намеченным путём предложения. Зигзаги дорог оставлены за спиной. Неужели выход из лабиринта найден? Неужели забрезживший свет обретён? Кому как. В руках лишь путеводная нить. Едва уловимая на ощупь. Лишь разжал ладонь, отвлёкся на очередную потеху мира, выскользнула…

- Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной.

- Не может этого быть! Его не существует.(М. А. Булгаков «Мастер и Маргарита»)

Андреас пребывает в затянувшемся жизненном кризисе. Когда он начался, сложно припомнить. У него нет дома. У него нет работы. Нет ничего. Он нищий, ночующий на набережной Сены под мостом. Перст судьбы протягивает ему помощь. Незнакомец распахивает бумажник. И 200 франков авансом открывающихся перспектив. Дьявол ли его искушает? Пролившийся ли свет на нём прибывает? Выбор направления, ответом.

Каждый день за стаканом

Каждый день за вином

Ослеплённым быть, пьяным

Не жалеть ни о чём

Раскуроченной жизни, не сложить, не собрать

Я сегодня на тризне буду петь и играть.

История любви. История несчастья. История падения человека вниманию зрителей. Отрывочными воспоминаниями между хмельным забытьём оживают картины. Здесь боль и страдание надрывами сердца. Здесь пронзительный взгляд в каждого из нас. Словно на таинстве исповеди присутствуем. Содрогаясь от жалости к этому большому, совершенно не приспособленному к жизни в социуме мужчине. Он словно дитя. Неразумное, наивное. В пороке питья нашедший отдушину. Приподнимаемый от угара и воспаряющий. Но лишь к очередному падению идущий.

Человеческая жизнь в бликах миражей. Притча о каждом из нас. О счастье, однажды бывшем, но давно ушедшем. И вечном блуждании словно в сумраке тумана.

Полная драматизма роль Рутгера Хауэра потрясает воображение. А на параллели с воплощёнными им ролям злодеев на кинофабрике Голливуда, и вовсе выглядит чем-то не естественным, не земным. Персонаж его, словно ангел выпавший из гнезда небесной обители, расшибшийся в кровь при падении, измятый, изжёванный, но лучистыми глазницами в нас глядящий.

9 из 10

«Легенда о святом пропойце» — вторая после «Дерева для башмаков» столь же прославленная лента Э. Ольми, к сожалению, неудачно пытающаяся совместить неореалистическую естественность с символической обобщенностью брессоновского стиля. То, насколько эти элементы несовместимы, становится понятно уже в первые десять минут фильма, к тому же настораживая зрителя пустотностью драматургии.

Броский аллегоризм первой сцены не развертывается впоследствии в напряженный драматизм нравственного перерождения личности, хотя зритель ждет именно такого пазолиниевского накала. Однако, перед нами — лишь ложно многозначительные, заостренные на пластике и мимике эпизоды (сведение диалогов к стертым повседневным репликам стало основным просчетом Ольми), даже эффектность сцен с участием возлюбленной героя, его воспоминания о ней и встреча спустя годы, мастерское применение в них крупных планов, придающих особую выразительность молчанию, вызывает у зрителя некоторую неловкость, ощущение, что его дурачат, претенциозно пытаясь рассказать историю языком жестов и взглядов (задача сложная, но выполнимая, что продемонстрировал Стеллинг в «Стрелочнике»).

Брессоновский киноязык, лаконичный в использовании каждой монтажной фразы и при этом герметичен, замкнут на себе, поэтому легко разрушается при столкновении с чужеродными грамматическими элементами — фильм Ольми доказывает это с неумолимостью факта. Визуальная фактура Р. Хауэра, чувствующего себя естественно в художественной вселенной Верховена, здесь смотрится блекло, хотя и способна порой удивить зрителя некоторой просветленностью, духовным сиянием, которые выявил в ней Ольми.

Картине, несмотря на ее стилевую неоднородность, свойственно особое обаяние, способность увидеть гармонию в городском пейзаже, брессоновскую способность разглядеть за слоем вещей и предметов сияние Божественной жизни. Возможно, именно это духовное родство с французским мастером и побудило Ольми к стилевому заимствованию, пусть и неудачному, но заслуживающему внимания.

«Легенду о святом пропойце» необязательно смотреть до конца, вполне достаточно и сорока минут, чтобы удостовериться в том, что, к сожалению, не всякая попытка сныть интровертивное кино может завершиться успехом, если пренебречь драматургией и вербальной составляющей, всецело сосредоточившись на пластической хореографии.

Притча о парижском пропойце и бомже, ночующем под мостами на берегу Сены, стоит в стороне от модных и актуальных течений кино 1980-х, оставаясь вещью в себе, востребованной разве что фестивалями, ориентированными на кино категории арт-хаус, да особо искушенными синефилами. Итальянским классиком Эрманно Ольми за основу была взята книга австрийского писателя Йозефа Рота, главный герой которой — бывший шахтёр Андреас Картак — становится парижским клошаром.

В самой неожиданной своей роли Рутгер Хауэр создает образ меланхоличного алкоголика, преисполненного внутреннего достоинства, но не наделенного силой воли. Судьба одаривает его 200 франками и одновременно устраивает проверку: когда-нибудь, если ему представится такая возможность, он должен вернуть эти деньги в церковь Святой Терезы в виде пожертвования. Ольми выстраивает на этом материале религиозно-философское иносказание о вере, греховности и нравственном выборе.

Мучительная борьба Картака с искушением пропить или потратить дармовые деньги на другие удовольствия становится для него почти непереносимым испытанием. Особая неспешная ритмическая организация повествования будто стремится запечатлеть остановившееся время. Насыщенность символами и аллегориями делает картину почти уникальным явлением для эпохи постмодернизма, чьё тотальное торжество оказалось невозможным по той «простой причине», что «старым мастерам», вроде Ольми, ещё было, что сказать.

С кинематографической точки зрения не сделал Эрманно Ольми ничего сверхординарного. Просто умело закрутил минималистическую трагедию, усилив ее мощным финалом (преимущественно рассчитанным на католическую аудиторию). После толкового вступления лента попадает на мель скучных флэшбеков сменяющихся неторопливым развитием сюжета. Возможно, если бы не яркий финал, который по эмоциональности вполне можно поставить в один ряд со «Смертью в Венеции» (а по конструктивному подтексту — на порядок выше), картина бы не показалась мне чем-то значительным внимания.

Между тем, весь смысл заключен вовсе не в явлении святой Терезы Авильской. Ключевое значение имеет как раз вязкая и маловыразительная середина фильма. Главный герой ищет что-то. Разумеется, тема с долгом, который он должен вернуть в церковь — лишь приятная метафора. Шаг за шагом его сознание стремительно перемещается из одного интерьера в другой. Бессвязные и не совсем логичные действия героя напомнили мне об одном известном в определенных кругах произведении — «Внутренний замок» Терезы Авильской. Ведь все метания героя Рутгера Хауэра можно изобразить как показ его души, которая блуждает сквозь призму былых поступков и ищет свой путь к Иисусу. Получая как великое вознаграждение в финале самую сокровенную встречу.

Рутгер Хауэр играет отчаянного грешника, который натворил так много, что спокойное существование уже не представляется для него возможным. Но будучи отчаянным по натуре, его герой совсем не относится к сонму отчаявшихся в жизни. Он мужественно принимает все удары судьбы, ценя малейшие ценности скрытые в бытовой канве. При этом, он обладает редкостным даром — быть в мире с собою. И учитывая все неустойчивость сложной конструкции, его спокойствие распространяет свое действие и на окружающих. Вот уж удивительный контраст — трясущиеся руки с промерзшими пальцами и ясный взгляд голубых глаз оттенка горного озера. Рутгер Хауэр не особо напрягаясь (признавался ведь и не раз, что кинематограф для него лишь способ заработка) выдает одну из своих лучших ролей в кино всем своим видом иллюстрируя слова апостола Павла — «К миру призвал нас Господь» (1 Кор. 7. 15). Кстати, немного повысил оценку именно в силу участия Рутгера.

8 из 10