Мелодии белой ночи

Илья, советский дирижер и композитор из Ленинграда, приглашен выступать в Японию в Киото. Он узнает, что на фортепиано солирует Юкко, японская девушка, с которой год назад он познакомился в Питере. Их роман был быстротечен и они не писали и ничего не знали друг о друге. И вот происходит их прощальное свидание…

Эта совместная советско-японская картина такая лиричная и сентиментальная мелодрама с прекрасным саундтреком от Исаака Шварца. Музыка делает едва ли не большую часть очарования картины. Действие картины по большей части происходит в Ленинграде, а начало и финал в Япония. Хорошая режиссура Сергея Соловьева и операторская работа Ильи Ротберга. Ну и, конечно, красиво смотрится в картине Ленинград с его дождливой погодой, белыми ночами, прекрасной архитектурой.

Я, может быть, циничный, но меня все эти слёзливо-романтические страдания Юрия Соломина и Комаки Курихары не сильно впечатлили. Хотя претензий к актерам нет. Но больше всех в картине мне понравился персонаж Александра Збруева. Его художник Федор, брат Ильи, самый живой и непосредственный герой картины.

Атмосфера Ленинграда 70-х, музыка Исаака Шварца во многом делают эту картину более глубокой, чем типичная грустная история любви двух представителей разных национальностей.

7,5 из 10

Этот фильм я смотрел когда-то в детстве и запомнил на всю жизнь. Сколько мне было лет — не помню, может 10 -12… Что я, мальчишка, мог тогда понять в этой истории? Вернее, не понять, почувствовать. Для разума в картине Соловьева нет ничего примечательного. Простенькая фабула служит основой столь же несложного сюжета, который сам по себе не способен настолько отпечататься в памяти подростка. История про любовь… Мало ли подобных коллизий использовал мировой (да и советский) кинематограф? Не счесть. И сколько их пересмотрено за четыре десятка лет сознательной жизни… Но история из жизни советского композитора и японской пианистки до сих пор, маленькой занозой, кусочком разбитой чашки тончайшего фарфора, сидит в укромном уголке сердца.

Кино Сергея Соловьёва я бы разделил на два больших периода: поэтический и постмодернистский. И в первом, и во втором направлении ему удалось создать фильмы, прочно обосновавшиеся среди классики нашего кинематографа. И в том и, в другом направлении у меня есть любимые фильмы, но, всё же, Соловьёв — «поэт» мне ближе, поскольку эмоциональнее. И загадочнее.

Из каких ингредиентов приготовлена «АССА» — понятно, что отнюдь не умаляет достоинств шеф-повара. А вот как сделаны «Мелодии белой ночи» — для меня непостижимо. По каким законам возникает музыка стиха и чувства, им рождаемые? Почему короткое поэтическое произведение может вызвать эмоции, для которых прозе потребовался бы объём романа? Стихотворная лирика способна действовать на человеческие чувства непосредственно, почти как музыка. Этот фильм — тоже музыка по силе воздействия. При том, что великолепная музыка, являясь составной частью синтетического киноискусства, не способна в одиночку вытянуть фильм.

Мелодии белой ночи… Изящное название картины отнюдь не только про то, где и с кем происходят события. Прекрасный поэтический образ — квинтэссенция ленты. Партитура фильма соткана из множества почти эфемерных «звуков». Некоторые — столь тихи, что едва различимы. Некоторые — высоки настолько, что почти на границе человеческого слуха. И в первую очередь такими «звуками» являются лица главных героев. Это невозможно объяснить. Сколько уже сказано и написано про загадку лица того или иного актёра. И понятно, что тайна сия непостижима, не поддаётся рациональному анализу, но каждый раз, когда видишь подобные примеры, задаёшь себе вопрос — КАК? За счёт чего это работает? Почему Соломину и Курихаре можно вообще ничего не играть: крупный план лица всё равно намертво приковывает зрительский взгляд. Конечно, они личности. Личности с большой буквы. А личность, умноженная на актёрский талант и профессионализм — это то, на чём можно построить целый фильм, даже в отсутствии занимательного сюжета. Добавьте к этому хорошего оператора, колорит Японии, умиротворённую атмосферу советского времени и получится пронзительная до боли история любви. Любви — в высшем понимании этого слова. Любви, которая больше чем страсть, что само по себе редкость для кинематографа.

Эвтерпа, белой ночью ты близка
Слиянием заката и рассвета,
Сиянием седьмого лепестка
Сирени белой — мистики эстета!
(с)

Белые ночи — естественное природное явление для северных широт. Но в многоликом и многоименном Петербурге (в нашем случае — Ленинграде) оно неизменно окутано тайной. Мистики считают период с мая по июль временем буйства химер, а романтики всех мастей своим священным долгом почитают пройтись по пахнущему гуляньем Невскому до сдающего ангелов внаем Адмиралтейства и обязательно лицезреть, как встанут на дыбы две половины Дворцового моста. Никто, конечно, не ведет статистику, сколько мечтательных сердец было разбито разного рода Настеньками, а сколько, напротив, запело в унисон волшебными летними ночами. Сергей Соловьев и Киеси Нисимура рассказали всего одну такую историю, историю случайной (если рождение чувства вообще бывает случайным) любви русского композитора Ильи и японской пианистки Юко. Встретились да расстались, и казалось, что расстались навсегда. Да и что тут удивительного, скажете вы, если уж главный герой фильма искренне уверен, что до Японии дальше, чем до Марса? А удивительно здесь все, потому что именно это избитое слово как нельзя лучше характеризует «Мелодии белых ночей».

Условно фильм делится на русскую и японскую главы, каждая из которых наполнена национальным колоритом, хотя, пожалуй, «русскости» в картине все же больше. Интересно и то, что в обеих частях внимание сосредоточено не на чем-то глобальном, а на обычной жизни обычных людей. Устами Ильи Соловьев сразу заявляет, мол, что толку от этих ваших эрмитажей, хотя и эти наши эрмитажи не обошла вниманием камера Георгия Рерберга. Вездесущая камера, неустанно и словно исподтишка наблюдающая за героями, не упуская ни единого взгляда, ни единого чуть заметного касания рук, но делающая это изумительно трепетно, осторожно, будто боясь спугнуть хрупкое зарождающееся чувство. А чувством этим наполнен каждый кадр. Вот Илья и Юко, гуляющие по помпезному Зимнему дворцу, внезапно оказываются совсем одни, хотя минуту назад вокруг сновали галдящие толпы туристов. Вот молодая японка с жадным интересом слушает рассказы по-раневски прямолинейной Бабки, а интеллигентный композитор зачарованно наблюдает, как девушка интуитивно подпевает романсу на тютчевские стихи. Или вот: бушует гроза, и сердце Юко стучит тревожно, как незакрытая оконная створка, а при виде любимого глаза ее наполняются слезами, которые смешиваются с дождевыми каплями на соцветиях поздней сирени. Природа отражает чувства героев: то ярясь разыгравшимся ненастьем, то умиротворяясь щебетом птиц и лучами восходящего солнца, прорезающими рассветную дымку над пустынным берегом Финского залива. Единственно верное решение, в котором соединились и мужество, и печаль, и чувство долга, должно привести к спокойствию. Казалось бы. Но сердце человеческое так устроено, что разумный выбор может насквозь проткнуть его — как шпиль Петропавловки пронзает серое небо над Невой — оставив незаживающую рану.

Больно терять свою любовь. На каком бы языке вы ни говорили — больно. И в «Мелодиях белых ночей» границы между Россией и Японией практически не заметно. То, что праздничным фейерверком рассыпается в сумрачном ленинградском небе, через год будет горящим сгустком боли и вины предано водам реки в Киото. В одном конце света горькими брызгами «Советского» шампанского разлетится не имеющее права на жизнь чувство, а на другом оно получит шанс на возрождение, как ни странно, во время Бона — национального праздника поминовения усопших. Даже специфичный жест рукой оказывается проявлением русского дзен. И, конечно, музыка. Фортепианные аккорды, звук которых растворился в шорохе вечного петербургского дождя, чтобы с новой силой зазвучать в стенах киотской звукозаписывающей студии. То, благодаря чему познакомились русский композитор и японская пианистка. Нечто, как сама любовь, понятное каждому и напрямик проникающее в сердца. Вся история нежданного чувства, покровительницей которой стала лиричная Эвтерпа, зазвучала в том необыкновенном концерте, названном «обыкновенно первым». В волшебные мелодии Исаака Шварца вплетены и радость, и горечь, и тягостная тревога и робкая надежда. Музыка связала героев, и музыка навсегда останется с ними, сохраняя в себе гармонию, даже если в жизни эту гармонию уберечь не удастся.

На первый взгляд, этот фильм прост, как полотно: японская пианистка, увлеченная классической русской музыкой, при первой же представившейся возможности приезжает в Ленинград — посмотреть, откуда эта музыка берется. Ее представляют композитору и дирижеру, с которым ей предстоит работать — он и о музыке расскажет, и город покажет. Стандартный маршрут: Эрмитаж, Исаакиевский собор, прогулка по городу в легендарные питерские белые ночи.

На первый взгляд, все фильмы Соловьева просты и незатейливы. Но стоит только взглянуть чуть пристальнее, и полотно переворачивается, обнажая старательно скрываемые швы, каждый из которых — кровоточащая рана героя, неотступно преследующее воспоминание. Все выворачивается наизнанку: и братья недаром совсем не похожи, и «бабка» — это не более чем ласковое прозвище, и фейерверки и шампанское больше напоминают поминки, чем радостную встречу новой жизни.

В обманчивом свете белой ночи все представляется иным, близкое оказывается недосягаемо далеким, счастье, кажется, стоит на расстоянии вытянутой руки, но нельзя не то что ухватить его — даже дотронуться кончиками пальцев. И единственным настоящим в этом призрачном и хрупком мире оказывается музыка. И только музыка, как бы парадоксально это ни звучало, остается единственным материальным напоминанием о дождливом ленинградском лете. Партитура фортепианного концерта становится «вещественным доказательством» того, что все это произошло на самом деле, а не привиделось в странном сне.

Восхитительная музыка Исаака Шварца — полноправный участник, если не главный герой, фильма. Пронзительная, светлая, щемящая и прозрачная, удивительно красивая, как вся эта короткая летняя ночь, за которую можно прожить целую жизнь, чтобы потом жить только воспоминанием об этом кратком времени счастья. Музыка, полная надежды и обещания счастья, но одновременно проникнутая и ощущением невосполнимой и неизбежной потери.

Трогательный и лиричный дуэт Юрия Соломина и Комаки Курихара наполняет действительно простое начало фильма выверенными и точными эмоциями: вежливое внимание при первой встрече, зарождающийся взаимный интерес — но все это сдержанно и строго, в их прошлом было слишком много испытаний, чтобы они могли безоглядно бросаться в омут с головой. «Русский дзен»: провести ладонью вдоль лица и старательно спрятать все эмоции, притвориться, что ни до чего нет дела — только притвориться, чтобы не посвящать никого в свои проблемы и поддерживать иллюзию спокойной, нормальной жизни.

Герой Александра Збруева немного «разбавляет» царящее напряжение благо- (а скорее даже зло-)приобретенным легкомыслием и оптимизмом, не давая лирической истории скатиться в беспросветную трагедию. Именно его уверенные слова о том, что в этой жизни все возможно, несмотря на банальность, оказываются пророческими — год спустя герои встречаются снова, на этот раз в Японии, чтобы снова исполнить все тот же концерт.

Мажорная, жизнеутверждающая музыка в завершении и воспоминание о распахнутой двери — еще одно подтверждение этой нехитрой, но такой спасительной мысли: нет ничего неосуществимого, даже невозможные мечты иногда сбываются. Открытый финал фильма — это самое что ни на есть классическое многоточие, которое, как известно, ставится, «в конце предложения или целого рассказа, когда он не закончен, и многое осталось впереди».