Школьный вальс

Посмотрела фильм Школьный вальс (1977) после того, как прочитала статью о Елене Цыплаковой: она мне в юности очень нравилась, особенно в фильме Адам женится на Еве (1980).

В том фильме, по жанру комедийном, по смыслу философском, вымышленный суд решает, может ли пара пожениться, подбрасывая молодым гипотетические испытания.

А фильм Школьный вальс — драма, в которой выпускники школы без всякой подготовки погрузились в испытания после того, как наломали дров. Прежде всего — это беременность главной героини, Зоси.

Ее возлюбленный, Гоша, оказывается к этому не готов. Родители девочки тоже проявляют себя не лучшим образом, так что вся ответственность за жизнь собственную и ребенка теперь лежит на девочке.

Для фильмов семидесятых тема подростковой беременности была очень смелой. А в жизни такие случаи были, хотя и не часто. О них шептались, детей старались быстрее поженить по справке или вынудить девочку тайком избавиться от беременности. В любом случае давление родственников было сильным.

У нас в школе девочка забеременела в 8 классе, парень к тому времени уже восьмилетку закончил. Они поженились, растили ребенка. Помню, как классный руководитель нам, десятиклассницам говорила, что у нас еще есть лет пять свободных для учебы и самих себя, а у этой девочки — коляска, быт преждевременно.

Вот и Зося оказалась преждевременно с ребенком. Как сложится ее жизнь, осталось за кадром. Но виден железобетонный характер девочки, работавшей на стройке во время беременности.

В фильме много недоговоренностей, и актеры больше молчат, чем выражают эмоции.

Кроме Цыплаковой из знаменитостей там Юрий Соломин, играющий отца Зоси. Умный, понимающий и молчаливо бездействующий. Его роль в дальнейшей жизни Зоси также остается за кадром.

В фильме играет и юная Евгения Симонова. По сюжету у нее отрицательный персонаж: соперница- разлучница. А получилась избалованная девочка, которая привыкла, что все ее «хочу» выполняются. Эдакая капризная принцесса из сказки про 12 месяцев, которой зимой понадобились подснежники.

В фильме именно Евгения Симонова приковывала мое внимание: ее героиня жила эмоциями, смеялась и плакала. А героиня Цыплаковой была вечно хмурой и недовольной, противостоящей всем.

Такая жизнестойкая девочка, которая сама придумала себе трудности, а потом героически их преодолевала. Вполне в духе времени, в котором она жила.

Фильм о любви, но вот любви в нем я и не увидела.

7 из 10

Значительной частью социальных осложнений мы обязаны нашей терпимости к корыстно неряшливому словоупотреблению, готовности нашей этой неряшливости подыгрывать. «Больше всего на свете я ценю независимость!» — лапидарничает сытый юнец, и мы понимаем его буквально вместо того, чтобы подставить вместо независимости слово беспроблемность и определить юнца в своей картине мира туда, где он и должен быть — на место личинки социального трутня, каким он непременно станет, если его вовремя всем социумом не разоблачить. Ответ на основной вопрос к сценарию «Школьного вальса», а именно на то, почему же подчёркнуто ершистый, независимый юноша бросил беременную, но горячо любимую девушку, а потом сразу, без перерыва, не просто сошёлся, но женился на нелюбимой, нежеланной, с казармой душной — не продохнуть — родни за спиной, — здесь. Не свободы юноша алкал, не независимости, а лёгкости жизни без вериг и обременений, оттого и делегировал наивно свои бытовые, желудочные, карликовые (других-то — откуда взять интеллигентскому отпрыску в Москве семидесятых?) проблемы тем, кто подставил под них плечи, не понимая по молодой дури, что такая сделка — это всегда обмен первородства на чечевичную похлёбку, всего себя — на заказы с икрой, тортом «Птичье молоко» и другими убогими застойными дефицитами.

«Школьный вальс» до сих пор остаётся одним из лучших в советском кино исследований калечащей заботы, парализующего избаловывания, порочности идеи о том, что взрослого ребёнка можно материально и эмоционально обслужить на всю его жизнь, стоит лишь усадить его душу удобно, но так, чтоб не вырвалась — в инвалидное, с колёсиками, на мягких рессорах кресло «Менялся нрав, ломался голос, не помню лета — помню стужу, какой-то стыд, какой-то тормоз мешал мне вырваться наружу,' — Татьяна Бек в своём программном, «Скворешники» открывающем стихотворении пишет и об этом тоже — не являясь, как и Дина, главной при этом пострадавшей. Потому что первая группа риска перед прогрессивным параличом от материнской, навязчиво ласковой, обволакивающей фигуры — это мужчины, причём чем моложе они, чем чище, освобожденнее от бытовухи, медальнее лицом, самоувереннее с девушками — тем проще их обездвижить, обескровить, лишить мужской и человеческой субъектности. «Школьный вальс» — это кладбище застойной мужественности, дающее весь имевшийся в наличии спектр столичных выше среднего типажей — от школьного Казановы, ленящегося даже на воротах в футболе постоять как следует, не жуя и не оседая тряпично, через вечно везде отсутствующего, самого себя отовсюду стёршего «не врача, но главврача» с бесполезно европейской внешностью, и до прячущегося за солдафонской тупостью отставника, даже обедающего в кителе, чтобы совсем не рассыпаться в пыль перед напором своей убийственно активной жены.

Перед драмой этой мужественности, вовремя никем не замеченной, не отрефлексированной, не исправленной — меркнет главная проблема фильма, сама по себе страшная, непонятно кем и как оставленная без внимания в стране передового в целом-то здравоохранения. Проблема эта, конечно, в многолетней банальности аборта как едва ли не единственного средства контрацепции — при в целом европейских нравах в том, что касается сексуальной свободы и ответственности родительства. Сцены в абортарии, куда женщины ездят, как в профилакторий («Только здесь с тобой и встречаемся!» — воркуют две очевидно привычные, очевидно смирившиеся с этим положением вещей пациентки, отсылая спать пламенеющую ужасом Зосю) — по-настоящему пугают, а уточнения («мы вчетвером в одной комнате, а дочка — хитрая стала, всё понимает!») погружают в такую безысходность, что хоть вой, хоть бейся головой об стену, хоть сдавай все бастионы за доступность противозачаточных. Счастье и благость нашего времени, конечно, хотя бы в том, что эта проблема — решена, а потому и основная коллизия «Школьного вальса» потеряла свою выстраданную женщинами мучительность, как когда-то, после легализации лёгкого и равноправного развода, потеряла мучительность коллизия «Анны Карениной». Все у всех нарушено, разбито — почему-то легче, что у всех…

Наверное, наговорю банальщины, но всё же.

… На первый взгляд мальчик казался мужественным, целеустремлённым, его порывистые желания стать героем-геологом воспринимались не более чем юношеской бравадой, и в искренность его любовных отношений верилось безоговорочно. Но как только он проявил первую неуверенность, растерянность, весь прекрасный образ тут же побледнел. Вслед за этим сюжет мощно ввернул ситуацию, после которой возврат был возможен только через очень сильное самопреодоление и самоанализ. И эти растерянность и неопределённость уже влачились за Гошей до самого конца, как тяжёлый ненужный хвост, наличие которого он даже не осознавал и не пытался анализировать, а лишь мямлил: «Ничего не понимаю».

Здесь уместно поразмышлять, что могло стать причиной такого поведения? По сюжету известно, что несмотря на свой внешний лоск, парень рос практически без родителей, которые были постоянно в каких-то командировках. Возможно, они сами были геологами, поэтому ребёнок невольно воспринял от них такой жизненный стереотип поведения — нескончаемая череда экспедиций. Именно поэтому с ребёнком мало времени проводил отец, ему не с кого было брать пример для подражания в быту, пример отношения к женщине. И если в одной ситуации Гоша проявлял себя как завидный любовник, постоянно беспокоясь о подруге, то, попав в необычное положение, — гипотетическое по сюжету, ведь это было лишь предположение, — немедленно растерялся. Это в целом нормально для человеческой психики, так может повести себя любой, ведь нельзя быть постоянно готовым к любым поворотам судьбы. Настоящее мужество заключается в преодолении себя, и фильм демонстрирует как раз неспособность героя и в дальнейшем принимать осмысленные ответственные решения. «Больше всего в жизни я ценю независимость», — вот жизненный стандарт этого человека, который критикуется в контексте фильма.

Кто изменился в этой истории, кто её настоящий герой? На мой взгляд, в этом фильме нет главного героя, потому что все остались такими же, как и были, участники драмы не получили никакого развития. Разве что заведомо отрицательный персонаж, Дина, сделала для себя кое-какие выводы, но лишь за это нельзя назвать её главным героем.

Зося лишь окрепла в своих убеждениях, что поступила правильно, сохранив ребёнка, при этом ни разу за всё время она не раскаялась в том, что только она одна была виновата в его появлении. Её ответственный поступок можно только приветствовать, но в этом нет настоящего героизма: довольно обычный случай и довольно обычный результат, за который нужно было ответить. И она ответила сполна, это достойно всяческого уважения. Особенно в ситуации, когда даже самые близкие люди не только не поддержали её, но даже подталкивали к иному. Однако мне кажется, что такой пример поведения Зоси вряд ли мог подтолкнуть женское «массовое» сознание к завистливому подражанию. Ведь эта покинутая девочка отнюдь не стала счастливой, никаких возможных жизненных перспектив перед зрителем эта картина не нарисовала: учёба, карьера, крепкая семья, радостное материнство. Всего этого она разом лишилась, остался только тяжкий труд матери-одиночки по уходу за ребёнком. Вряд ли этим кого-то соблазнишь. Наоборот, прикинув перспективы, кое-кто предпочёл бы отказаться от «личностного роста» подобного рода.

Зося изначально была сильной цельной личностью, способной не только на собственные ответственные решения, но и на изменение мира вокруг себя. Сказав «а», она твёрдо сказала и «б», минутное колебание здесь было уместно и простительно. Взяв ответственность на себя, она также радикально изменила свой образ жизни. Могучая сила воли, которой остаётся лишь восхищаться!

Довольно мутная роль здесь у отца Зоси. Эти холодные молчаливые отношения между отцом и дочерью, эта постоянная «терпильность» в отношениях с нагло изменяющей женой, вплоть до нарочитого джентльменства: «Я ухожу», — вместо того, чтобы указать изменнице на дверь. Эта странная серая мышь данной истории не оставила о себе приятных воспоминаний, за исключением лишь холодной выдержки в любой ситуации. Даже с этим более положительным в сравнении с матерью отцом Зосе не очень-то повезло, хотя в трудные её дни подчёркивалось, что он оказывал ей хоть какую-то поддержку.

Вообще этому фильму катастрофически не хватает вербальных смыслов, здесь многое отдано в руки зрительских фантазий и домысливания. Поэтому проблема главных героев этой истории (и не только главных) видится мне, в первую очередь, в том, что они неспособны были разумно объясняться, влиять друг на друга хотя бы простыми и понятными словами, доходчиво доносить свои мысли и желания. Это фильм действий и решений, за которыми зритель должен что-то угадывать и рисовать возможное воображаемое развитие событий.

Несмотря ни на что, я уверен, что волевая Зося могла бы сделать из своего парня настоящего героя. Ведь между ними были искренние глубокие чувства, которые даже со временем не прошли, несмотря на всё произошедшее. Это прекрасная основа для выстраивания дальнейших отношений, но молодые люди этим не воспользовались. Эта неспособность к осмысленному, направленному человеческому общению меня здесь сильно удивляет: счастье было так близко, но никто не захотел его взять. А нужно было лишь делать хоть что-нибудь, а не плыть молчаливо по течению обстоятельств и ждать неизвестно чего. Зося смогла бы обуздать этого «вольного мустанга» и поставить его в «стойло», ведь за всем своим «героическими» метаниями он отчаянно нуждался в поддержке и внешнем управлении, но то ли гордость, то ли глупость, то ли неопытность этого Зосе не позволили. Скорее, последнее.

Зато получилась отличная мелодрама, душевная и умная, но, однако же, оставляющая зрителя без особого утешения.

Остаётся ли здесь надежда?.. Я здесь в неё не верю, не тот «материал».

9 из 10

«Гениально!» Именно такая мысль у меня промелькнула в какой-то момент просмотра картины. И — да, именно «Картины»! Здесь это слово уместно. Написанной широкими, быстрыми, уверенными мазками и линиями. Если режиссер решил, что не стоит мельчить, вдаваться в подробности, как там всё было, как происходило, то это его право и именно такой стиль. Иначе бы получилась мелодрама, растянутая на много серий и всё равно предсказуемая. А так- драма, с несколько будто бы недосказанным концом. Хотя этот недосказанный конец, так часто встречающийся в советских фильмах того времени, и не только советских, немного вводит в ступор, он зачастую является единственным разочарованием после просмотра, как и на этот раз. Но очень интересно было наблюдать за характерами и поведением персонажей, которые очень удивляли, особенно за отношениями в Зосиной семье. А Дина так вообще — даже не персонаж, а словно картонная карикатура, прущая против очевидности.

9 из 10