Сорокин трип

Фильм про Владимира Сорокина — дистиллированный кайф. Много акцентируется на конструировании реальности и препарации, выключающей как бы из обстоятельств действительности.

«Милости прошу, а не жертвы».

Камера Кричмана упорственно холодная и живописно въедливая.

Картины с «Федей Михайловичем» страшно по началу напоминающие Работы Френсиса Бэкона. Коллективный слепок посмертной маски канувшей эпохи и история зарождения русского концептуализма, из которой просачивается формалиновое заводнение настоящего. Медный блеск белого серебра волос и трезвость измышлений, обрушиваемых обухом. Какой же красивый немыслимо Сорокин! Но смотрится фильм как часть большого, как серия. Хочется больше и еще. И особенная прелесть — метафора соития времени и пространства, в оргазме которых растворяется человек. И красота спасёт мир, в котором Сорокин — это норма.

Думаю, многим, выросшим и воспитанным в узкой культурной среде, будет трудно смотреть этот фильм из-за визуальной и повествовательной стилистики в которой он воплощён. А надо признать, что именно в таком ключе он и становится почти шедевром. Напрасно у меня были опасения в предполагаемой мной поверхностности этого фильма, во время ожидания оного. Думалось мне, — что возраст режиссёра как раз не предполагает широты культурного познания (стороной прошла глубина советского периода, и в сегодняшнем дне от него осталась только плакатная обёртка, по которой трудно что-то оценить и совсем не возможно проникнуть и прочувствовать)…

Но, оказывается — важно, не в каком времени вырос творец, а на чём вырос (у данного режиссёра это скорее всего въедливое самообучение в культурном наследии советского периода — отнюдь не поверхностное). Вообщем за режиссёра пришлось с облегчением порадоваться, за Сорокина меньше (не как за творца, а как за человека). И хотя я не люблю копаться в биографиях производителей разного рода искусств, предпочитая анализировать лишь само произведение автора, всё же из-за большой и давней любви к Сорокину пришлось попереживать за его нелёгкое детство. Смело могу советовать фильм своим друзьям, за него не стыдно, он сделан не пустышкой а толковым человеком.

Документальный фильм Ильи Белова «Сорокин трип» надо смотреть не просто как погружение в биографию и творческую кухню Владимира Сорокина, но и как предисловие к картинам, поставленным по его сценариям, которые являются ощутимым словом в отечественном кино 2000—2010-х. Илья Белов и его сценарист Антон Желнов (у документального фильма есть сценарист, такое раньше было только у Манского и Майкла Мура!) решили не ограничиться форматом фильма-интервью, пригласив постоянного оператора картин Звягинцева Михаила Кричмана (лучшего визуалиста нашего кино) для своего рода экранизации завораживающе-загадочной атмосферы, которой окутана фигура Сорокина в нашей словесности.

В результате — перед нами удивительный пример высокохудожественного, авторского документального фильма со своей концепцией, которой он верен с самого начала. Цель фильма не так проста, как кажется, создателей не так интересуют факты биографии Сорокина и тайные пружины его творчества, сколько попытка создания психоделической, триповой атмосферы, в которой сорокинские лейтмотивы ощутимы, но не самодовлеющи. Название картины Белова отсылает к заголовку и концепции одной из лучших пьес Сорокина (если не самой лучшей) Dostoevsky-trip, в которой любовь к тем или иным писателям уподобляется наркотической зависимости, а эффект от их произведений — трипу.

Схожим образом и фильм Белова и Желнова, снятый явно фанатами Сорокина, — попытка визуально кайфануть от общения с ним и его прозой. Несмотря на то, что перед нами проходят факты его биографии (детство, дружба с концептуалистами и работа в их круге, скандалы вокруг «Голубого сала», «Идущих вместе» и «Детей Розенталя», механизмы создания «Дня опричника», «Метели» и «Теллурии», театральная постановка последней), создателей картины больше интересует монолог самого Сорокина, снимающего с себя вуаль загадочного маргинала-хулигана от литературы и предстающего во всей своей респектабельности и адекватности.

Исходя из фильма, особенно для тех, кто вообще не читал Сорокина и даже не слышал о нем, он предстает травмированным советским образом жизни интеллектуалом, почти философом, рассматривающим жизнь нешаблонно и нестандартно, в литературе ополчающийся прежде всего на клише и шаблоны, поведенчески он абсолютно адекватен. Как такой нормальный человек может писать ТАКУЮ прозу? Это уже вопрос тех, кто его читал. Фильм дает на него ответ: Сорокин, говоря о своей прозе, самой дистанцированностью от нее дает понять, что разделяет жизнь и искусство, а себя воспринимает как исследователя русской ментальности и дискурсов ее формирующих.

Камера Кричмана, снимая невероятно красивые динамичные планы, урбанистические пейзажи, изящно новаторский по дизайну дом самого писателя, эффектно диссонирует с любительскими и архивными съемками (интервью его дочерей, Андрея Монастырского, Якименко, эпизоды перформансов «Коллективных действий» и многое другое), подчеркивающими асимметрию сорокинского писательского Дао и путей его коллег, родственников и противников. Большое внимание, если не основное вообще, уделено кругу московского концептуализма, который и по мнению самого Сорокина, и его исследователей, его и сформировал.

Сорокин подчеркивает, что противостояние концептуалистов Советской власти было не столь открытым, как у диссидентов, оно касалось не содержания, а работы с формой соцреализма, который вместе с господствующей идеологией переживал эпоху гниения и распада. Сорокин утверждает, что его самого и его друзей соцреализм и тоталитарный дискурс одновременно пугал и завораживал, заставляя относится к тому, что они делали, как к роду энтомологии. Это во многом ответ на вопрос, как адекватный человек может писать внешне неадекватную прозу — он не сочувствует своему материалу, он — вивисектор, препарирующий художественный труп.

Несмотря на то, что в 1990-е, нулевые и десятые Сорокин работал на руинах этого дискурса, когда новые опричники «Идущих вместе» показали, что труп ожил, будто над ним поработали вуду (этот образ Сорокин использует в интервью Андрею Архангельскому, которое он дал в 2015 году), прозаик вновь оказался в тренде со своими деконструтивистскими стратегиями, с его разоблачением всяческого пафоса и иронической дистанцией по отношению к любой идеологии. Фильм Белова и Желнова не случайно полностью обходит молчанием «Ледяную трилогию» и ее место в творчестве Сорокина, в этой трилогии писатель пытается в атмосфере политического затишья создать собственную мифологию, весьма серьезную и пафосную вещь.

«Ледяной трилогии» в фильме нет именно потому, что она не вписывается в концепцию создателей — рассказа и Сорокине, прежде всего, как деконструкторе, а не создателе мифов, что сильно обедняет его облик. С другой стороны, это умолчание, ощутимый минус фильма (едва ли не единственный) для сорокинских читателей никак не сказывается на сегодняшней его репутации как прогнозиста социальных утопий и фобий России. «День опричника», «Сахарный Кремль», «Метель», «Теллурия», пьеса «Занос» показывают, что Сорокин-предсказатель окончательно вытеснил в общественном сознании образ Сорокина-деконструктора и хулигана. Он — по-прежнему вивисектор, просто не столь радикальный. Может, его респектабельность и признанность даже на уровне премий (в России его стали награждать, лишь начиная с «Метели») — тому причина.

В заключение, хочу вернуться к тезису о том, что «Сорокин-трип» — пролегомены к фильмам, снятым по его сценариям («Москва», «Копейка», «4», «Мишень»): как он сам говорит, его всегда интересовало визуальное, и он в идеале хотел бы сделать своих читателей зрителями, потому вся его проза очень кинематографична. Постлитература Владимира Сорокина в эпоху цифровых и визуальных технологий — явление чрезвычайно знаковое и важное для своего времени, разгадывать тайну Сорокина еще предстоит исследователям России и всего мира. Фильм Белова и Желнова этим не занимается, для него важно сохранить эту тайну во всей ее завораживающей неприкосновенности.

»- Володя, густо посолив и поперчив яйцо, подцепил его на вилку, отправил в рот целиком и, проглатывая, запил пивом; затем, нанизав на вилку три палочки картошки, воткнул ее в жесткое мясо, отрезал приличный кусок, положил на него ножом пять горошин, отправил всю конструкцию в рот, запихнул вслед кусочек белого хлеба и стал жевать, глядя на ползущие за окном провода и думая о том, что бы было, если б Брайен Фэрри и Дэвид Боуи вдруг взяли, да и объединились в группу?

«Назвали бы ее как-нибудь странно, — с удовольствием пережевывал он до слез в глазах. — Например: «ВВ». Или — «Rose of Blue». Или просто: «Miracle N 7».»

Рассказ «Лошадиный суп».

Я наконец-то тоже посмотрел и это моя рецензия на фильм Юрия Сапрыкина, Антона Желнова и Ильи Белова «Сорокин-трип».

Моя сексуальная киноведческая аддикция Миша Захаров, он все-таки написал бы про фильм жестко. Но, я — бисексуал и не хочу такой жесткой нелюбви.

Я лучше напишу как оно есть, как все было и как все прошло.

Как сказал бы другой мой любимый русский писатель:

Писать ой, но да.

Ошибка людей, которым не понравился фильм, считать его за интервью или за биографическую доку. Здесь же ведь про другое, это фильм про то, как реальность фантастического вымысла одного большущего русского писателя стала историей одной отдельно взятой новой страны, которая постоянно хочет вернуться назад, а возвращаться некуда, там тоже было погано и страшно (чего только стоит рассказ школьника Володи Сорокина про разбитый нос, звонок на урок и кровь на синем, это же фактически Стивен Кинг в лучшие годы), потому что история творится сейчас и это еще одна проблема большого концептуального русского романа.

- «Высшая мечта автора: превратить читателя в зрителя», — сказал Набоков.

А Сорокин сказал:

- «В 80-е годы, что называется, поперло. Я навел оптику и все увидел. Это как непаханое поле, а у тебя — здоровый конь и острый плуг. Вперед!»

Он не декадент, но русский ньювейвер, ему надо чтобы сильно и жутко. Что ему Адам Ант, он мог бы быть Борисом Гребенщиковым, Егором Летовым или своим другом Андреем «Свином» Пановым если бы его не увлекли буковки. Я опять забыл про группу «Центр».

Может быть сейчас будь Сорокин юным, он бы создал группу, типа «Кобыла и Трупоглазые Жабы Искали Цезию, Нашли Поздно Утром Свистящего Хна» или «Самое Простое Большое Число»:

зачем ты опять всё портишь
помоги найти мои туфли
так и знала, что снова прогонишь
ты не верь про меня это слухи
до свиданья, чего ты так смотришь
нервы, любовь, беготня
иди в чём родила мать
ты будешь помнить меня
но не будешь меня вспоминать
даже думать забудь вспоминать
Что-то наверное такое. Хотя все не то.

Однажды моя дорогая учительница по литературе, видимо желая мне добра сказала, как ты можешь его читать ведь в своем интервью он буквально сказал:

- «Я, когда писал этот роман, много общался с моим псом, с собакой Саввой, у нас с ним было такое сердечное общение, мы понимали без слов друг друга. Я вот подумал: почему люди не могут так общаться, собственно? И весь роман практически — это некая тоска по потерянной непосредственности. Собственно, вот образ этих мясных машин, которые там в романе, — это образ неслучайный, выношенный. Мы все, люди современной цивилизации, все эти урбанизмы, состоим из тысяч механических движений, мы их носим в себе как шкуру. Начиная от чистки зубов и покупки билета и кончая даже актом любви, мы все делаем механически, почти автоматически, как автоматы.

Собака была последней каплей, которая подтолкнула. Просто я считаю, что животные — это такие ангелы. Они нам даны, чтобы мы о чем-то догадывались, что есть некие другие миры, что есть более высокая этика — все животные гораздо чище нас в этическом плане. То, что люди до сих пор совершенно чудовищно относятся к животным — т. е. они их либо дрессируют, либо жрут, — это говорит о том, что мы еще находимся на очень низкой ступени развития. И у животных, если их не использовать как часть интерьера и не жрать, можно многому научиться.»

- «Ты хоть понимаешь, что у него с головой проблемы», — спрашивала она меня. Но, для меня тогда Сорокин был прикольный парниша, если хотите панк, который писал рассказы и повести, которые я реально хотел читать с шоком и трепетом. Недавно смотря еще один другой фильм в кинотеатре, он был про клоуна-убийцу я понял, что в сердце своем я ее ненавижу до сих пор, за это. А ведь она моя учительница. Друг моих родителей. Ну что же, прав Сорокин я тоже монстр. Храни ее, Кришна.

Но даже из такого арт-фильма мы имеем возможность сделать выводы:

1. Да Сорокину сейчас плохо пишется и тиражи упали, но и нам самим «Первый субботник» никогда не написать, и альбом «Равноденствие» тоже.

2. Не очаровываться и не быть настолько наивным, чтобы принимать человека за 50 тем же кем он был в 25… Да, кто-то не меняется. И так бывает, и это тоже выбор, но это редко…

3. История про то, как Сорокина в молодости спутали с насильником, это очень прикольно, хоть и не всем будет смешно.

4. Я очень нежно и сильно люблю Юрия Сапрыкина не смотря, на то, что часто его критикую.

5. Когда в титрах я увидел Татьяну Арно и Романа Абрамовича, я страшно обрадовался, и по-хорошему заулыбался. Значит, я их тоже люблю.

6. Гомосексуальные собачки Сорокина, по имени Ромка и Фомка в отличной физической форме, что не может не радовать.

7. История про одну из дочерей Сорокина и голову несчастной свинки на остановке, это чистый Карлос Кастанеда.

А к слову, где критика? Чего не хватило? Ну-с, лично мне не хватило воспоминаний о дружбе и работе с Иваном Дыховичным. И да, уж если позвали Якеменко в комментаторы то хорошо бы было позвать Эдуарда Боякова. Ничего зазорного в этом не вижу. Очень не хватило честных слов Татьяны Друбич и Ингеборги Дапкунайте.

На что же это похоже в результате?

Это офигенный, прикольный, я бы даже сказал захватывающий фильм Юрия Сапрыкина, выполненный в лучших традициях чернушной хтони Игоря Алимпиева и Георгия Гаврилова. Ну, киноведы ихзнают, а остальным наверное лучше и не вспоминать. Лучше просто насладитесь новым хорошим русским фильмом здесь и сейчас.

Особая благодарность, за волшебный поцелуй Никиты уже после титров, я сильно за него благодарен, ведь без него я наверное и не смог бы кончить этот текст. Про Сорокина можно писать бесконечно.