Только вдвоем

Довольно часто приходится переносить личный негатив к главному герою на весь фильм в целом. Это неправильно. Вторая работа российского кинорежиссёра и сценариста Георгия Михайловича Кузнецова получилась именно такой. Главная причина в том, что в основе сюжета лежит повесть советского писателя Анатолия Самуиловича Тоболяка «История одной любви», написанная им в 1975 году, когда Тоболяк работал корреспондентом Сахалинского областного комитета по телевидению и радиовещанию. Для тех, кто читал повесть, принёсшую писателю всесоюзную известность, фильм покажется явной «серостью» — не та «фактура» героев, не так расставлены акценты, и прочее. Подобным «грешат» многие экранизации, и работа Кузнецова не исключение. Я не читал всей повести Тоболяка целиком, поэтому, в определённой степени, могу подойти к фильму относительно не предвзято.

Сергей Кротов в исполнении дебютанта в кино Сергея Колесникова — личность крайне противоречивая. Нигилизм и юношеский максимализм превратили его характер в настоящую гремучую смесь. Совершенно не задумываясь о последствиях, он «гнёт свою линию», чувствую в себе силы спорить со всеми вокруг, «до последнего» отстаивая свою точку зрения. В шкале ценностей молодого человека имеются только две крайние точки зрения — либо чёрное, либо белое. Полутонов нет, как нет и середины. При таком отношении к жизни, с ним очень трудно ужиться, ведь любой пустяк может вывести его из равновесия. Мне совершенно несимпатичен Сергей Кротов по причине его крайнего эгоцентризма. Увидел красивую девушку, немедленно воспылал чувством, несколько встреч, и вот уже Катя Наумова, словно зомбированная, тычет пальцем в карту Союза, и молодые люди летят туда, «куда Макар телят не гонял».

Чуть позже выясняется, что 17-летняя девушка уже собирается стать мамой, и данный факт перечёркивает героя жирной чертой. Любящий муж (интересно, как их расписали в 17 лет?) должен вдвойне заботиться о супруге в таком положении, а не устраивать ей «встряски», «пробуя жизнь» на Крайнем Севере. На протяжении всей картины Сергей Кротов в моих глазах нарабатывал исключительно отрицательные баллы, умудряясь конфликтовать по различным поводам, плюс ко всему доводить некоторые ситуации до полного абсурда. Постепенно из героя, стремящегося переделать весь мир, он скатился до приспособленца, когда все вокруг виноваты, и лишь он один — «непризнанный гений». Если бы в картине все персонажи были такими, как Кротов, то балл у такой жизненной драмы мог бы быть только «единица».

К счастью, заблудившегося в самом себе героя окружают честные, отзывчивые, порядочные люди, одним своим присутствием сглаживающие острые углы «шипастого» характера Сергея Кротова. Это и его супруга Катя, характер которой меняется на глазах, приобретая твёрдость, которой самому Сергею не хватает. Это и главный редактор Борис Антонович Воронин в исполнении Леонида Дьячкова, заботящийся о Сергее так, как, наверное, не заботился бы и родной отец. Кроме того, есть ряд второстепенных персонажей, «насытивших» картину «заполярным колоритом» — это и семья оленевода, это и эпизоды о простой жизни в тундре. Конечно, фильм получился неоднозначным и противоречивым, в какой-то степени гиперболизировав отрицательные черты Сергея Кротова. Но ведь фильм не только и не столько о нём, сколько о жизни в целом. А чего только не бывает в нашей жизни…

Фильм снят по нашумевшей повести моего относительного земляка, сахалинского писателя Анатолия Самуиловича Тоболяка. Повесть называлась «История одной любви», была опубликована в «Юности» в 1975 году и провозглашала, приветствовала пришествие человека нового типа.

Фильм ужасен. Кроме того, что в Паутине можно найти только изуродованную обрезанную по краям версию, результат превращения кинофильма в телефильм. В фильме совершенно невнятен главный герой — Сергей. Акцент перетянут на Бориса Антоновича, хотя в повести он является не более чем фоном. При этом экзистенциальные раздумья этого фона из повести никак не перешли в фильм. Убрано много сцен (например, визит Воронина в Москву, к родителям Кротовых). Изменены главные герои: Сергей из маяковского превращён в какую-то истеричную мямлю; неудачен и выбор актёра. (Хотя Колесников, наверное, сыграл даже лучше своих коллег по этому фильму.) Катя — женственная и почти девственная тростиночка с волосами до пояса — превращена в какую-то заджинсованную хипповку. Нет катиного отца, хотя в повести его манекенное появление сыграло свою роль.

В общем, как с «Тихим Доном»: читаешь — одно, смотришь — другое. Множеством смещённых акцентов режиссёр Кузнецов превратил молодых тотальных повстанцев в благодарный плод советской действительности. В повести Сергей успешен, потому что действует вопреки трухлявой системе; в фильме — потому что ему помогают добросердечные советские сограждане. Даже поступок Суворова в повести более впечатляет, чем в фильме. В повести он совершил небывалое: пожалел, защитил щенка. В фильме — всё гладко, иначе и быть не могло в Стране Советов.

Из плюсов фильма можно отметить только начальную сцену с множеством окон да панорамы северной природы (хотя, кажется, несколько затянутые).

Теперь о персонажах. Тоболяк — Царство ему Небесное — всегда был самодостаточным антисистемщиком, намеренно инфантильным примитивистом, и по форме, и по духу (лучшим выражением чего явилось его лучшее произведение — «Невозможно остановиться»). Но его повесть об антисистемщиках, которым он явно симпатизировал и завидовал, внезапно даже для него самого вошла в новый формат соцреализма. В формат, который больше не отрицал «волосатиков», «хиппанов», «сопляков», но, наоборот, делал на них ставку. Теперь ведь социализм стал «с человеческим лицом»! Да и зачем отрицать этих «бременских музыкантов»: они ведь не инородные, выросли на специально отобранной советской и зарубежной литературе. В повести Серёжа Кротов непрестанно говорит гоголевскими словечками.

Тоболяк в своих произведениях клонировал самого себя. Это был типичный представитель «протраченного поколения», тяготевшего в 1970-х к 1990-м. И когда 90-е наступили, «протраченное поколение» быстренько надорвалось, объевшись свободами и суверенитетами. Судьба самого Анатолия Тоболяка (частично описанная в «Невозможно остановиться») — тому пример. Тогда было чудное время — тогда, когда в подъезд было страшно зайти. Чудно было ощущение нового, всем — и мне, каюсь! — казалось, что СССтарое прошло, и вот, наступило всё новое. Новая страна, новые люди. Пей, сколько можешь! Люби кого угодно! Голосуй за кого угодно! Даже не думай — сердцем голосуй и прочими гениталиями!

Теперь видно, что это была лишь перезагрузка, переход на новое программное обеспечение, но с теми же файлами. И в этой безысходности меня всегда тревожит вопрос: а куда они подевались, эти Серёжа и Катя? Их ведь были миллионы, обчитавшихся Хемингуэя и Вознесенского, обслушавшихся «Битлов» и «Аквариума».

Тоболяк сам был из таких, и на Сахалине он попал в окружение себе подобных. 70 % полумиллионного населения нашего островного края прибыли сюда в 1960—70-е под влиянием пропаганды, частью которой негаданно стал и сам Тоболяк. Свобода общения, молодёжность, лёгкость — до сих пор сахалинцев отличают эти черты поведения. Но дело не в этом, а жизненной программе «Серёжи&Кати». Куда подевались эти тотальные противленцы? Не все ведь сгинули в Афганистане, были зажарены утюгами братков, отравились метиловым пойлом. Серёжи&Кати явно нет в современных госорганах, школах, больницах, кочегарках и оленеводческих хозяйствах. Где же они?

Вопрос этот безответен. Не потому, что нет ответа в принципе, а потому что не хочется услышать правдивого ответа.

Есть такое понятие «типичный сахалинец». Расскажу об одном примере. Представительница «типичного сахалинца» — моя бывшая квартирная хозяйка. Вместе с мужем они «в поисках романтики» после института прибыли на Сахалин (возможно, не без косвенного участия Тоболяка), устроились работать: она — инженером в строительство, он — по какой-то более пролетарской части. Теперь она сдаёт три квартиры (на Сахалине это дороже, чем в Москве, порой), а заработанные деньги старательно тратит на образование детей (её дочь училась у меня в платном вузе), на отдых в Тайланде, на евроремонт в своей хате, на машину и прочие радости потребительства. И таких — вся наша область, это применимо не только к описанной мной гнусной жабе.

Неужели «туда» всё девалось?
И начинанья, взнесшиеся мощно,
сворачивая в сторону свой ход,
теряют имя действия…

Неужели всепобедившее потребительское быдло, озабоченное шириной диагонали своих зомбопанелей, имеет своим источником Серёжу&Катю? Об этом страшно думать! Если чудовищная империя смогла породить столь недолговечный результат, то разве имею я право надеяться на торжество каких-то идей, светлых принципов? Неужели всякий протест против быдлячества, всякий поиск индивидуальности — ложь и тупик? Неужто не выбраться из закольцованных щупалец Ктулху? Неужели всё, что нам светит, это храм с иконой св. Спиридона — чтобы молиться «о преуспеянии в бизнесе»? Серёжа&Катя, куда вы подевались?! Я хотел бы быть таким, как вы. Но не хочу превратиться в звероавтомат, бездушно рассчитывающий путь к удобствам. И не хочу сдохнуть от алкоголизма в самом расцвете своего суицидального творчества, как Анатолий Самуилович, пополняя пантеон цирковых уродцев — «российской интеллигенции».

Неужели всё-всё заросло скверным салом?..

3 из 10