Во имя сына

То, что «Во имя сына» фильм — антиклерикальный, никакому сомнению не подлежит. То, что он антирелигиозный — очень и очень едва ли. Конечно, бельгиец Венсан Ланноо снимал кино на злободневную тему, и, как всегда бывает в таких случаях, скрыть свои симпатии и антипатии не сумел. Но нельзя сказать, что не пытался. Равно как и не пытался отделить зерна от плевел — то есть христианство и католицизм от той грязи, что в какой-то момент всплыла со дна и выплеснулась наружу темной волной, смывшей среди прочих и прежнего Папу. Вот только отделить от нее собственно церковь не смог. Или не захотел. Что в данном случае уже не важно. Потому что, в любом случае, последняя — всего лишь институт, который не может подменять собой ни веру, ни даже религию. Хотя и пытается делать это все время своего существования.

Другое дело, что у Ланноо получилось слишком эмоциональное кино. Причем, эмоции в данном случае заставили режиссера не просто отказаться рассматривать проблему с нескольких точек зрения — они превратили его фильм из триллера в религиозную притчу. В парадоксальным образом антиклерикальную религиозную притчу. Впрочем, оксюморона здесь никакого нет — Христос ведь тоже произносил перед своими учениками антиклерикальные религиозные притчи. Только вот Ланноо не Христос, а главная героиня его фильма — не Дева Мария, хотя режиссер всеми силами пытается убедить аудиторию в обратном.

А аудитория эта, никуда отсюда не деться, неизбежно будет обращать внимание на детали, простительные для притчи, но совершенно неприемлемые для триллера, в котором обезумевшая от потери сына мать начинает охоту на виновников его гибели. Только вот детали этой охоты для режиссера совершенно не важны, как не важны были подробности деяний Христа для Евангелистов. Поэтому вдумчивая психологическая драма с тщательной прорисовкой характеров героев (Элизабет, ее дяди-духовника, незадачливого священника-педофила Ахилла) сменяется скорописью расправы над «оборотнями в сутанах», в которой правдоподобия меньше, чем в приключениях «Человека-Паука». Для Ланноо не важно — «как». Главное — «почему». А раз так, то и убийство епископа останется нераскрытым, как-будто он один-одинешек в своей канцелярии и никто знать не знает про его посетителей. Потому и список педофилов одного отдельно взятого диоцеза насчитывает несколько листов формата А4 (да есть ли там столько священников!). Потому и опрокинуть строительную туру с висящим на ней упитанным попом слабая женщина способна легким движением руки (режиссер когда-нибудь сам на туру взбирался?). И так далее, и тому подобное…

Вот только для притчи все эти нелепости не важны. Не важнее подробностей о том, как Христос пятью хлебами накормил толпу голодных. Накормил — оттолкнула… Какая, на фиг разница. А вот для параллелей, которые Ланноо проводит для своей героини с Девой Марией, совсем даже наоборот. Пожалуй, тут даже чем нелепее, тем лучше. Остается, правда, непонятным, зачем было так тщательно и подробно выстраивать экспозицию в первой половине фильма и составлять столь подробный психологический портрет Элизабет.

Та предстает перед зрителем современной, незакомплексованной, уверенной в себе ведущей католической радиостанции. Она способна ответить на любой провокационный вопрос, не боится поднимать острые темы, считает себя в меру эмансипированной женщиной, для которой, тем не менее, несмотря на эту эмансипацию, главным остается семья, муж и дети. То есть, главным после Бога и Церкви. Но трагедия, случившаяся сначала с мужем, а затем и с сыном, открывает ей глаза. И оказывается, что ставя семью ПОСЛЕ Бога и Церкви, Элизабет жестоко ошибалась, не заметив гнили и червоточины в том, что считала смыслом своей жизни. Но ведь чуть подгнившее яблоко еще можно спасти, если вырезать поврежденные участки.

Стоит ли наказывать при этом червя — другой вопрос. Ведь червь не виноват в своей сути. Он ничего не может с ней поделать. Как тот же отец Ахилл, растливший сына Элизабет и ставший причиной его самоубийства. Ведь по этой самой сути Ахилл — хороший священник и хороший червяк. Он вполне современно рассуждает о толерантности, он осуждает национализм и религиозную нетерпимость, терпелив и бескорыстен. Но не может противостоять взращенной в семинарии страсти к мальчикам. Ему противопоставлен другой священник — тот, что создал военный лагерь, в котором воспитывал ненависть к мусульманам и атеистам. Тот, что стал виновником гибели мужа Элизабет. Две крайности -толерантность и нетерпимость, либерализм и консерватизм приводят к одному и тому же результату.

Так что же со всем этим делать? Ждать нового Христа? Или Деву Марию с пистолетом? В рамках христианской (или даже шире — религиозной) парадигмы Венсан Ланноо на этот вопрос никак не отвечает. Точнее отвечает — в стиле евангельских притч, но в духе куда более жестокого Ветхого Завета и с очень туманным смыслом. Может быть, просто потому, что в рамках этих парадигм проблема решения и вовсе не имеет?