Пращи и стрелы

«drama is that willing suspension of disbelief for the moment, which constitutes poetic faith»

После просмотра «Пращей и стрел» начинает казаться, что ничего лучше, добрее и искреннее уже не увидишь. И очень сложно не впасть в банальности, когда описываешь что-то, что по настоящему, безоговорочно и безоглядно понравилось.

В «Пращах и стрелах» рассказывается о людях. Заканчивается все концом. Иногда в живых диалогах слышится нечто очень-очень личное, и внезапно зритель открывает что-то новое про себя и свою собственную жизнь. Иногда невозможно не смеяться, иногда — плакать. Этот сериал с любовью и юмором показывает работу актеров и закулисье театра, куда простым зрителям вход заказан. Да, банальности перечислила, но я же говорю — сложно, сложно, сложно.

Пол Гросс в роли спятившего актера Джеффри Теннанта влюбляет в себя с первых кадров, когда он в скачках света и под удары бутафорских молний заходится вдохновенной речью. Джеффри Теннант периодически разговаривает с пустыми стульями и пространством за плечами реальных собеседников, но это все потому, что его преследует призрак умершего наставника. Вместе им предстоит поставить три шекспировских пьесы — по одной на каждый сезон, разобраться в собственных взаимоотношениях и в конечном итоге одному (призраку) — обрести покой, а второму (Джеффри) — продолжить жить. Смешного очень много, и смешно оно чистым, искрометным юмором без пошлости и глупости. Грустного тоже хватает, но и грустно тоже — не от дешевой сентименальщины или сопливой мелодрамы. Просто кино это — про живых людей, и эти люди на экране разговаривают и думают о жизни и смерти, о любви и предательстве, настоящем творчестве и его подделке. Невозможно остаться к ним равнодушным.

Но смешного больше, конечно.

Самое главное, что делает этот сериал — пробуждает любовь к театру. К искусству в целом, что уж там. Потому что видеть и слышать, с какой страстью Джеффри объясняет безумие Офелии, с каким воплем, полным глубочайшего горя, Король Лир в его постановке несет мертвую Корделию, и как невыразимо прекрасен момент, когда зрители в зале отбрасывают неверие и условности и принимают близко к сердцу все, что происходит на сцене — так вот, видеть и слышать все это — невероятно. Открывает Шекспира с новой, неизведанной стороны, и появляется желание читать его и смотреть. Это очень ценно.

10 из 10

upd: смотреть, конечно же, только с субтитрами от прекрасных людей, которые когда-то давным-давно переводили сериал и тем самым дали ему жизнь в нашей стране. Озвучки — совсем не то.

Итак, Шекспир. Пьесы, созданные 400 лет назад, записанные на слух тогдашними пиратами-от-театра, подменяющими и опускающими слова, с трудом склеивающими логическую последовательность сцен; почти полу-забытые; возрожденные, поставленные не одну тысячу (а, может, и не один десяток тысяч) раз разнообразными знающими-себе-цену режиссёрами, отсмотренные зрителями — и неоднократно… Что можно найти в этих покрытых прахом времени пьесах, чтобы ставить их ещё раз? Что позволит привлечь и увлечь искушенного и утомленного-от-пресыщения зрителя?

Всё в порядке! Пращи и стрелы посвистывают, конечно, в опасной близости — но пьесы оказываются вполне актуальными и трепетно жизненными, театр функционирует полнокровно, увлечённо и — порой! — надрывно весело, строятся отношений между актерами, режиссерами, призраками (не только отца Гамлета!) — и внешними, но денежными силами.

Три сезона — три постановки классики Шекспира: «Гамлет», «Макбет» (это шотландская пьеса — чтобы — тьфу-тьфу! — не сглазить!) и «Лир». Параллельно «Ромео и Джульета» в постановке пост-модерниста. Ещё мюзиклы, которыми так увлечён коммерческий директор театра… Короче, три сезона удовольствия, где неожиданно раскроются и глубина пьес, и выстроятся любовные отношения, и будут показаны механизмы функционирования театра — в поисках денег, рекламы, спонсоров, грантов… Где будет и успех — и ожидаемый провал…

Сериал замечательный, отмеченный наградами — и почему-то совершенно неизвестный у нас (даже Википедия даёт материал только на английском и японском). Пересказывать его не вижу смысла — но решительно рекомендую: было увлекательно, смешно, радостно, поучительно. Посмотрите — не пожалеете!

Замечательный, правдивый и трогательный сериал о театре, очень хороший сериал и очень хороший сериал о театре. Чувствуется, что идея создания принадлежит человеку, который любит классический репертуарный театр и работал там много лет, причем, с опытом администрирования и управления. Большинство известных мне фильмов на тему постановочного процесса уделяют большое внимание мукам и радостям творчества, забывая о завсценой, помощнике режиссера и администраторе.

Коротенько: психически неуравновешенный режиссер ставит три пьесы Шекспира. Три постановки — три сезона о Театре и театре. Три сезона иронии, любви, понимания, сочувствия и оптимистической веры в людей Театра.

Собственно спектакли существуют больше в сознании режиссера, Джеффри Теннанта, бывшего актера, бездомного, одержимого, несчастливого, всеми обожаемого худрука театрального фестиваля. Никаких попыток обосновать понятие таланта или объяснить творческий процесс в сериале нет. Есть некая данность. Всполохи сознания Джеффри, картинки, которые он настойчиво пытается перенести в реальность. Во что бы то ни стало. В третьем сезоне — действительно любой ценой. По ходу дела Джеффри общается с призраком предшественника, но это к собственно его работе имеет касательное отношение.

О Призраке писать непросто. История взаимоотношений двух режиссеров вроде бы упоминается много раз — но как-то туманно. Был ли Оливер хорошим режиссером? Почему Джеффри сошел с ума, играя в его «Гамлете»? Почему в разрыве с Эйлен виноват Оливер-гомосексуалист? Зачем вообще Джеффри нужен призрак Оливера — ну кроме того, что Призрак для него готовит. И оба едят, оба! Почему Оливера видит умирающий старый актер? Любое объяснение банально.

Спойлерить сюжет не хочу, перейду к тем, кого Джеффри ведет на заклание своему таланту. Это, конечно, актеры. Такую откровенность, непафосную нежность, небрезгливость давно мне не доводилось видеть. Все серии начинаются и заканчиваются куплетами, которые исполняет пара стариков-актеров из тех, кто всегда на вторых-десятых ролях. Потому что без них, как один из них говорит, «я переиграл всех Королей, Герцогов и Дворецких (неточная цитата, так запомнилось)», театра нет вообще, есть творческий вечер примадонны, а Театра нет. Они поют, острят, травят байки и знают роли гамлетов наизусть. До слез. Про актеров в «Пращах и Стрелах» вообще хочется цитировать и рассказывать эпизодами. Про то, как их рвет перед выходом на сцену, про секс, алкоголь, размер гримерки, панический страх быть отвергнутым. Про то, на что они готовы пойти, и как режиссер манипулирует их фобиями, детским эгоизмом, нарциссизмом. Я считаю сцену со спущенными штанами надо показывать всем, кто что-то думает про актеров романтическое. Истории про актера-гомосексуалиста, который влюбляется в свою Джульетту, про дублера, который вышел и Сыграл!, про Старого Актера, умирающего в роли — классика театральных легенд. Упомянуть актрису-дурочку, актрису-умницу и актера, который сначала одну видит в Очень Удачной Роли, а потом другую — и соответственно влюбляется?

Главная Актриса — как и полагается, взбалмошная, эгоистичная, стервозная — до чего же хороша в этой роли Марта Барнс! Эйлен готова принести в жертву актерской карьере отношения «мужчина-женщина», но инстинкт неизменно приводит Эйлен-актрису к Джеффри-режиссеру. Зависимость, любовь, творческий тандем — злая, неверная, желанная, она снова и снова зовет его назад.

Второй режиссер Дерон — как будто антагонист Джеффри, а на самом деле еще один друг-враг. Нелепый, напыщенный, капризный — он тоже неотъемлемая часть театра. Режиссеры-экспериментаторы встречаются за кулисами гораздо чаще, чем черепа предшественников на столе художественных руководителей. Априори Дерон вроде лишен права на талант и сочувствие, Дон МакКеллар упивается гротескной ролью — но вот загадка, спектакли Дерона имеют успех, публика на него ходит, спонсоры тоже не возражают. Может, он и увлекается спецэффектами, но почему бы и нет — в двадцать первом-то веке! Зато как замечательно может сработать идиотская, на первый взгляд, идея с Ромео и Джульеттой в костюмах-клетках!

Финансовый директор Ричард в потрясающем исполнении Марка Мак-Кинни — успешный, хорошо оплачиваемый, удачливый администратор, дико неуверенный в себе завистник и интриган. Сухарь-бухгалтер, мечтающий прожить совершенно другую жизнь, Ричард грезит о постановке мюзикла, играет на кларнете и даже ходит на кастинги. Да, я знаю, что он, как и Дерон, антигерой. Но именно ему приходится каждый раз расхлебывать заваренную Джеффри кашу, объясняться со спонсорами и чиновниками, выпрашивать для театра деньги, извиняться перед публикой. А ведь он — напомню — мечтает о режиссуре.

Анна — еще один «сухарь» — стареющая одинокая незаменимая помощница финансового директора. Плечо, жилетка, совесть театра. С ее уходом заканчивается эпоха. Заканчивается и сериал. В отличие от Ричарда, у Анны никаких внутренних противоречий нет — ее нежное, романтичное сердце прекрасно уживается с организованным интеллектом. Чудесная актриса, Сьюзен Койн является также и автором идеи и одним из авторов сценария.

Джеффри — Пол Гросс. Тут надо смотреть, рассказать об этом нельзя. Но нечасто увидишь актера, чья приподнятая бровь способна заменить целый арсенал приемов и профессиональных ужимок. Красота — да, Пол Гросс необычайно красив, хотя Джеффри ходит в грязном плаще и криво застегнутой рубашке, небрит и постоянно галлюцинирует. Джеффри — нерв и суть Театра, его безумное волшебство, страсть, лукавство. В Джеффри нельзя не влюбиться, хотя он натуральный психопат, идущий на предательство, ложь и подставы, чтобы добиться идеального воплощения — не Шекспировской пьесы — а своей трактовки.

В этом удивительном сериале сбываются все мечты, даже самые дикие. Все роли будут сыграны, билеты распроданы, а влюбленные будут вместе. Случится не только плохое. Но и хорошее. Как в жизни. Как в Театре.

Акт первый — он же акт последний — он же акт в поддержку сериала

Можно долго и упорно копаться в деталях, вызывавших душевный отклик на протяжении трёх непродолжительных сезонов. Можно радостно и безудержно изливать наружу все радужные эмоции, не думая о последствиях равнодушного отношения к ним не смотревших. Но лучше начать с главного. Неискоренимое, вечно разочаровывающее и всегда одинаково неизбежное проклятье любого сериала — это, конечно же, сама его сущность. Сериал — денежный автомат, расчётливо и хладнокровно щёлкающий монетой. Сериал — сезонно-серийный конвейер, фабрика актёрской химии, жвачка, что вязнет на зубах, раздувается до пузыря бессовестных размеров и всё равно бесперебойно переваривается всеядным зрителем. Сериал — свежая идея, блеснувшая в светлой голове поначалу и осыпавшаяся дешёвыми блёстками в конце. Сериал — уверенно шагающий в начале своих странствий путник, вернувшийся истощённым к исходной точке. Сериал — это сериал, что ни говори. Так вот «Пращи и стрелы» — ещё один сериал, следующий своему дурному пророчеству по определению. Но так ли уверенно и неизбежно, как обычно? Именно что нет, даже — почти совсем нет. А вся штука в том, что его создатели обладают завидным чувством самоиронии, с первых же серий нацеленной выбить из вашей головы всякую мысль о жизни-театре, где все мы актёры. Самоиронии, ироничной до буквального цитирования в начале этой самой фразы двумя служащими похоронного бюро, которых не мешало бы пригласить на главные роли самим Коэнам. Истинные профессионалы своего дела, они с гробовым молчанием провожают в последний путь Оливера Уэллса — театрального режиссёра, так и не успевшего толком замахнуться на Вильяма нашего на Шекспира.

Тривиальная уже после первого сезона «Игры престолов» смерть одного из ключевых персонажей, может, никого и не удивить. Но воистину поражает, в какую цепочку до театральности безумных событий повергает она мирок Нью-Бербиджского фестиваля. На этом волнительном моменте зудящее желание всё разболтать — в деталях и с чувством — охватывает с неудержимой силой. Но, подавляя его, вновь обратимся к главному. Исследовать бесконечно забавную и в равной степени трогательную специфику характеров предлагаю начать самому вместе с просмотром. Мне же хочется сказать несколько слов об обещанном отходе от канонов. На протяжении восемнадцати серий «Пращи и стрелы» не чуждаются бродить по хоженым лабиринтам отношений, которые будут выяснятся мучительно и долго, позволяя только многозначительно вздыхать в конце. Но совершенно не боятся заблудиться в них, удивляя оригинальным выбором маршрутов по знакомым закоулкам души. В иной момент «Пращи и стрелы» без зазрений совести окунают нас в волну сентиментальности, окатывающей с ног до головы и превращающей в безвольных марионеток. Но тут же радушно, как бы извиняясь подводят к следующему, и к следующему, и тут вдруг понимаешь — это больше, чем дешёвый приём. Иными словами, всё действие, что мы видим на экране, — это пьеса. Конечно, в первую очередь напрашивающийся каламбур — пьеса о постановках пьес. Но куда важнее то, что пресловутой театральности почти никогда не ощущаешь, как не ощущаешь обмана или фальши. Всегда знаешь, что за всем стоит расчёт, но расчёт трезвый и крепко держащий в узде сколь угодно долго.

Говорить о шаблонности идеи, кочующей от сезона к сезону, тоже не приходится. И тут отдельная признательность авторам, решившимся после большого перерыва снять второй сезон и — безо всякого снисхождения — сумевшим это сделать. Разительно непохожий эмоциональный окрас каждого сезона, от встающего на ноги и ликующего до почти сломлённого и отчаявшегося, обрамляет замысел фантастически фантазийными образами, смешными или мрачными в зависимости от настроения сезона. А оно строго определяется в начале и дальше только преподносит сюрприз за сюрпризом. Отлично понимаю, что слово «сюрприз», как и большинство предшествующих описаний — для вас абстрактные, мёртвые образы. Поэтому всё же осмелюсь обратиться к одному, самому главному характеру нетривиальных историй из жизни канадских театралов. Характеру главного лица в любой постановке — режиссёру. Представьте себе уже немолодого парня, выглядящего при этом словно на двадцать с небольшим, и не только по своему легкомысленному поведению. Представьте себе чудака, что не умеет причёсываться и заправлять рубашку и вдобавок вступает в уморительные перебранки с призраком знакомого режиссёра, при жизни — другом и соперником в любви (да, да, тем самым Оливером). Представьте себе человека, который кажется окружающим безумным, неуравновешенным и пугающе непредсказуемым, но при том является тем редким типом творческих личностей, что вызывают неизбежную симпатию и доверчивое расположение с первого взгляда, потому что за ними стоит ясное видение правды жизни и театральных постановок. Это Джеффри Теннант, и вот его вы точно запомните надолго.

Что ещё? Пожалуй, о главном так и не сказал. Рассматривать «Пращи и стрелы» только как очередное занятное представление смеси актёрского в человеке и человеческого в актёре в корне не верно. Не стоит и судить о сериале лишь как о пародии, пытающейся заглушить банальность жанра глупым смехом. То есть всё это в нём есть, в той или иной степени, — но это содержание. Первостепенна же здесь форма — образов, фантазий, юмора, диалогов и даже финалов. И очень важен запоминающийся мотив, звучащий в моменты, когда происходит чудо. Когда уже нет подмостков, нет сцены, нет актёров, а есть только голос в пустоте — заученные слова пьес Шекспира, будто сами рождающиеся изнутри актёра. В конечном же итоге — только ты и сокровенный смысл этих слов, который внезапно озарил тебя по-новому, невзирая на вычурность слога четырёхсотлетней давности. Пускай потом тебя погружают в обыденность, надоедают шумными попойками в баре и нескончаемыми издевательскими казусами, неизбежными при каждой новой постановке. Пускай одни уходят, другие приходят, зато остаётся Джеффри. И вместе с ним — новое переживание смутного чувства радости, что всё это так похоже на жизнь, хотя по сути своей — театр. Да, тот самый вывод, которого мы так чурались в начале. «Это фильм о нашем чувстве театральности и о том, как оно может нами овладеть» — хоть немного, но и к «Пращам и стрелам» применимы эти слова Джона Кассаветиса, сказанные им о его киноисповеди «Премьера». Правда, Джона в его работе больше других интересовала разлагающая власть старости. Создателям же сериала удалось поведать нам не только о ней, но и о многом другом, что есть комичного и трагичного в постановках комедий и трагедий. Очередной каламбур пусть и завершит мой скромный и сумбурный акт в поддержку сериала. А три постановки Джеффри и о Джеффри с нетерпением ждут своих зрителей.

Посвящается Scally — истинной фанатке и автору отличного перевода.