История плохого мальчика

В конце девяностых трудно было представить себе, что спустя всего пару лет рассказ о нетрадиционной любви можно будет оформить в стилистике Дикого Запада. Так запросто, что фильм, в котором два ковбоя попеременно бьют себя пяткой в грудь с анти-признанием «Я не такой» даже окупится. «История плохого мальчика» вышла еще в те времена, когда кино об однополой любви было некоммерческим по умолчанию.

Помимо того, что зритель может ожидать холодную, самоуглубленную созерцательность, фильм, казалось бы, еще и жанрово замкнут на социальной драме о том, как подросток со своей ориентацией выживает в американской старшей школе. Если в центре сюжета подростки, то впереди снежный ком из непонимания в семье, болезненных поисков себя и душеспасительной терапии. Все перечисленное столь часто шло в комплекте, что простым совпадением это быть не может. Но не всем же подросткам в кино быть депрессивными. Несмотря на то, что у плохого мальчика Полли случай, как по учебнику, в уныние он не впадает.

Предпочтения Полли должны были бы стоить ему множества неловких ситуаций — по нормам идеологически выверенного кино о меньшинствах. Однако Полли, похоже, отметает такое понятие как неловкость. Учитель Ноэль, его первая любовь, поведал Полли о том, что тот талантлив. Впрочем, юный экспериментатор, видимо, знал об этом и раньше, и талант его в том, как он принимает свою сущность. Без условий и не таясь. Поэтому и нет в «Истории плохого мальчика» мрачной и вороватой гомоэротики, ставшей в последнее время не иначе как модной. Больше ничем, кроме как поветрием, не объяснить, например, наличие в «Дориане Грее» сцены между Дорианом и Бэзилом, заслуживающей номинации «Самое зловещее расстегивание штанов в мировом кинематографе».

В начале «Истории» Полли только учится доверять своей сексуальности, и открытие это, совсем по Фрейду, определяет его поведение. Плохому мальчику замкнуться бы в себе, прочувствовать бы свою бесповоротную обособленность от гетеросексуальных одноклассников, единственная забота которых — добыть себе еще той пресловутой популярности ученика американской старшей школы. Как будто какая-то высшая сила каждое утро вывешивает перед входом в школу обновленную диаграмму с рейтингом популярности. По всей видимости, Полли безнадежно отстал от поезда, но это его не удручает. Как гипербдительные граждане времен Холодной Войны — ну те, у которых кругом были враги, Полли поозирался и оценил, что кругом-то мужики! Им, как по команде, жарко, и они скидывают одежду — отчего же не освежиться в мужской компании. Они играют в баскетбол в многообещающей форме. Словом, у Полли раздолье. Отсюда и жизнеутверждающий (глазами главного героя) видеоряд, а не скупая эстетика недомолвок, как можно было бы ожидать от фильма подобной тематики. «Истории», наверное, все же хотелось выйти строгим фильмом для высоколобых, но затесавшийся колорит бара «Голубая устрица» спутал карты.

Конечно же, не все лучезарно в мире Полли. Роль, пусть и эпизодическая, в школьной постановке «Алой буквы» по роману Натаниэля Готорна — это тот опыт, который талантливый Полли, безусловно, не забудет. Под руководством начинающего режиссера Ноэля на сцене проигрываются события, которые за ее пределами Полли и Ноэль доведут до финала. Им предстоит пережить любовь и предательство, принятие правды и бегство от себя. Вымученно эпатажная постановка Ноэля не способна удержать в зале даже благожелательно настроенных зрителей из числа учеников и родителей — потому что режиссер, прежде чем взяться за дело, не усвоил главный урок гуманиста Готорна: «Говори правду! Не скрывай от людей того, что есть в тебе».

В «Алой букве» Готорна любовники — это Эстер, которая по приговору пуританского суда и собственному убеждению носит клеймо прелюбодейки, и священник Артур Димсдейл, ее сообщник в этом грехе. В отличие от Эстер, знающей, что преступления за ней нет, Димсдейл втихаря торгуется с совестью. Типажи верны и для «Истории плохого мальчика». На стороне Полли вера в то, что, если люди узнают, кто он такой, — это не самый неудачный исход событий. Как готорновская Эстер, собственноручно нашивающая на свой наряд неприкосновенной алую букву, кричащую о ее падении, Полли идет на выпускной в белой, бабской, мантии — на всех хороших мальчиках немаркие черные. Ноэль, его роковой мужчина, в это время отрабатывает прототипом ковбоев-геев, ведь он не такой (с).

С белой мантией родители Полли уже не могли не считаться. Брошенная на автовокзале их захолустья, она символизирует утраченную невинность. «История плохого мальчика» — и того меньше фильм о геях, чем то, что навертел с ковбоями Энг Ли. Не один Полли уезжает в большой мир. Но если в судьбе тех других, кто так же, как и он расстался с иллюзиями о ничем не ограниченной свободе и непобедимой любви, мы не всегда уверены, то за Полли можно не волноваться. Просто быть собой обходится недешево, и ему это известно. Как и то, что честность в таких вопросах в итоге окупается.