Близнецы

Для японской литературы первой половины ХХ века Эдогава Рампо был тем, кем для американской Эдгар Аллан По, а для английской — Уилки Коллинз. Рампо был демиургом нового жанра, творцом детективных и мистических историй в их актуальном и по сей день для японской культуры виде, взросших своими мотивами на фертильной почве всей японской мифологии и философии. И несмотря на то, что к литературному наследию Эдогавы Рампо с середины 50-х годов прошлого века обращались столь разные японские кинематографисты, как Киндзи Фукасаку, Ясудзо Масумура, Тэруо Исии, Акио Дзиссодзи и Нобору Танака, в большинстве случаев эти экранизации страдали в первую очередь от эксплицитной избыточности, представляя из себя не сернокислотный концентрат философии, уравновешенный изысканно-жестокой формой, а субстратную аппликацию из сугубо эксплуатационных сцен насилия и секса. Впрочем, среди всей этой нарочито провокативной кинопродукции, торговавшей лишь именем Рампо в титрах, выделяется картина «Близнецы» 1999 года, снятая главным авангардистом и мэтром киберпанка всего японского кинематографа ХХ века Синъя Цукамото, который самобытно переиначил оригинальный литературный первоисточник, оставив лишь имена главных героев, время действия да схожий рисунок макабрической атмосферности, расставив морально-этические акценты уже совершенно по-своему.

Начавшись как довольно традиционная околомедицинская драма гуманистического толка, в которой отзвуками эха отдаются мотивы «Рыжей бороды» и`Пьяного ангела» Акиры Куросавы, «Близнецы» вскоре меняют рельсы кинематографической обыденности, обретая явственные черты кошмарного киносна, который деконструирует и деклассифицирует привычные жанровые объекты и формы по авангардному и сюрреалистическому принципу. Сна истерзанного разума, рождающего лишь инфернальных чудовищ в голове главного героя фильма — врача Юкио, который поступательно, но окончательно начинает терять собственную личность, перестает самоидентифицироваться в окружающем его социуме, становящемся для него все более чужим, опасным, враждебным. Неровно дышащий к заднеприводным удовольствиям еще со времен приснопамятного киберпанкового «Тэцуо, железного человека», Цукамото в «Близнецах» начисто переиначивает оригинальную фабулу рассказа Эдогавы Рампо, рассказывая не только об утрате личности по кривозеркальному канону Джекилла и Хайда, но о потере сначала жизненных ориентиров, а потом и вовсе обыденной сексуальной ориентации. И чем дольше в нашем мире начинает пребывать доппельгангер Сутекити, тем больше Юкио перестает быть самим собой и понимать вообще кто он такой и для чего пришел в этот суетный ничтожный мир маленьких людей и больших бед, от них проистекающих. Цукамото усиливает многократно в своей картине тему социального неравенства, создавая на выходе пронзительное авторское высказывание о том, что хоть бедность и не порок, но постоянно быть одухотворенным и принимать свое жалкое положение, как данность, как некий извращенный вид испытания, быть по-буддистски кротким и принимать все удары судьбы — чревато. Бунт рано или поздно созреет, и привычная сегрегация взорвется актами мотивированного кровавого насилия, тотальной ненависти, когда и брат уже не пожалеет брата.

Ему начинает надоедать работа, ибо дальнейших целей в спасении жизней других людей Юкио не видит ввиду того, что он с собственной жизнью совладать не в силах. Ему становится противной жена, касаться которой он уже не желает, ибо он ее разлюбил, ибо она внезапно стала для него элементом иного круга, но которую начинает неистово желать близнец — представитель социального дна, ворвавшийся в жизнь Юкио с единственной целью — подменить и отменить его, разрушить тот привычный набор устоев, к которым Юкио был приучен с детства, которого его близнец, в реальности которого приходится сомневаться вплоть до финала, был лишен, а теперь требующий себе все в троекратном размере. Ему в конце концов и собственное отражение кажется не более чем уродливой маской, которую хочется содрать живьем. Однако стать сызнова самим собой уже Юкио не дано. Бередятся старые раны, гноятся новые, а прошлое не отпускает. Безвинных не будет. Но в отражении Юкио увидит уже третье лицо. Того, кем он является на самом деле.

Для японской литературы первой половины ХХ века Эдогава Рампо был тем, кем для американской Эдгар Аллан По, а для английской — Уилки Коллинз. Рампо был демиургом нового жанра, творцом детективных и мистических историй в их актуальном и по сей день для японской культуры виде, взросших своими мотивами на фертильной почве всей японской мифологии и философии. И несмотря на то, что к литературному наследию Эдогавы Рампо с середины 50-х годов прошлого века обращались столь разные японские кинематографисты, как Киндзи Фукасаку, Ясудзо Масумура, Тэруо Исии, Акио Дзиссодзи и Нобору Танака, в большинстве случаев эти экранизации страдали в первую очередь от эксплицитной избыточности, представляя из себя не сернокислотный концентрат философии, уравновешенный изысканно-жестокой формой, а субстратную аппликацию из сугубо эксплуатационных сцен насилия и секса. Впрочем, среди всей этой нарочито провокативной кинопродукции, торговавшей лишь именем Рампо в титрах, выделяется картина «Близнецы» 1999 года, снятая главным авангардистом и мэтром киберпанка всего японского кинематографа ХХ века Синъя Цукамото, который самобытно переиначил оригинальный литературный первоисточник, оставив лишь имена главных героев, время действия да схожий рисунок макабрической атмосферности, расставив морально-этические акценты уже совершенно по-своему.

Начавшись как довольно традиционная околомедицинская драма гуманистического толка, в которой отзвуками эха отдаются мотивы «Рыжей бороды» и «Пьяного ангела» Акиры Куросавы, «Близнецы» вскоре меняют рельсы кинематографической обыденности, обретая явственные черты кошмарного киносна, который деконструирует и деклассифицирует привычные жанровые объекты и формы по авангардному и сюрреалистическому принципу. Сна, рождающего чудовищ в голове главного героя фильма — врача Юкио, который поступательно, но окончательно начинает терять собственную личность, перестает самоидентифицироваться в окружающем его социуме, становящемся для него все более чужим, опасным, враждебным. Неровно дышащий к заднеприводным удовольствиям еще со времен приснопамятного киберпанкового «Тэцуо, железного человека», Цукамото в «Близнецах» начисто переиначивает оригинальную фабулу рассказа Эдогавы Рампо, рассказывая не только об утрате личности по кривозеркальному канону Джекилла и Хайда, но о потере сначала жизненных ориентиров, а потом и вовсе обыденной сексуальной ориентации. И чем дольше в нашем мире начинает пребывать доппельгангер Сутекити, тем больше Юкио перестает быть самим собой и понимать вообще кто он такой и для чего пришел в этот суетный ничтожный мир маленьких людей и больших бед, от них проистекающих. Цукамото усиливает многократно в своей картине тему социального неравенства, создавая на выходе пронзительное авторское высказывание о том, что хоть бедность и не порок, но постоянно быть одухотворенным и принимать свое жалкое положение, как данность, как некий извращенный вид испытания, быть по-буддистски кротким и принимать все удары судьбы — чревато. Бунт рано или поздно созреет, и привычная сегрегация взорвется актами мотивированного кровавого насилия, тотальной ненависти, когда и брат уже не пожалеет брата.

Ему начинает надоедать работа, ибо дальнейших целей в спасении жизней других людей Юкио не видит ввиду того, что он с собственной жизнью-то совладать уже не в силах. Ему становится противной жена, касаться которой он уже не желает, ибо он ее разлюбил, ибо она внезапно стала для него элементом иного круга, но которую начинает неистово желать близнец — представитель социального дна, ворвавшийся в жизнь Юкио с единственной целью — подменить и отменить его, разрушить тот привычный набор устоев, к которым Юкио был приучен с детства, который его близнец, в реальности которого приходится сомневаться вплоть до финала, был лишен, а теперь требующий себе все в троекратном размере. Ему в конце концов и собственное отражение кажется не более чем уродливой маской, которую хочется содрать живьем. Однако стать сызнова самим собой уже Юкио не дано. Бередятся старые раны, гноятся новые, а прошлое не отпускает. Безвинных не будет. Но в отражении Юкио увидит уже третье лицо. Того, кем он является на самом деле.

10 из 10

Очень необычно, что такой легкий для восприятия стиль текста Эдогавы Рампо, принято трактовать в столь сюрреалистичной манере. Или быть может дело в том, что я иначе воспринимаю произведения основателя японского детективного жанра. В любом случае это неважно, поскольку перед вами ещё одна замечательная экранизация плода творчества Рампо.

Короткий рассказ по велению Синьи Цукамото, превращенный в удивительную историю. Сюжет очень далек от оригинала. От первоисточника остался лишь каркас. Однако режиссер, несомненно, хорошо знаком с произведениями автора. Многое в этом фильме подверглось трансформации, тем не менее, картина пропитана рамповской таинственностью.

Помимо красоты образов и обстановки, особенно примечательна четкая сюжетная линия. Не оставляет ощущения незавершенности, детали не нуждаются в толковании. Однако замысел глубок.

Интересная антитеза: два брата близнеца, похожие друг на друга как две горошины в одном стручке, но лишь внешне. По своей сущности близнецы являются друг другу полными противоположностями.

Даже к общей, для обоих, женщине, близнецы относятся по-разному — первый испытывает искренние нежные чувства, второй одержим неистовой страстью.

При всём этом злобный близнец не является абсолютным злом — время от времени в нем проглядывается намеки на благородство и сочувствие. Его брат тоже не идеализирован — он склонен к высокомерию и пренебрегает жизнями нищих, не считая их такими же людьми как его пациенты.

На долю каждого из героев выпадает суровое испытание, в котором должен выявиться правый и виноватый. Чье дело правое? Обиженного, брошенного умирать человека, который был вынужден ступить на путь крови и мести или сытый, окруженный любовью, у которого отняли все, что он имел?

В этом главный замысел фильма. Так же сохранена главная нить оригинального произведения — близких людей зачастую связывает отнюдь не любовь, а ненависть.

Единственное, что озадачивает в картине, так это время от времени одинаковые эпизоды повторяющиеся друг за другом. Это оставляет странный привкус. Возможно, столь необычный стиль монтажа, намекает на нечто неотличимое, как сами близнецы. Но, тем не менее, этот режиссерский ход мне показался лишним.

Однако общего впечатления это не портит. Картина проникновенна, визуально и духовно красива, что говорит о высоком таланте художника.

9,5 из 10