Помни, Каспар!

Этот фильм весьма декларативно демонстрирует симптомы обновления советского киноязыка, что ярко проявлялись в конце 1950-х-начале 1960-х годов. Режиссер не снимает передовую и не снимает тыл. Он снимает лиминальное пространство, лес, в котором блуждают и немецкие, и советские солдаты. Но это не сумрачный лес Данте, структура средневекового иносказания тут ни к чему. Это типовой лес киномодерна, ведь эстетика фильма претендует на экзистенциальные изыски, поэтому иносказательно фундированный топос в данном случае уместен. Он может намекнуть и на сознательное, и на бессознательное.

Однако и с тем, и с другим вышла промашка. Нам демонстрируют как бы Сартра, а на поверку это все тот же Толстой, чье понимание войны строилось на нравственной опоре 'сильнейшего духом противника'. То есть это даже не Толстой, а эпигонство по отношению к нему. Вроде бы герои рефлексируют, но 'нашему' особо не о чем, он и так сильнейший духом. За ним вся правота человеческой истории, а впереди него, за дымами войны, уже так и блещет полдень 22 века. Немецкий герой размышляет, но неизбежно должен прийти к идее исторической уже не победы, а обреченности западного мира. Вообще, если сменить декорации, то подобный персонаж легко конвертируется в рефлексирующего белогвардейца и ему подобных. То есть перед нами исключительно типажи, даже не символы, но некие эмблемы двух миров, их архетипическая неуместность приводит к тому, что сюжет распадается на последовательный ряд силлогизмов, которые как бы надо доказывать, но на самом деле не надо. Киноряд избыточен, каждый сантиметр ленты катехизирует неравенство противоборствующих миров.

Так что киномодерн не всегда в помощь. Понятно, что было желание уйти от готовых схем изображения войны и человека на войне, но оно вылилось в весьма претенциозные художественные решения. Это напоминает, когда в типовое советское жилище приносят две-три импортные вещи, от чего все это жилище должно заиграть новыми красками.

Увы, не заиграло.

6 из 10