Табу

Для зрителя постсоветского пространства, сюжет несколько шокирует. Тема однополой любви, действительно долгое время был «Табу». Молодой юноша приходит в ряды ополчения. Вокруг него, сплетаются воедино интрига, страсть, смерть и любовь. Командиры видя как в рядах воинов происходит смятение, пытаются в растерянности сохранить сплоченность. Судя по разговору, прецедент был, дело казалось простым и понятным. Но это только казалось. Командир Хиджикато, начал понимать свою ошибку, лишь после трагической развязки. Оставляя зрителя в недоумении. В своем экзальтированном поступке -казни сакуры. В те далекие времена, такие отношения не считались зазорными. Начало табуированию положило христианство, как понятие смертного греха. И действительно, режиссер Осима тонко к этому подводит. Кто такой Кано? Что ему нужно? За образом ангелоподобного юноши, скрылся настоящий демон, искуситель из преисподней. Единственная любовь которого — смерть!

Первое убийство как первый секс — первый будоражащий раз, заставляющий дрожать от возбуждения и прокручивать его в памяти снова и снова, определяя потом не только ситуативный шаблон поведения, но и жизненные устремления на извилистой дороге судьбы. Отпрыск богатой семьи, луноликий Кано, пробивается в ряды ополчения, следуя за своими собственными убеждениями, смысл которых разрушил бы всю интригу, приоткройся он хотя бы на секунду раньше, чем следовало бы. Призванный наводить порядок среди населения движущейся к глобальным изменениям страны, юноша, по большей части, лишь разжигает своими нежными чертами огонь чресел некоторых соратников и опытных наставников. Регламентированные однополые отношения, некогда поощрявшиеся и ставившиеся в противовес «размягчающим мужчину» гетеросексуальным увлечениям, теперь походят скорее на пережиток эпохи, а потому одна из втянутых в мужеложескую страсть сторон просто обречена быть растоптанной на пути неуклонно движущихся перемен.

Есть традиции, которые не должны повторяться — им нет места в меняющемся мире, а потому внешняя нежность, уязвимость новичка и его почти бессознательное стремление быть желанным теперь выглядит лицемерной попыткой оправдания отмирающих социальных архаизмов. Нагиса Осима использует наружность своего героя довольно опционально — посреди закрытой организации, этакого полузамкнутого сообщества его вожделеют не потому что это поощряется и считается признаком высокой мужской культуры согласно традициям сюдо. Нет, всё дело просто в том, что среди своих названных собратьев он единственный выглядит действительно юным и женственным. Нарочитая провокативность образа Кано словно растлевающая рука агрессивного внешнего [не этого] мира, призванная внести хаос в чётко контролируемый самурайский микрокосм, обитатели которого пылко спорят о мечтах тёмными вечерами и живут утопиями, не замечая, что их лидеры уже давно смотрят разве что на финансовые стороны возникающих вопросов.

Однако эскалация местного конфликта не явна и не существенна — Осима стремительно тонет в эпизодическом характере действия, пытаясь купировать дискретность содержания авторскими ремарками и пояснениями, с переменным успехом заполняющими повествовательные лакуны, но не справляющимися с общей непроработанностью сюжетных коллизий. Основной провал кроется ровно посередине рассказа — узколобая детективная линия разбивает его и окончательно превращает в набор эпизодов, нарезку из этапов, определяющих неуклюжесть и нелепость попыток найти смысл в демонстрируемом естественном отмирании одного из социальных институтов [почти уже ушедшего на период 1860-х] прошлого.

Японский режиссёр пишет на задниках картину ускользающей эпохи неуловимыми мазками, практически нечитаемым пунктиром, растворяющемся в убаюкивающей монотонности повествования. Традиционный мир сдвинулся с места, но главный герой не тянет здесь на лицо времени или символ перемен — он лишь лёгкое подобие смуты, виновником которой выступает недалёкость окружающих его людей. Однако для полноценной корреляции между отдельными лицами на полотне картины и скрывающимся за их спинами масштабом целого культурного пласта Осиме как обычно не хватает эмоциональности — живописание страстей под его режиссёрской рукой уступает место отстранённой созерцательности, равнодушной фиксации происходящего взглядом со стороны. И никаким мыслям вслух героя-наставника Такеши Китано это не исправить — его речи призваны не столько констатировать происходящее, сколько наводить зрителя на сомнения и хоть каким-нибудь образом оправдывать смазанную концовку. Есть ли будущее у [Кано] обладателя печати детской невинности на лице, высокомерия во взгляде и рук, призванных нести смерть? Нагиса Осима предлагает читать ответы на возникающие вопросы где-то между строк, но нарочитым в своём символизме финалом превращает только что родившуюся притчу в опошлённое игрой в прямолинейные метафоры [срубание цветущей сакуры] подобие своего [последнего] личного высказывания на тему. И хуже всего осознавать тот факт, что ответ на основной вопрос о том, в чём же смысл нахождения Кано в ополчении, сам герой даёт задолго до скомканного завершающего аккорда — всё ради того, чтобы иметь право убивать.

Впервые ставлю плохую оценку японскому фильму про самураев.

Дело совсем не в поднятой теме. Да, однополые отношения были в Японии, нет, это не было абсолютной нормой, но было и воспринималось адекватно.

Но! в этом фильме автор «помешался» на однополых отношениях. Чуть ли не каждый самурай отряда оказывается влюблен в главного героя или под его чарами. Что-то мне в это уже слабо верится…

Прически слабо соответствуют исторической эпохе, вообще все, что происходит на экране (от разговоров до поведения героев) не соответствует исторической действительности. Абсолютно не передано настроение эпохи, открытие страны и отношение японцев к этому событию упомянуты вскользь. Зритель, который не в курсе этих событий останется в сильно легком недоумении.

На притяжении всего фильма меня преследовало чувство, что режиссеру не хватило денег на картину. Получилась второсортная дорама, а не прекрасное историческое кино с необычной тематикой.

2 из 10

Да-да, понятно, японская загадочность, глубокая мысль и куда уж нам, гайдзинам, их великий замысел понять.

Фильм, можно, конечно, посмотреть с высокоинтеллектуальным выражением лица и приговаривать: несомненно, вот в этом кадре глубокая аллюзия на классическую японскую поэзию, а вот здесь очевиден глубокий интерес режиссера к бусидо.

Но можно и иначе посмотреть.

Очевиден — как и по «Счастливого рождества…» — глубокий интерес режиссера к теме мужской гомосексуальности, причем в каком-то, на взгляд европейца, шизофреническом духе, как к этакой фатальной инфернальной одержимости.

Очевидно также, что японский идеал красоты очень отличается от европейского, на мой взгляд, юноша, которого возжелали сразу все остальные герои фильма, просто страшный, глаза сикось-накось и физиономия одутловатая. Среди героев есть по-настоящему красивые японцы, к примеру, лейтенант, который сначала был в синем кимоно, да и тот, что в начале домогался недотрогу, тоже очень симпатичный.

Но отдался наш сюжетообразующий «красавец» какому-то пожилому страхолюде. Хотя любил вроде бы кого-то еще, впрочем, там у них слово «любил» явно значит что-то вроде «вожделел», да и то довольно отстраненно, я бы даже сказала, абстрактно. Поговорить у них там явно не в моде, как и вообще с выражением каких-то чувств, кроме полового, да и то предпочитают выражать символически. Причем выглядело это, во-первых, как будто «красавчику» было вообще глубоко плевать на происходящее, а во-вторых, как будто и его партнера кто-то заставляет имитировать половой акт (видимо, режиссер).

Да и весь фильм «красавчик» ходит с выражением лица «мне все равно». Впрочем, так как имелось в виду вроде бы его скорее демоническая, чем человеческая природа, возможно, это было и оправданно. Но сыграть деревянную колоду, на мой европейский взгляд, много дарования не надо.

Ну зато тут всякие японские фичи, сакура в цвету, кимоно, самураи с двумя мечами, бумажные фонарики, гейши… и закончилось все очень трагически, хотя и, на взгляд не-самурая, очень глупо. В этом мире желтой пыли все тлен, даже самураи не могут противостоять разрушительным страстям, «о Дискордия, мир становится темнее», а любовь убийственна — знаете, в целом, не ново.

Навертеть двусмысленной символики, а по сути ничего не сказать — это вообще любимое занятие режиссеров артхауса, но японцам это как-то у нас считается более простительно. Я против такой несправедливости.

5 из 10