Том на ферме

Потерявший в результате банального рокового стечения обстоятельств своего любовника Гийома, божественной красоты светловолосый копирайтер с упругим сексуальным телом Том отправляется на его похороны в депрессивную канадскую глубинку. Уезжает, надеясь вернуться, а по сути отправляясь в никуда, на встречу с фантомами прошлого и демонами настоящего. Тайны и секреты, нависающие над душой Тома дамокловым мечом, все больше сплетаются в клубок неистовых страстей и невыносимых страданий.

Канадский режиссер, актер и сценарист Ксавье Долан в свои неполные 19 лет успел снять свой первый фильм, мгновенно завоевавший культовый статус и получивший как признание со стороны насмотренных критиков, так и не всегда искушенных в плодах авторских экзерсисов зрителей, а уже к 25 годам Долан, возмужавший и осмелевший, дозрел окончательно до выхода своей по-настоящему программной картины. Убив свою маму и воображаемо влюбившись, попутно рассказав в нотках китчевой ностальгии и трансвестите-преподавателе, в 2013 году в рамках очередного Венецианского кинофестиваля Ксавье Долан представил свой последний на данном этапе времени фильм, коим стала экранизация знаменитой пьесы Мишеля Марка Бушара «Том на ферме», которую режиссер и сценарист в одном лице предпочел перенести с языка литературного и формата театрального на киноязык насыщенного, мрачного и жестокого психологизма и патологии.

Искусно замаскированный под классический триллер о затаенных страхах и безумии, «Том на ферме» постепенно рушит классические принципы драматургии саспенса, превращаясь в жесткую, намеренно брутальную и лишенную броской эстетики предыдущих картин Долан, психопатологическую, до омерзения физиологическую и депрессивно-подавляющую зрителей драму сексуальной несовместимости, сублимированных комплексов, извращенных страстей и нарушенных границ приватного существования. До определенной степени «Том на ферме» подыгрывает традициям «Забавных игр» Михаэля Ханеке, в которых для центральных антигероев нет ничего сакрального, а личное пространство столь хрупко, что разрушить его до пугающего своей беспощадностью революционного основания не представляет особого труда. И у Ханеке, и у Долана жертвы это просто жертвы, которые самолично впустили в свою жизнь зло и раскрутили колесо чудовищного и деструктивного насилия, а потому в своей гибели они виноваты сами.

Впрочем, «Забавные игры» демонстрировали дистилированную реальность, превращенную в игру; в героях Ханеке не было эскапизма. Трио же главных персонажей «Тома на ферме» существует в этаком пограничном состоянии, они во что бы то ни стало стремятся убежать от отвратительной, мерзкой реальности, забывая, впрочем, что она их все равно настигнет. Трансформирована в ленте и виктимная природа человека, ибо для Долана постфактум, если проследить все до единой линии любовных взаимоотношений в его картинах, любая любовь, особенно такая, как в «Томе на ферме», жертвенна по сути. Однако есть большая разница между самопожертвованием и жертвенностью на заклание, жертвенностью мазохистской, когда один любовник в прямом смысле растворяется в другом, позволяя себя унижать, но при этом наслаждаясь этой сладкой болью. Любовь становится патологией, болезнью, клиникой, аддикцией, уничтожающей всякую волю человека, ломающей его как личность. Однако податливость Тома имеет и обратную трактовку, помимо сугубо гегелевской диалектики, которая в обильном количестве в качестве аллюзий и расставленных ловушек моральных акцентов присутствует чуть ли не в каждом европейском фильме с середины ХХ века. Заключается эта трактовка в том, что Том отчасти винит себя в гибели Гийома, и, поддаваясь на силу Фрэнка, он стремится к ирредентистическому катарсису, к моральному и духовному очищению от всех своих грехов через боль, причиненную ему и им в дальнейшем. Франсис же экстраполяция всех Господ, для которых рабы нужны исключительно для удовольствий и пыток, а чувства последних, какими бы ни были они сильными, совершенно не важны. Искупление превращается в изничтожение, в смертоубийство, и Франсис, в отличии от более морального и психически стойкого Тома, готов ко всему уже давно. Нужна лишь овечка. Алтарь-то для заклания давно ждет сакрального ритуала.

В «Томе на ферме» нет как такового классического деления на антагонистов и протагонистов, ибо все хороши в своей противоречивости и жестокости. Долан на сей раз избавился от визуального китча, сосредоточившись в «Томе на ферме» на насыщенной линии сюжета с массой непредсказуемых ходов и характеризационной полифоничности, ибо Том хоть и является главным героем, но лишь одним из. Выразителем моралите, но не самым главным. Для Долана Франсис намного важнее в структуре картины, нежели Том или сугубо декоративная Агата. Мучитель важнее мученика потому, что Том оказался на выходе слишком прост и совсем не героичен, без надрыва и философии трагедии. И потому все в итоге в «Томе на ферме» завершится без привычной долановской позитивной мимишности, ибо уже не спасет этот бренный ничтожный мир лишь одна любовь без многоточий. На этот раз всем суждено пройти крещение в крови.

Потерявший в результате банального рокового стечения обстоятельств своего любовника Гийома, божественной красоты светловолосый копирайтер с упругим сексуальным телом Том отправляется на его похороны в депрессивную канадскую глубинку. Уезжает, надеясь вернуться, а по сути отправляясь в никуда, на встречу с фантомами прошлого и демонами настоящего. Тайны и секреты, нависающие над душой Тома дамокловым мечом, все больше сплетаются в клубок неистовых страстей и невыносимых страданий.

Канадский режиссер, актер и сценарист Ксавье Долан в свои неполные 19 лет успел снять свой первый фильм, мгновенно завоевавший культовый статус и получивший как признание со стороны насмотренных критиков, так и не всегда искушенных в плодах авторских экзерсисов зрителей, а уже к 25 годам Долан, возмужавший и осмелевший, дозрел окончательно до выхода своей по-настоящему программной картины. Убив свою маму и воображаемо влюбившись, попутно рассказав в нотках китчевой ностальгии и трансвестите-преподавателе, в 2013 году в рамках очередного Венецианского кинофестиваля Ксавье Долан представил свой последний на данном этапе времени фильм, коим стала экранизация знаменитой пьесы Мишеля Марка Бушара «Том на ферме», которую режиссер и сценарист в одном лице предпочел перенести с языка литературного и формата театрального на киноязык насыщенного, мрачного и жестокого психологизма и патологии.

Искусно замаскированный под классический триллер о затаенных страхах и безумии, «Том на ферме» постепенно рушит классические принципы драматургии саспенса, превращаясь в жесткую, намеренно брутальную и лишенную броской эстетики предыдущих картин Долан, психопатологическую, до омерзения физиологическую и депрессивно-подавляющую зрителей драму сексуальной несовместимости, сублимированных комплексов, извращенных страстей и нарушенных границ приватного существования. До определенной степени «Том на ферме» подыгрывает традициям «Забавных игр» Михаэля Ханеке, в которых для центральных антигероев нет ничего сакрального, а личное пространство столь хрупко, что разрушить его до пугающего своей беспощадностью революционного основания не представляет особого труда. И у Ханеке, и у Долана жертвы это просто жертвы, которые самолично впустили в свою жизнь зло и раскрутили колесо чудовищного и деструктивного насилия, а потому в своей гибели они виноваты сами.

Впрочем, «Забавные игры» демонстрировали дистилированную реальность, превращенную в игру; в героях Ханеке не было эскапизма. Трио же главных персонажей «Тома на ферме» существует в этаком пограничном состоянии, они во что бы то ни стало стремятся убежать от отвратительной, мерзкой реальности, забывая, впрочем, что она их все равно настигнет. Трансформирована в ленте и виктимная природа человека, ибо для Долана постфактум, если проследить все до единой линии любовных взаимоотношений в его картинах, любая любовь, особенно такая, как в «Томе на ферме», жертвенна по сути. Однако есть большая разница между самопожертвованием и жертвенностью на заклание, жертвенностью мазохистской, когда один любовник в прямом смысле растворяется в другом, позволяя себя унижать, но при этом наслаждаясь этой сладкой болью. Любовь становится патологией, болезнью, клиникой, аддикцией, уничтожающей всякую волю человека, ломающей его как личность. Однако податливость Тома имеет и обратную трактовку, помимо сугубо гегелевской диалектики, которая в обильном количестве в качестве аллюзий и расставленных ловушек моральных акцентов присутствует чуть ли не в каждом европейском фильме с середины ХХ века. Заключается эта трактовка в том, что Том отчасти винит себя в гибели Гийома, и, поддаваясь на силу Фрэнка, он стремится к ирредентистическому катарсису, к моральному и духовному очищению от всех своих грехов через боль, причиненную ему и им в дальнейшем. Франсис же экстраполяция всех Господ, для которых рабы нужны исключительно для удовольствий и пыток, а чувства последних, какими бы ни были они сильными, совершенно не важны. Искупление превращается в изничтожение, в смертоубийство, и Франсис, в отличии от более морального и психически стойкого Тома, готов ко всему уже давно. Нужна лишь овечка. Алтарь-то для заклания давно ждет сакрального ритуала.

В «Томе на ферме» нет как такового классического деления на антагонистов и протагонистов, ибо все хороши в своей противоречивости и жестокости. Долан на сей раз избавился от визуального китча, сосредоточившись в «Томе на ферме» на насыщенной линии сюжета с массой непредсказуемых ходов и характеризационной полифоничности, ибо Том хоть и является главным героем, но лишь одним из. Выразителем моралите, но не самым главным. Для Долана Франсис намного важнее в структуре картины, нежели Том или сугубо декоративная Агата. Мучитель важнее мученика потому, что Том оказался на выходе слишком прост и совсем не героичен, без надрыва и философии трагедии. И потому все в итоге в «Томе на ферме» завершится без привычной долановской позитивной мимишности, ибо уже не спасет этот бренный ничтожный мир лишь одна любовь без многоточий. На этот раз всем суждено пройти крещение в крови.

«Том на ферме» — наверное, одно из единственных разочарований в уже на данный момент значительной карьеры Ксавье Долана. Выглядит, при этом, лента достаточно красиво и как всегда увлекательно, даже в таком неопределившимся и просаженном сюжете. Однако есть большой нюанс — вундеркинд-актёр тут полностью затмил вундеркинда-режиссёра. Что называется, «заигрался».

Долан играет самого Тома — модного, современного копирайтера-интроверта, приехавшего на похороны своего любовника. О том, что он был гомосексуалом знают все, кроме матери умершего. А разве можно уведомлять мать об этом в такой момент? Том не знает и молчит, зато не сомневается в ответе старший брат — ему и мать огорчать не хочется, и вообще он сумасшедший, так и не оторвавшийся от подола, но нашедший силу среди животных и местных жителей. Иным образом, сам превратившийся в животного, с полной когортой неопределившихся чувств и амбиций.

Снова мать. Снова Долан. Теперь друг с другом не связанные и находящиеся по разные стороны баррикад. От Фрэнсиса, которому нужны оба и побольше. Кажется, герой Долана захочет вырваться из этой клетки, в которой его оперение оказалось защемлено, однако не тут-то было. Разве не влюбляются в грубость, жесткость и насилие? Разве все люди — не романтичные животные?

«Том на ферме» на тот момент стал наиболее складным и размеренным произведением молодого канадского режиссёра. Здесь и клипов не так много, и музыка не такая лиричная, и ультрафиолета с прочей коробкой радостей и эффектов не найдёшь. С одной стороны — это всё-таки экранизация, сюжет гомопьесы Мишеля Марка Бушара, вероятно, и литература в памяти, и словами хочется выразить гораздо больше, их поэтика может быть гораздо нежнее клиповой. С другой, разве антураж фермы — не лакомый визуал? Какой сексуальный малый не захочет станцевать танго с грубым мужланом посреди коровника и пробивающегося света на глазах матери своего фаворита? В итоге, самым киногеничным оказывается сам Долан, раз за разом любующийся через камеру своим отождествлением «улыбки джокера», несомненно его заводящей, а «Том на ферме» превращается в закрытый фотоальбом, опубликованный в социальной сети.

Театрал. С камеры перешли на томные вздохи, условности, касания, объятия. Как тут не ввести появляющуюся среди этого кукурузного островка нежности полумифическую даму, выдаваемую за девушку такого же, как она, полумифического убитого. Приход в бар уже озвучен скрипящими подмостками, а формирующийся саспенс лишается своей необходимости. Есть любовь, и нет никакой опасности для зрителя, если опасность для героя — это первостепенное благо, его страсть к виктимности. К тому же Долан откровенно переигрывает — как режиссёр, опять же. Патетические фразы и пустые слова вгрызаются в атмосферу ночного, заброшенного молчания, в результате чего необходимая тонкость чувств сваливается со своего лезвия ножа, а трансформированная хипстерная хичкоковость остаётся с опустевшей многозначительностью.

Да и позёрство страх не порождает. Долану бы отойти от камеры или попросить прошерстить его материал со стороны, чтобы очистить его от внутренних бесполезностей. Однако, лучше добавить многозначительности в финале, из которого уже не поймёшь — зрителю-то зачем ваши ролевые игры?

15.5.2019

Его никто здесь не ждет. Да и сам он приехал на похороны своего любовника лишь по одной причине — соблюсти формальности и поставить точку. Затем в жизни Тома начался бы новый этап, и произойти это должно было сразу после заключительных слов его прощальной речи: «Сегодня часть меня умерла. И я не могу плакать. Я забыл все синонимы грусти. Сейчас все, что я могу сделать без тебя — это заменить тебя». Но обстоятельства ставят финальную точку раньше, чем рассчитывает Том — у бывшего бой-френда обнаруживается брат… Переживания об умершем любовнике отходят на второй план, их как павшую корову утаскивает прочь развитие сюжета.

Для людей с традиционной сексуальной ориентацией все это выглядит странным и непонятным, но дело в том, что гей-мир только кажется простым и легким, с улетными вечеринками и бесконечной сменой любовников. Повседневность отличается от обертки — в ней царствует осенняя морось, сумрак и пронзительное одиночество. Поэтому для Тома так важно найти замену потере, хоть кого-то… Вот эта потребность и обыгрывается в сцене, когда впервые появляется Франсис, брат покойного. В центре кадра — полуобнаженное тело молодого, крепкого мужчины. Не важно, умен он или нет, красив или уродлив, лица не разобрать. Главное, объект найден и впереди уйма работы по его соблазнению.

При всей брутальности Франсиса, в душе он бисексуален. Однако говорить об этом вслух, как и о гомосексуальности брата, нельзя. Те, кто нарушил это неписанное правило, жестоко наказываются, хоть это и «секрет Полишинеля» для всех, кроме матери покойного. Но однажды происходит неожиданное — Франсис признается вслух: «Я знаю, что нравлюсь тебе, не уезжай…» И Тому кажется, что фортуна, наконец-то, повернулась к нему лицом. Он даже начинает подыгрывать Франсису в его конспирологии — приглашает свою знакомую по имени Сара, чтобы та сыграла роль девушки умершего брата Франсиса — утешила мать. Правильным ли было это решение? Пусть каждый решает для себя сам, но образ павшего теленка как символ гибели зародившегося чувства появляется как раз перед приездом девушки… Что окажется сильнее: мелированные завитки с начесом у Тома или женское начало Сары, на которое Франсис сразу делает стойку? Ответ не так очевиден, как кажется.

Впрочем, для меня, как зрителя, до сих пор более важным остается ответ на другой вопрос: «А стоило ли тратить столько времени на просмотр этого фильма?» Или нужно было выбрать другой, с первых кадров прислушавшись к главному герою и последовав его словам: «Все, что я могу сделать… — это заменить тебя».