Нёйи, ее мать!

Вот те мать…
После того, как буйная чернож(зачёркнуто) темнокожая молодёжь предала парижские предместья огню и мечу протестного уничтожения, осветив округу заревом сгорающих авто, а президент (тогда ещё министр внутренних дел) Саркози не без сарказма залил пламя слезами, выдавливая их слезоточивым газом распылённым на головы уличных бойцов, Франция стала искать умиротворения обиженных, мечтая переплавить штыки и «орала» на школьные перья и лиричный шансон. Важнейшее из искусств не забыло о долге и актуальной волне, настроившись на которую, Гэбриел Лаферьер на скорую руку состряпал свой бодренький фильмец.

Арабчонок Сами Бенбудауд должен в спешке оставить засиженный мухами затхлый провинциальный уголок, чтобы, поселившись в семье благополучного буржуа, пропитаться бесценными Liberté, Égalité, Fraternité, получив в соседи политически озабоченного сверстника-расиста, неуравновешенного хозяина дома, его покорно-терпеливую жену и пацифистски экстравагантную бунтарку-дочь.

Французы, не мудрствуя, вываливают все, как есть, смешивая вечные подростковые трудности с махровым национализмом, классические уроки нравственности с демократическими интригами и асоциальными диверсиями, не докапываясь до корней – шутя накручивая кренделя насмешек, примитивно оставляя в дураках самовлюблённого пройдоху, беспардонно издеваясь над самоотверженной готовностью невинной девушки ради легализации несчастных нелегалов пожертвовать своей счастливой судьбой и наделяя мушкетёрским благородством клоунскую шайку эмигрантских отбросов под названием «Пикассо».

Высокие материи ассимиляции и адаптации расплетаются авторами картины до рыхлых комических реприз и примитивных наставлений, неловко сшитых с сатирическими конфузами, расправляющими складки перекошенных жизненных путей, робея зайти за грань, перелить через край и, не дай Бог (Спаси, Аллах), кого-нибудь затронуть. От этого многообещающая история первой любви араба и француженки предстаёт шутовством, прыскающим сдавленным смехом в кулак, прикрывающий щербатый рот обычной комедии положений, где обаятельный Сами Сегир героически отдаёт себя на алтарь всеобщей победы, мило стягивая с других одеяло образной цельности, неосторожностью обнажая неловкую сюжетную пустоту.

Намеренно правильные слова и честные порывы неудержимо скатываются в судорожно-суматошную беготню посреди мелочных дел и нелепых дельцов, когда, прикрываясь романтикой, сценаристы заигрывают с серьёзным, игриво так, походя, пытаясь превратить его в легкий дым, отчего кино приобретает вид угодливого реверанса: и вашим, и нашим, и вообще никому. Для романтики слишком легко, для сатиры – чересчур пошло.