Гадкие лебеди

Прочитав рецензии на фильм и огорчившись вероятно очередному «авторскому» искажению той цельной атмосферы литературного произведения выходящей за рамки актуальности момента и становящейся вневременной, рандомно просмотрел пять моментов из фильма, и да атмосфера полностью разрушена, а собственная слишком, мелка сиюминутна, да и вторична к другим фильмам.

Итак, что же я увидел — Банев — хлипкий интеллигентишка, а не выходец из народа, закалённый войной и почивающий на лаврах писатель, тут надо было снять Захара Прилепина — от точное попадание в образ, с его биографией и рефлексиями. Дети — слупленные с множества фильмов ужасов о закрытых школах чучелки. Мокрецы — агенты влияния типа инопланетян. Кортнев — тоже мне актёр, линеен и скушен. А затопление гостиничного ресторана! Да и параллели с современностью тоже не добавляют атмосферности фильму — ну и где они, Ваши дети «индиго» — не вижу их проявлений, да и просто их нет в поколении, уж точно, моих детей — гопники, зубрилы, фанаты, и т. д., ну как в каждом поколении, есть, а «индиго» оказалось очередным «разводом» на уровне Чумака с Кашпировским.

4 из 10

Это один из фильмов, которые я пересматривал раз 15 и, возможно, посмотрю ещё раз 10.

Просто потому, что мне хотелось снова и снова в ту атмосферу. Хотелось пожить так, как Банев, хотелось бы побыть Баневым. Хотелось бы быть знаменитым писателем, насколько, что можно спокойно войти в комиссию ООН. Хотелось бы пожить в архиве, готовя простую еду на мини-плите и грея руки над чайником с горячей водой. Хотелось бы побродить по Ташлинску и увидеть это красное свечение. И главное — ощутить, что в мире есть другие живые существа, которые черпают вдохновение не в бесконечной погоне за какой-то ерундой (карьера-машина-ипотека-надо новый телефон купить и проч.), а в развитии и обучении других.

Снято кино отлично: атмосферно, инфракрасно. Небезупречно: от дождя нет кругов на воде, кадр с летающими детьми мне очень не понравился — попахивает каким-то Гарри Поттеров. В остальном по мне так всё очень хорошо. Хотелось бы даже больше атмосферы, которая затягивает с первых кадров — пожара, мимо которого на поезде едет главный герой.

Про повесть, которую я читал 3 раза, а сейчас читаю четвёртый в составе «Хромой судьбы» (кто не понимает, о чём я, погуглите), можно говорить долго, но из неё вычитывается не только идея «ой, плохое быдло на хороших мокрецов наезжает». Там вполне проводится мысль, что человек не имеет право воспитывать собственных детей, он должен отдать их людям, которые «любят читать», а они из них сделают тех, кто своих предков просто пустит в расход, потому что недостойные, не развитые, не читают.

Что сделал Лопушанский со сценаристами? На мой взгляд, он лишил повесть её деструктивного и сомнительного мессиджа. Этого в упор не видят, потому что Стругацкие в силу определённых причин воспринимаются как люди, которые писали про «хороших» и «тёмных». Но эти авторы далеко не так просты.

Что в итоге? Ира снова с нами, к сожалению, возврат в реальность происходит через мучения, но слушая завораживающее и финальное соло на саксофоне в конце (одна из лучших кинокомпозиций за всю историю кино) мы читаем в её взгляде на звёзды, что до конца в ней стремление к другой жизни не убили.

Главное, чтобы это не случилось и с нами.

«Гадкие лебеди» — наиболее зрительская картина Лопушанского, сделанная к тому же почти по канонам триллера, но от этого не становящаяся слабее других его работ. Впервые взявшись за экранизацию литературного произведения, режиссер лишь выиграл во внятности и четкости своего художественного высказывания, показав себя помимо всего прочего еще и талантливым читателем. Работа над экранной адаптацией повести братьев Стругацких возвратила постановщика к истокам его работы в кино — ленте «Письма мертвого человека», над сценарием которого трудился и Борис Стругацкий.

По этой причине дискурс о судьбах гуманизма вновь воскресает в эстетической вселенной Лопушанского но под несколько иным углом, чем в его полнометражном дебюте: если в «Письмах…» маргинализация гуманизма озверевшими и озлобившимися мизантропами не вызывала ни у режиссера, ни у зрителя никаких симпатий, их сочувствие было целиком на стороне Ларсена и пастора, то в «Гадких лебедях» перед нами — сложное логическое уравнение со множеством неизвестных. Никогда еще Лопушанский так объемно и многомерно не сталкивал противоборствующие позиции: люди, рассматривающие мокрецов и их воспитанников как врагов, преступающие законы человечности во имя собственной безопасности, и сами объекты их ненависти, роботизированные игрой чистого интеллекта, не верящие людям и презирающие их.

Главный герой оказывается, как бы между двух огней, не принимая ничью позицию, он, как Ларсен, стремится разрешить эту чудовищную нравственную дилемму на основании гуманизма, но он — фактически один, и потому все его миротворческие стремления обречены на провал. Дети из школы мокрецов, — метафора упущенного для человечества будущего, когда воспитанием нового поколения управляет кто-то другой, превращая его в сумму эмоциональных инвалидов, гиперразвитых интеллектуально, но сердцем, как герой из повести Киза «Цветы для Элджернона», остающихся на примитивном уровне.

Проблему, заданную Стругацкими, сам режиссер определил (в обсуждении его картины в телепрограмме «Закрытый показ»), как «противостояние интеллекта и анти-интеллекта», имея в виду, на наш взгляд, вовсе не борьбу разума с иррациональным. Наоборот, дети рассуждают отнюдь не как рационалисты, скорее, как экзистенциалисты, разуверившиеся в перспективах развития цивилизации, они сами, как и мокрецы, — то иррациональное Другое, от которого люди стремятся поскорее избавиться, ибо не понимают. Но и Стругацкие, и сам Лопушанский далеки от идеализации детей и мокрецов: в фильме (не знаю, как в повести, не читал) они предстают своего рода роботами интеллекта, существами с гипертрофией духовного начала и атрофией всего остального.

Можно, конечно, усомниться, насколько убедительно в фильме выглядят философствования детей, насколько органичны исполнители, но режиссер и хотел добиться от них эффекта скованности и эмоционального омертвения, чтобы их рассуждения вызывали оторопь вкупе с замешательством, это уже не люди. Как и многие иные научные фантасты, Стругацкие задавались вопросом о перспективах эволюции человечества как вида, думали о скачке, как прорыве по ту сторону нынешней деградации, потому у них мутанты-мокрецы — своего рада апостолы духовности, которая уже не нужна человечеству.

Но сами итоги их воспитания детей чудовищно жестоки: ведь у них украдено детство, эмоции, радость жизни, они — уже глубокие старики, разуверившиеся в жизни, так по крайней мере следует из фильма Лопушанского. В «Письмах мертвого человека», «Русской симфонии» и здесь, в «Гадких лебедях» режиссер развивает одну и ту же тему: что будет с живым будущим человечества (детьми), если они никому не нужны, их никто не собирается не только спасать, но даже воспитывать? Ведь просто чудовищны попытки людей «переформатировать» сознание воспитанников мокрецов — это путь к катастрофе, к обезличиванию.

С другой стороны, ведь те же мокрецы — это не более чем метафора антицивилизационно настроенных деятелей культуры (какие-нибудь Ницше или Сартр — разве не мокрецы?), которые воспитывают детей (конечно, не целые классы и школы, но наиболее талантливых из них через самообразование). Ведь настроенные против мировой культуры и цивилизации молодые мизантропы и делают сегодня современное искусство и науку, разве нет?! Потому само название «Гадкие лебеди» — не просто намек на сказку Андерсена, но размышление о том, каков результат воспитания детей Чужим, Другим, античеловеческим и антигуманистическим началом. Они ужасны и прекрасны одновременно, эти дети.

«Гадкие лебеди» Лопушанского — размышление об упущенных возможностях воспитания: когда люди уже не верят в гуманизм и становятся циничными и безжалостными, их дети похищаются Другим культуры и воспитываются уже по иным, антигуманистическим законам. Герой Гладия — это такой опоздавший Ларсен, он уже не может ничего поделать, время упущено. Эта картина — также о конце света, как и все у Лопушанского, но показан апокалипсис в новом измерении — как утрата контакта человечества с его собственным будущим.

Инфракрасные тона агрессии и грядущего сползания мира в инфернальное измерение используются режиссером маниакально последовательно, из картины в картину, но нигде еще, как в «Гадких лебедях» зрителю не было так страшно и визуально, и ментально. Снятая как триллер, напряженно, увлекательно, без лакун и пауз эта лента — одно из мощнейших высказываний Константина Лопушанского на волнующие его темы, прежде всего о болезненном разрыве внутри временной триады, здесь настоящее упускает свое будущее, контакт между ними теряется, видимо, навсегда, оттого зрителю и страшно.

В данном фильме повесть Стругацких представлена, по моему, только в образе некоторой предистории. Так сказать фон для раскрытия основной истории.

Причем этот фон (книга) антагонизирует с основным посылом фильма. Впрочем насколько это плохо или хорошо, сложно сказать. Сами братья по словам режиссера сказали что так даже лучше. Не знаю.

У Стругацких главный герой Банев не получает понимания того, что цели и задачи новой ветви эволюции отличаются от целей нашего мира. В книге он высказывает опасения, что будет опять попытка постройки новой Вавилонской башни.

Что ж, теперь, когда мы видим, что Советский Союз больше не существует, в фильме высказывается следующая идея. Боря Куница делает вывод что наш мир уже погиб, а человечество — всего лишь надгробный памятник, неспособное к дальнейшему сохранению себя.

Также высказывается мнение что мир стоит на перепутье. В дальнейшем мы видим одну из сторон этого выбора. Причем взята она, по видимому из Апокалипсиса (Откровение Иоанна Богослова):«дважды умершие, живущие после смерти бога». Не совсем понятна вторая часть выражения, если вначале говорится о первом воскресении и втором посмертии, то во второй части возможно говорится об каком то особом взгляде на эсхатологическую перспективу.

В целом фильм оставил двоякие ощущения, в записи радиостанции учеников, которую слушал Банев, говорится, что им не удалось приблизится к истине, а всего лишь взглянуть на мир с обратной стороны. Только ученики ли это?