Шанхайская триада

«Шанхайская триада» — первый фильм Имоу снятый после двухлетнего перерыва, вызванного цензурным запретом «Жить». Контраст этих картин разителен: если «Жить» поражала богатством эмоциональных оттенков, драматической насыщенностью и стилевой виртуозностью, то «Шанхайская триада» тонет в пучине бессмысленного, повествовательно необоснованного эстетизма, который то и дело оборачивается китчем. Лишенная эпической интонации, свойственной художественному видению Имоу, данная лента неудачно подражает американским гангстерским сагам (прежде всего, «Крестному отцу»), но, что удивительно, полностью игнорирует их величественный темп.

Казалось бы, мастеру эпических полотен гангстерский жанр по плечу, но в фильме есть лишь поверхностное копирование его внешних черт. Вульгарный эротизм сценических выступлений героини Гун Ли резко контрастирует с лаконичной красотой ее персонажей в предшествующих лентах Имоу. Режиссеру удивительным образом изменяет чувство вкуса: это касается и костюмов, и декораций, и операторской работы, выглядящей напыщенно и как-то по-дилетантски нарочито.

За сто минут экранного времени Имоу неуверенно и боязливо развертывает повествование, изобилующее лакунами и практически лишенное драматизма и увлекательности (захватывая внимание зрителя только в последние пятнадцать минут). Впервые в своей карьере режиссер создает экспортное коммерческое кино, орнаментальное и пустое, эксплуатируя национальный колорит. Визуальная каллиграфия мизансцен и игра с цветом выглядит самолюбованием постановщика, его стремлением во что бы то ни стало понравиться западному зрителю.

Последующая карьера Имоу представляла собой метания между этой бесплодной декоративностью и попыткой высказаться на злободневные темы с изобретательностью, присущей его первым работам. Заимствования из западного жанрового кино частично нивелируются во второй половине «Шанхайской триады», по своему визуальному решению резко контрастирующей с первой: Имоу пытается выразить восточное понимание гармонии, тщетность человеческих усилий поколебать ее.

Азиатская завороженность пустотой приобретает здесь двоякий смысл: тот семантический вакуум, который мерцает в каждом эпизоде «Шанхайской триады», режиссер стремится подать как свойство восточного мировоззрения. Однако, опытного зрителя трудно обмануть: бессмысленность нарратива и лакунарность драматургии указывают лишь на непрофессионализм режиссера, а никак не на космический закон. Имоу способен эстетически выражать экзистенциальные конфликты с большой силой и достоверностью, его поблажки самому себе, компромиссы с коммерческим кино нужно воспринимать как трагическую ошибку, а не как художественное бессилие. Его последующие фильмы это доказали.

Люблю смотреть фильмы Чжана Имоу. Этот китайский режиссер настоящий гений и человек своего дела. Данную его киноленту я особенно люблю. Фильм получился глубоким, поставленным в оригинальной обработке через глаза юного мальчика. Погружаясь в это прекрасное кино, оно полностью тобой овладевает. Режиссер знает все тонкости и на какие нотки надо нажимать, чтобы удивить и порадовать зрителя.

В этой истории мы видим мальчика, которого привезли из провинции в огромный Шанхай. Так как у него значимая фамилия из уважаемого рода, он будет работать в доме самого главного крестного отца Шанхая. Мальчик будет слугой его любовницы и самой известной певицы города. Мы видим несколько дней этого парня, который увидел совсем другую жизнь и попал в череду невероятных событий…

Фильм снят с хорошей рукой режиссера во всех смыслах этого слова. Смотрится картина с большим удовольствием. Главную женскую роль исполнила муза режиссера Гун Ли. Она чудесная актриса и шикарная женщина. Ей всегда идеально идут роли роковых женщин, и в этом амплуа ее особенно приятно видеть. Больше всего в этом фильме меня очаровало музыкальное выступление героини Гун Ли с песней «Лицемер, лицемер». Шикарное зрелище и заразительная песня.

Это кино как колоритный подарок для всех любителей восточного кинематографа. Картина весьма меланхолична и чувственна, как непростая книга с двойным дном, погружая все глубже и глубже в свои тайны. Фильм разделен на две части, которые ярко ощущаются при просмотре. Если первая пропитана легкостью и чем-то все время неизвестным, то вторая неизбежностью и большой человеческой драмой.

«Шанхайская триада» — криминальная, атмосферная драма 1995 года. Этот утонченный, преступный подарок от Чжана Имоу на все времена. Я люблю и ценю это кино и говорю режиссеру спасибо.

Приятного просмотра!

9 из 10

Это история 14-летнего подростка Суйшена, прибывшего из глубокой китайской провинции в Шанхай. Здесь мальчика устраивают по блату в качестве прислуги в дом господина Тана — некоронованного короля местной мафии, контролирующего публичные дома и торговлю опиумом. Война противоборствующих кланов, вынудившая хозяина Суйшена временно скрываться на уединенном острове, остается где-то на периферии истории, поведанной в неспешно-созерцательном ключе.

Юный Суйшен непроизвольно выступает в роли вуайера, наблюдая за тем, как его властительница Ксяо, наложница хозяина, втайне от своего покровителя встречается по ночам с молодым любовником. Но даже такое сюжетное обострение не имеет принципиального значения для Имоу, устремившего свой взгляд за пределы адюльтерной интриги. Вина Ксяо заключается не в том, что она изменяет хозяину, а в том, что нарушает устоявшееся веками положение вещей.

Осознание этого факта, в конце концов, переполняет чашу терпения господина Тана, какое-то время сносившего капризы наложницы. Суйшен, в наказание подвешенный вниз головой за то, что вздумал заступиться за свою временную властительницу, в полуобморочном состоянии наблюдает, как хозяин обхаживает новую избранницу, совсем юную деревенскую девочку, которой отныне предстоит исполнять роль фаворитки.

В сравнении с предыдущими шедеврами Имоу, эту ленту можно счесть неким творческим компромиссом: попыткой застолбить территорию жанрового кино, в частности — гангстерского фильма. Несмотря на то, что охват событий ограничен лишь несколькими днями, ощутимое эпическое дыхание картины позволяет отнести её, скорее, к жанру гангстерской саги.

Хотя здесь есть все ингредиенты для того, чтобы на экране разыгрались нешуточные шекспировские страсти, режиссёр гасит любой серьёзный повод для их демонстрации. Зато, как всегда у Имоу, этот фильм отличается редкой визуальной красотой — изысканно-богатой цветовой гаммой. Кажется, ещё чуть-чуть и в ней растворится философский подтекст, интрига, да и сам конфликт, разрешаемый не столько действиями героев, сколько многовековым укладом и принципом «Бог дал — Бог взял».

…Или с выселок тянет копотью,
Иль чумные костры горят?
Да стремниною далеко ладью
За моря несёт, за моря… («Буготак»)

Шанхай, тридцатые годы прошлого века. Убийца за каждым ресторанным столиком, порок за каждой дверью, алчность в каждой душе. Задымлённые кабаре, запотевшие бокалы, заискивающие улыбки. Днём торговля наркотиками, вечером маджонг, утром пуля в живот… Таков предвоенный мегаполис, куда попадает деревенский паренёк Шуйшень, к своему несчастью оказавшийся дальним родственником главаря шанхайской мафии. Отныне он вынужден прислуживать фаворитке босса — капризной певичке Ксяо, что мнит себя владычицей города. На семь дней он погружается в жестокую реальность преступного мира триад, где на смену верности и уважению к жизни давно пришли деньги и пистолет за пазухой.

Первая половина фильма в нарочито неприглядном свете показывает Шанхай, который после падения имперского режима с таким азартом вцепился в привезённую с Запада философию купли-продажи, что утратил собственный облик, позабыв о величии той цивилизации, чьим наследником он являлся. Убийства, лицемерие, измены наводнили его улицы, утопив в слезах и крови этот некогда маленький портовый городок. Воплощением его метаморфозы на экране становится Ксяо — в прошлом обычная сельская девчушка, превращённая боссом триады в сварливую гордячку с развязной походкой, томным голоском и омертвевшей душой. Как её пение в кабаре лишено чувств, так и сама она уподоблена блестящей, но пустой обёртке. Лишь вынужденное бегство от мнимых ценностей нового мира помогает ей вспомнить об истинном смысле существования и о собственной человечности.

Действие второй части картины разворачивается на небольшом пустынном острове, где шанхайский крёстный отец решает укрыться от следующих за ним по пятам убийц. Этот остров используется режиссёром в качестве аллегории прежнего, настоящего Китая: жизнь в единении с природой, простые радости крестьянского быта, искренность в словах и чистота в душе. Глазами юного Шуйшеня мы видим, как в окружении естественной благодати сердце своенравной певицы постепенно освобождается от заскорузлой грязи прожитых в неволе лет. Возвращаясь к истокам бытия, Ксяо оплакивает ту невинную девочку, которой была когда-то, и вместе с ней автор оплакивает то, чем когда-то была его родина.

Лента «Плыви, лодочка, к бабушкиному мосту» — в угоду «непонятливому» зрителю превращённая западными прокатчиками в «Шанхайскую триаду», — это красивая и жестокая элегия. Элегия, повествующая о китайском народе, который пренебрёг своими историческими корнями и погряз в изобилии порочных соблазнов, пришедших из стран заходящего солнца на земли бывшей Империи. В растерянном, несчастном взоре главного героя, невольного свидетеля этого духовного падения, читается непонимание и горечь самого режиссёра, словно выносящего приговор собственной нации. Приговор его безжалостен: пути назад нет, как нет Шуйшеню возврата на уединённый остров, обагрённый кровью невинных и ставший частью недостижимых небес.

Этот фильм, отмеченный множеством наград, но так до конца и не понятый на Западе, где смогли должным образом оценить лишь его визуальные достоинства, стал последней главой в романе выдающегося азиатского киноэстета Чжана Имоу и его музы Гун Ли. Закончив съёмки, они объявили о разрыве отношений — как в личной, так и в деловой жизни. Спустя десять лет они вновь поработают вместе над «Проклятием золотого цветка», однако «Плыви, лодочка» всегда будет звучать лебединой песней их любви. Как и на экране, всё в мире возвращается на круги своя, но при этом сам мир никогда не остаётся прежним. И тоска по ушедшему так и будет временами подкатывать комом под горло, напоминая нам о том, каким был этот мир и какими были в нём мы.