Табор уходит в небо

Шедевр, принесший славу Эмилю Лотяну и Светлане Тома.

Кстати, был ещё и открыт феномен советской эротики, недаром даже в Википедии записано — цитата: содержит откровенную сцену с участием актрисы Светланы Тома.

Но вряд ли стоит говорить, что нынче уж точно эта сцена не способна кого-то развратить, хотя насчёт взволновать тоже не стоит сомневаться. Впрочем…

Только сегодня привычны разные герои, а в советское время нетрудовые элементы, к коим смело можно отнести жителей дореволюционной Бессарабии, скорее, даже Прикарпатья, редко выступали протагонистами. Поэтому и оказалось важным ввести в действие ещё и дворянина, который, к счастью, оказался соблазном лёгкой жизни, проигнорированным свободными цыганами. И уж совсем редкая тема в советском кино — свобода. Как это вообще в него проникло? Спасло, видимо, имя Горького, по-прежнему главного пролетарского писателя. Причем почти неподцензурного, как оказалось.

Есть и ещё один смысл — как никак советская действительность 70-х предусматривала при формировании советской общности своеобразный национальный ренессанс, пусть и на уровне фольклора. И в кино в том числе — грузинском, армянском и даже узбекском. А тут редкий случай укрепить союз народов по отношению к цыганам, которые в бытовом советском сознании имели не лучшую репутацию.

Но это все для цензоров, а смысловые истоки Табора стоит искать всё-таки в Горьком где-то посередине между богочеловечеством, богоискательством и ницшеанством. Рада и Лойко почти свободны от условностей мира — замки к устам, к помыслам и сердцу… Поэтому для них этот мир без границ, кабы не любовь… Она и естественна (вот тут знаменитая сцена, в которой помимо разоблачения есть ещё и плавание по реке жизни, а потом фантастически красивая сцена опьянения виноградом), и одухотворена (ещё одна красивая сцена в полуразрушенном храме, где вор оговаривает Раду за курение при святых)… Но предпочтут ли герои любовь свободе? Победит ли Бог в любви или возобладает человеческое стремление к воле и гордость? Финал соединит всё воедино. А табор на вершине горы готов уйти под торжественный и в чём-то страшный гимн Евгения Доги в небо… И боюсь, что небо — это нечто большее, чем просто полёт. А табор, уходящий туда, — кинопоэма, притча, эпос (нужное подчеркнуть) о противоречии свободы и мира, в котором она обрекает человека на одиночество.

Так называется главная красивейшая музыкальная тема фильма, День и ночь.

Действительно шедевр своего времени, пересмотренный десятки раз, наполненный великолепной музыкой. История, рассказанная и пропитанная духом того времени, когда дворянин мечтал жениться на красивой цыганке, создать с ней прекрасную семью, ведь в ней есть и преданность, и дикость, и страсть, и самая крепкая любовь. Таких ситуаций в те времена было достаточно много, ведь цыганские красавицы испокон веков считались особенными, и укротить такую было великим счастьем. И здесь тоже возникнет вопрос — кого же выберет такая своенравная и свободолюбивая Рада, сможет ли она дать шанс богатому дворянину, покориться смелому и страстному Забару, или ее сердце отдано лишь свободе, дороге и мечтаниям дойти до края Света?

Может быть игра актеров, действительно, далека от современных идеалов, но в этом тоже есть очарование и шарм кинокартины, фильм не похож на другие. Здесь главная героиня — сама история. В ней есть и уклад цыган того времени, семейность, любовь к свободе и музыке, из слез в безмерную радость и обратно. В фильме достаточно драмы, но и место для юмора тоже имеется, а также, естественно, для любви и страсти — главные составляющие любой цыганской истории! Страсть, огонь, все по максимуму, в крайностях, но именно поэтому нами и нашими родителями, бабушками и дедушками так ценится их искусство и музыка!

И ведь именно красивая и такая разная музыка Н. Жемчужного занимает в фильме чуть ли не центральную роль! Конечно, какому-то зрителю могут быть непонятны мелодии или тексты, как, например, непонятны слова во французском шансоне или оперных ариях, но нашим мамам и бабушкам не составляло труда узнать о чем песня, в чем ее суть, проникнуться настроением! Там нет ничего сложного, но в то же время это действительно тонкое музыкальное искусство, способное заинтересованного слушателя затронуть до глубины души!

История, наполненная запредельной страстью, загадочностью и своенравностью, полной самоотдачей персонажей, великолепной музыкой, танцами, костюмами, а также исключительной любовью к лошадям! Здесь и любовь, и дорога, и пейзажи, и доля эротики (совсем капля, позволенная НЕ цыганке Светлане Тома), и дружба, семья, веселье и слезы, дети и старики, максимум эмоций, хождение по краю, но без этого не получился бы один из самых популярных фильмов советского времени, единственный в своем роде о цыганах, со своим шармом и великолепной музыкой, которую любят и хотят слышать до сих пор!

Обязателен к просмотру чувственным людям, способным воспринять искусство! Естественно, 10 из 10.

Невероятно красивое, полной свободы, гордости и лиха было кино. И мне не хочется спать. Кажется, я снова смотрю во тьму любви, слышу ее чудесную музыку и в этом ярком свете, холодного свежего воздуха, перед моими глазами стоит она — красивая и гордая фигура Рады. Она молчит, смеется, что-то говорит, и смотрит. Смотрит своими глазами… И я, посмотрел в свое сердце этой ночью, и не нашел места в нем для старой вольной жизни. Сломаны все замки. И только она ещё живёт там. Она, кто любит свою волю больше меня, а я, кто любит её больше своей воли. И я решил поклониться. Тому как одна красота покорила удалого Забара, который до этого только играл с девушками. А потом, потом… долго ещё кружились кони во тьме ночной. И никак не мог красавец конь поравняться с белой кобылой…

Луйку Зобар — лучший конокрад в округе, человек удачи, брат вольного ветра. Рада — гордая дочь цыганского баро, чью колдовскую красоту разве что на скрипке сыграть. Встретились двое — и закипела степь, запылало небо, занялись сердца; но что сильнее, любовь друг к другу или любовь к свободе, только небо и знает.

Эмиля Лотяну именуют не иначе как «последний романтик советского кино»; это выражение прикипело к нему так же прочно, как «великий и могучий» к русскому языку. Романтика его, в пику сегодняшним о ней представлениям, лишена слащавой предсказуемости ароматических свеч и дорожек из розовых лепестков. Это романтика порыва, свойство натур увлекающихся, горящих, мечтательных и способных ради этой своей мечты на все. То ли причина в родине, несколько раз менявшей гражданство, то ли в самой молдавской природе, воспитавшей его художником и поэтом, но у Лотяну, поколесившего по странам и весям, несомненно, душа кочевника. И романипэ — дух цыганской вольной жизни со всей ее цветастой культурой и будоражащей музыкальностью — он, гаджо, чувствует удивительно остро. Однако, хоть собирали актеров среди настоящих — по крови и духу — цыган, и не по столичным театрам, а по дальним деревням России, — аутентичность традиционного уклада в приоритетах не стояла. Режиссер не отображает жизнь, а пишет заново, словно многоцветное полотно, рисует не типичные черты, а только сочные, броские детали. Цыгане Лотяну — это цыгане Пушкина и Горького, страстные, гордые, экзотически яркие, созданные не жизнью, но поэтическим воображением не одного поколения творцов.

Это и нравилось. У зрителей картина пользовалась не успехом, а огромной, бесконечно преданной любовью. «Табор» вышел в 1975 году, когда о романтизме (как направлении в искусстве) помнили разве что школьники. Занесенный на русскую землю после французской революции, он окончательно угас к революции октябрьской: советскому строю романтизм был без надобности, ему нужно было воспитать поколение реалистов и тружеников, которым мечтать разрешено только о коммунизме. Согласно радужным отчетам партии, он неуклонно приближался — вот и народ стал жить куда лучше. Однако и у самых сытых где-то в душе саднило от неудовлетворенности, и люди шли в кино — за чужой мечтой, за сказкой. В «Таборе» было и то, и другое, но, при этом, ни следа, ни грамма скучной, опостылевшей реальности. Фильм предлагал погрузиться в иномир, в миф, где любые привычные вещи, события и чувства наделены чрезмерными, усиленными чертами. Если любовь — то в полнеба, если дружба — то навек, если смерть — то такая, какую герой сам себе выберет, а уж если жизнь, то праздник, нескончаемый карнавал. Даже время и место действия в ленте — когда-то и где-то. Где-то в Закарпатье, судя по горам и нарядам; когда-то в начале двадцатого века, судя по обрывкам разговоров военных, которых спустя пару минут Зобар с товарищами собирается обокрасть. Род занятий неблагородного разбойника Луйку осуждения не вызывал: нельзя же обвинить солнце в том, что оно светит. Как не поднималась рука осудить Раду за ее гордыню, за нарочитую театральность манер — очень уж хороша, чертовка. Не по-советски, а по-сказочному, по-дикарски хороша.

Лотяну и кино снимал как сказание, легенду, как образ из сна или детства — чистый, солнечный образ ускользающего счастья, которое вот-вот будет потеряно. А легенде необходимо иное кинематографическое пространство — безбрежное, безграничное, во весь мир. У этого простора нет ни дверей, ни замков, вместо крыши здесь небосвод, вместо стен — цветущие зеленые заросли, вместо прирученного домашнего очага — дикий кочевой костер. Своим влюбленным режиссер застилает поля, своим мертвым дарит землю. Как опознавательными маркерами играет цветом: мрачным черным метит безликую обыденность; выцветшим синим — закон, который и не закон вовсе, потому что слаб; огненно-желтым — жизнь и молодость; белым — силу и смелость; а красным, конечно же, рифмует кровь с любовью, и это не выглядит ни избитым, ни пошлым. И язык здесь, словно из сказаний: густой, концентрированный, афористичный, диалоги строятся из пословиц, рожденная без метафор мысль тут же умирает, не взлетев. А «из всех вин самое пьянящее — это воля». Не свобода (которая равенство, братство и иные, насажденные извне ценности), а именно воля, выраженное, направленное желание, внутренняя потребность во внешнем просторе, руководит поступками персонажей, — и в том вся суть. В том сила, в том и слабость.

Основным же языковым средством картины стала музыка. Песня в «Таборе» универсальна: она связывает эпизоды воедино, задает сценам настроение, объясняет, наставляет на путь. Летит по полю цыган — и песня летит вместе с ним, хорошо цыгану — и песне хорошо, больно цыгану — ничто, как песня, не передаст эту боль лучше. Это не та музыка, что способна остаться только фоном, теперь она сама полноценный участник действия, особая субстанция, из которой Лотяну строит, ткет и выпевает, вынимая из груди вместе с сердцем свое кино. В этом буйстве звуков, звоне и плаче голосов — душа табора, и, может статься, душа самого Эмиля. Только в таком, поэтически насыщенном пространстве способны дышать его герои, приподнявшись над действительностью, уходя с каждым шагом за горизонт, вплавляясь в горящий закат. История Луйку и Рады — своего рода история грехопадения, безбожного, языческого падения птиц в полете, которые клетке предпочли гибель. История, которая в иных декорациях с иными людьми не вызвала бы ни сочувствия, ни, тем паче, восхищения. Но миф на то и миф, чтобы жить вечно. Как потерянный рай нашей мечты, как дверь в полузабытое детство, которую не хочется, да и нельзя закрывать, иначе можно потерять и истинных себя: живых, юных и упоительно грешных.

Время романтиков вышло. Табор ушел в небо, а мы остались ходить по земле.