Траурный лес

Мне хотелось бы написать трилогию рецензий, связанных между собой той же неуловимой внутренней логикой, чем связаны три фильма, — «Лес скорби», «Одержимость» и «Ночной Портье», — и связаны они столь же неуловимо для зрителя, сколь и неуязвимо для критики. Этот факт выдаёт их некую гениальность, и потому я нахожу их особенно опасными для зрителя, — для современного мыслителя, — который сегодня ищет ответы намного тщательнее в кинематографе, чем в литературе или философии.

Как прекрасны так называемые «мотивирующие фильмы», так разрушителен и тот кинематограф, который предлагает не выход, а уход, не личностный рост, а личностный тупик, ни дзен или просветление, а ослепление, которое не выпускает из клетки, а загоняет в опасные заблуждения ещё глубже, оставляя жертве только упиваться мазохизмом безысходности.

В фильме «Лес Скорби» показана лживая скорбь через торжество всепобеждающего Эго, которая уже и не скорбь, а страсть; в «Одержимости» нам преподнесён как «истина в последней инстанции» ложный личностный рост музыканта через насилие и слияние с грязью садомазохизма, что исключает само понятие Музыки как таковой; и любовь, «что сильнее смерти», но, на самом деле, эту смерть дурно маскирующая, показана в «Ночном Портье».

«Лес Скорби» — фильм опасный. Западный мир, растеряв надежды в христианстве, — ещё со времён «Паломничества в Страну Востока» Германа Гессе, — подался на поиски некоего Высшего «Я», с чем человек соединяется в момент просветления, и культура дзена являет через кинематограф и сегодня свои неоспоримые шедевры, оправдывая этот духовный поиск. Начиная с фильмов с Брюсом Ли и заканчивая фильмами Такеши Китано, зрители готовились к большему: и к постижению глубинного смысла таких фильмов, как «7 лет в Тибете», «Кундун», и, как ни парадоксально, к «европейскому дзену», сильнейшими артефактами которого явились «Облачный Атлас» Вачовских и «Антихрист» Триера, а фильм «Мои Черничные Ночи», снятый Вонгом Кар-Вай, неуловимо внёсшим в свою «американскую» работу тонкий нюанс Востока, стал продолжением процесса взаимного проникновения культур.

Апофеозом же явления дзен в культуре стали два фильма, — с неотъемлемым правом стать классикой мирового кино, — это» Весна, лето, осень, зима… и снова весна» Ким Ки Дука, и «Дорога Домой» Чжан Имоу. И на фоне этого культурного прорыва многие ждали прекрасный и безупречный фильм «Лес Скорби». Камера Хидеё Накано и вдохновение Наоми Кавасе могли бы стать достойными «резца и кисти» самих Антониони или Тарковского. Арт-хаус, который в массе своей очень неплохо подражает «просветлённому кинематографу», начиная с «Покинутой страны» Вимукти Яясундара, заканчивая прекрасным «Молчанием» Мохсена Махмальбафа, всё же проигрывает создателям «Леса Скорби» в мастерстве.

Игра актёров безупречнейшим образом погружает нас в кошмар «игр разума» главного героя и главной героини… Но как же случилось то, что фильм нелеп, нереалистичен, и страшно, трагикомично имитирует глубину их души, уродуя при этом и душу зрителя?! Напряжение насильника, влюбленного в своё Эго, и бессилие девочки-жертвы, уже сломленной нелепой смертью своего ребёнка, не нашедшей никаких ориентиров в мире дзена, знающей только чувство долга и полностью лишённой личностных границ, доходят до предела в сцене с водоворотом, когда герои, напрочь отделенные непреодолимой стеной друг от друга, оказываются вследствие этого в двойной опасности. Камера постепенно доводит восприятие зрителя до кульминации, и плавно бросает в этот же поток.. . даёт нелепо-европейскую надежду на разрушение страшных барьеров между героями, которые выстроило их ужасающее отчуждение, намекая на прорыв в подлинность, на катастрофу, которая пусть и поглотит и уничтожит эту «бездну некоммуникабельности», как в фильме «Забриски Пойнт», но даст ростку Высшего Я пробиться сквозь это заклятие ада, эту черную магию могилы, куда идёт главный герой, и тащит за собой девочку. Но этого не происходит. Зритель продолжает почти физически чувствовать состояние западни, состояние безысходного трепыхания бабочки, у которой оборвали крылья, тогда как реальная бабочка спасена из паутины, что ещё сильнее оттеняет обреченность людей… Неотвратимость смерти ещё не осознаётся девушкой, хотя в хосписе ей и было дано это понимание, и она пытается своей любовью оживотворить мертвеца, согревая его своим телом, своей кровью, всем своим благословением юности и красоты, и чем красивее и сильнее её жертва, тем страшнее кажется её соучастие в этом двойном самоубийстве. Это настолько отчаянно и невыносимо, что западному человеку может только вспомниться хрестоматийный роман Чарльза Диккенса «Лавка Древностей»… Но и через миллиард вариаций безысходного умопомрачения этой страшной в своей нелепости западни надежда зрителя на трансформацию тёмного эгоизма невротика в Живую Душу ещё продолжает жить, фильм становится по напряжённости близким экшену, но… холодным пониманием подкрадывается страшное сомнение… То самое сомнение о подмене понятий, наиболее отчётливо изображённое Триером, когда Трое Нищих в «Антихристе» приходят обвинить человечество во лжи, сомнение в том, что магия веры в Эго может заменить Благодать, сомнение в том, что смерть может заменить жизнь, сомнение в самой жизни, когда она обречена этой имитацией, подменой и прелестью на гибель, на состояние ложного смирения, ложного катарсиса, ложной «победы» и преодоления — это как Распятие без Воскресения, цветок без аромата, любовь без близости. И, когда герой и героиня вместе роют могилу, — понимание ложной ценности Эго становится настолько сильным и всепобеждающим, что ещё чуть-чуть и… зритель, как Князь Мышкин, потрясённый картиной невоскресшего Христа у купца Рогожина, теряет веру и в бесчисленные подвиги святых всех религий, приносящих и приносящих себя в жертву ради «спасения души», и веру в буддийских монахов, погружающих и погружающих мир из кальпы в кальпу в страннейшую тьму своих иллюзий ради «убийства Эго»… И снова вспоминаются финальные сцены «Одержимости» и «Ночного Портье», когда герои настолько идентифицируются со своими палачами, — в первом случае музыкант сливается с ложным чувством самоидентификации со своим истязателем, а музыка вместо страсти и свинга, чувственности джаза являет зрителю символ разрушения и безумия, — а во втором случае палач, став сам жертвой, тянет тем самым на «двойное» жертвоприношение Системе — и себя, и свою возлюбленную, замыкая тем самым круг абсурда и апофеоза ложного просветления. И я вдруг понимаю, почему такими страшными мне всегда казались два писателя, представители совершенно разных культур, но одинаково воспевших небытие: Максим Горький и Харуки Мураками.

Но лишь одно так и не смогли они осквернить, Девочка-Жертва и Старик-Палач — Красоту Природы, и Лес остается Лесом, и нет в нём ни малейшей скорби или траура, и он хоронит их безысходность как нечто чуждое самой ткани Жизни, и его Правда, как и Правда Божественная, возвышается над двумя повергнутыми на колени перед Тьмой человеческими фигурками.

8 из 10

Очень странно, что на волне «бума» популярности восточной философии этот фильм зритель (судя по сереньким рецензиям) не принял. Однако, этот фильм — прямо таки.. тело восточной мысли, впрочем, даже не просто восточной, тело древней жизненной мудрости, практически утерянное.

Фильм абсолютно пантеистичен. Герои буквально растворены в природе, они ее части, ведь не зря они оказываются именно в лесу. Внимательно и детально снимаемые элементы леса: листочки, трава, вода, дождь. Показан мир, где человек неотрывен от природы, показана философия, которая еще не мыслила индивидуалистическими категориями — но единством природы и человека, мира, космоса, всех явлений и фактов природы бытия и сверх-бытия. Очень радостно, что в отличие от потерявших такое вот наполненное бытие европейцев, восточный мир еще хранит это мироощущение. Японское кино ведь тоже очень часто обращается к проблемам технофобии или социофобии, одиночества и мизантропии… Абсолютной противоположности темам этого фильма. И звучит это у них особенно остро и трагично. Стоит сделать важное замечание — природа здесь — это не ботаника и не физика. Природа любой «классической науки» объемлет все — и тела и души, и законы природы и законы мироздания, законы жизни и смерти, и песчинку песка и целый космос.

Схема фильма завернута на конечных во времени-сюжетно и бесконечных в жизни параллелях. Вот некоторые из них:

Фильм начинается съемками леса — затем, уже позднее лес станет их пристанищем и домом, духовной тропой, путем к своеобразной жизненной инициации.

Женщины в престарелом доме, рассуждая о смерти, говорят, что душа уносится в небо, танцуя — и мы видим, как главный герой танцует в преддверии окончания своего жизненного пути, уже там, в лесу.

Когда некий духовный учитель разговаривает с главным героем о жизни, и тот жалуется на полную опустошенность, героиня по его просьбе берет своего подопечного за руку и тот ощущает тепло и жизнь — в лесу она прижимается к нему всем телом, желая согреть и согреться, и герой говорит ей не что иное как: «мы живы». Здесь вспоминается цитата из Ремарка: «Что человек может дать другому, кроме капли тепла. И что может быть больше этого?».

Итак, что же мы имеем. Сюжет вроде бы есть, но это не сюжет. Это не линейное повествование, это ода вертикальному восхождению душ, круговращению, течению потока реки «которая никогда не станет прежней», но остается рекой, ода жизни и смерти. У нас есть два героя, и два жизненных пути, два протяженных жизненных отрезка — тот, который исчерпан и тот, которому еще многое предстоит пережить. Главный герой мертв, хоть и жив, жив, хоть и мертв на протяжении 33 лет с момента смерти своей супруги. Из его жизни ушла любовь. Героиня потеряла своего ребенка и тоже переживает своего рода экзистенциальный кризис. У него есть цель — вернуться в лоно природы, отождествиться с ней, успеть соединиться со своей супругой, пока она окончательно не ушла на небеса (учитель говорит главному герою, что умершему нужно 33 года до полного растворения в небесах). И вот они вдвоем, бредут по тропе ведущей их к смерти. Она пока что только проводник — он идущий, даже бегущий, несущий на себе за спиной багаж из 33 лет одиночества, приносимый им смерти как дар (безусловно, тетради это лишь символика). На протяжении фильма герои сближаются, а под конец она, сначала, не понимающая этого полубезумного чудного старика, проникается к нему сочувствием, отдает ему свое тепло. А ей он передает то самое ценное, что есть у него в жизни — шкатулку его жены, ему она больше не нужна — ей он передает жизнь, музыку — гармонию бытия. Несомненно, героиня получает уникальный опыт не проб и ошибок, но опыт самого дыхания жизни, Судьбы, в ее преходящности и в то же время в абсолютном постоянстве природы, всегда высшей, всегда недвижной.

Здесь заканчивается путь. Здесь начинается жизнь. И так по кругу… спешащему как река из неведомой бесконечности в неведомую бесконечность. Можно воспринять этот фильм как своего рода обряд проводов умирающего, а можно как философию жизненного пути, что, по сути, одно и то же…

При упоминании названия этого фильма — «Лес скорби» — лично мне представилось тихое, спокойное, полное безысходности и печали место. Зная тот факт, что создателем является Япония очень трудно выкинуть из головы образ опадающих с веток цветков сакуры, гонимых ветром по бескрайним просторам. Но, уже при первых кадрах понимаешь, что в данном фильме такой пейзаж встретится вряд ли: лес оказывается больше похож на непроходимые джунгли, что крайне удивительно, а герои отнюдь не тихоскорбящими.

Вообще сложно оценить этот фильм не кривя душой, памятуя тот факт что он призер Канского фестиваля. В голове сразу возникают мысли о несостоятельности собственного интеллекта постичь глубинный смысл «шедеврального кино». Но я все таки рискну и скажу что думаю, пусть даже высший свет кино-общества со мной не согласен.

Картина мало оригинальна. Безусловно нужно отдать должное создателям за кадры ветра на траве и сцену догонялок главных героев в живописных кустах, да и редкой для Японии качественной игре актеров вкупе с оригинальностью и обаянием центрального персонажа. Но на этом плюсы заканчиваются и начинаются вопросы: Что значит «место без формальностей»?», «Почему жена главного героя похоронена в лесу и без особых почестей?», «Почему девушка походит на умалишенную порой больше чем старик?»,' И когда же хоть кто-то из персонажей изречет хоть что-то осмысленное и не повторит это три раза?». Возможно вопросов было бы меньше, если бы фильм не был настолько «тягучим» и пространным. Из за этого как-то не совсем получается заинтересоваться сюжетом, и мыли начинают уноситься в другом направлении. Не спасает от этого даже так сказать «экшн», добавленный под конец. Как-то он смотрится чрезмерным и неуместным. Сюжет переходит из банальности в фарс и обратно, причем даже фарс и тот предсказуем. Ну всем понятно почему из всех бабушек в трезвом уме героине приглянулся дедушка в безрассудстве. Их объединяют потери и скорбь, они едут в лес, чтобы сполна испытать ее и облегчить душу. Ну и что? Где-то это уже было, причем не один раз. Не тронуло, ни капельки.

Всегда трудно давать оценку фестивальным призерам. Раз фильм получил высокий рейтинг по мнению профессионалов, то твоя собственная отрицательная оценка фильму вполне возможно есть свидетельство твоей недалекости, а значит, напрашивается вывод, надо смотреть такое кино более внимательно, чтобы не дай бог, что упустить.

Наоми Кавасе в каннской среде шишка видная. С ним та же история, что и с Ханеке, и Нури Бельге Джейланом. Если они приехали на красную дорожку, то без крупного приза не уедут, бьют всегда наверняка. Бьют эстетской, гурманской кинопродукцией без намека на пошлость и трэш. Другое дело, что их работы многим кажутся скучными и малопонятными, но зато всем видно, что кино высшего эшелона.

«Лес могари» — история нудная, без расшифровки слова «могари» (скорбь, время скорби») и вовсе не разберешь, что ищут главные герои в лесу. Диалогов мало, могила на могилу не похожа, а если пропустить мимо ушей некоторые факты из жизни героини, то и вовсе кажется дуростью орать в девственной чаще во всю глотку. Они скорбят по ушедшим из их жизни дорогим им людям.

Слабоумный старик и девушка, непонятно как оказавшаяся вдали от Токио в доме престарелых, понимают друг друга с полуслова, оттого и кажется, что дедушка все же чуть умнее. Что мудрее, то точно. За их отношениями интересно наблюдать первую часть фильма, когда они только проникаются взаимной симпатией, и старик с абсолютно детским лицом бегает по полю, прячась в кустах. Но чем дальше в лес, тем больше вопросов. «Здесь нет формальных правил» — говорит полненькая японка, поясняя нам, почему голая героиня прижимается к обнаженному торсу восьмидесятилетнего человека. Наверно, это все же скорбь, а в скорби действительно нет формальных правил. Можно даже уснуть в полуотрытой могиле погибшей давным-давно жены, главное чувство, которое вкладываешь в этот жест.

Фильмом в итоге я так и не проникся, и дело тут не в заезженном сценарии, и не кадрах, которые и правда очень красивы, не в игре японских актеров, которые, о чудо, не переигрывают. Наоми Кавасе как и большинство режиссеров-интеллектуалов создал историю саму в себе, немного китчевую по эмоциям и идее, и благодаря этому растерявшую львиную долю интересности.

7 из 10