Ты не сирота

Прахом всё

Судьбою ленту было уготовано открыть дважды. В далёком, ещё советском детстве, когда учительница школы N149 предложила классу сложить в лунку летящие под партовый откос карандаши, окружить чёрно-белый «Рекорд» и забыть на час-мгновение о рекордных сборах хлопка. И в другой раз, много позже, в декабре 2012 года, когда фильм отметил 50-летний юбилей в российском центре культуры Ташкента. Один из немногих оставшихся за границей друзей привёз подарочный диск за подписью самого создателя фильма. Новый «двадцать лет спустя» просмотр разрешил некоторые загадки, волнующие подзабытого ребёнка.

Шухрата Аббасова, апологета национального кино, в СССР хвалили и ласкали, фильмы переводили и успешно продавали («Сироту» взяли сразу же 33 страны), но показывали весьма редко. Причина — очень жёсткий, откровенный киноязык, завуалированный патриотической музыкой и рассуждениями героев о всемирном счастье. Самого этого счастья в фильмах было мало или не было вовсе. Идеологические просчёты режиссёра с трудом можно было списать на «суровые эпохи», оттого даже самую знаменитую ленту Аббасова о гражданской войне «Ташкент — город хлебный» в основной телеверсии показывали с сокращениями. Вырезались кадры подростковых разборок, яркие монологи, сцены личных переживаний, всё, что составляло авторский почерк режиссёра и расцветку его картин.

Но был у Аббасова и другой сильный козырь — он умел снимать кино про детей и для детей. Один из жанров, который многие кинокритики сочтут «низшим» хотя бы вследствие аудитории, для которой он предназначен. Отчасти это верно: некоторые фильмы нужнее и полезней смотреть ребёнком, чем умудрённым Тарковским киноманом. «Ты не сирота» — фильм детский настолько, насколько его зритель способен не справиться со своими эмоциями, плача и улыбаясь невпопад, переживая за судьбу далёких сверстников как за свою собственную.

Лента основана на реальных событиях и рассказывает об узбекской семье, приютившей в годы войны четырнадцать детей-сирот разных национальностей. Рахмат Файзи написал об этом книгу, дав хорошую сценарную основу, а сам Аббасов немало дней провёл в семье прототипов своих героев, по крупицам собирая ценную информацию. Создав атмосферу погружения, молодой режиссёр суметь вовлечь в неё главных персонажей — юных актёров, к игре которых меньше всего подходит модное нынче слово «органичная». Будучи местами наивной в подражание взрослым, их игра в определённые моменты резко преображается, взрывается, погружает в ситуацию локального конфликта. Камера Файзиева фиксирует его кульминацию, а затем плавно ускользает в лирику повседневного быта, где дети — наивные, простые и понятные существа. В такие моменты особняком стоит прекрасная игра юной Ларисы Луппиан (Дзидры), позднее известной актрисы. Остальные ребята не уходят в тень и становятся героями личных ситуаций.

Взрывной характер ленты задаёт сразу второй эпизод, игра в войнушку. В неё немногие играли тогда: легко перейти условные границы, когда враг рвётся к Волге. Лучше костяные ошички и фантики. Но босоногая толпа опасно вживается в роль. Мальчик Абрам подражает фрицу с автоматом. «Где партизанен? Айн, цвай, буду стрелять…» и реакция любопытной девочки — «Ой, он же сейчас убьёт его!». Не убьёт, разумеется, но и не минует катастрофы, разворошится муравейник памяти, а с ним — страдания и переживания целого народа. Как выяснится потом, Аббасову этого эпизода показалось мало, и он ввернёт мотивы Холокоста в самой концовке фильма. Вернёт и закольцует предельно откровенно, не побоясь оставить конфликт в тлеющем состоянии. Вдумайтесь, каково это в то время: оставить на откуп зрителю тему столь щекотливую и фактически запретную! Подобная смелость высветила и преимущества детского киноязыка, позволяющего сказать проще и мягче, но ухватить при этом что-то действительно важное.

Само же обаяние «Сироты» кроется не в жанре, а в духе времени съёмки: многие приёмы и находки перекликаются со схожими у неореалистов и французской новой волны. Образы девочек, кокетливых и мечтательно-серьёзных, казалось, сняты с кадров Клемана и Де Сика, мальчики же податливы и задиристы; если бы такую картину взялся снимать Годар, то наверняка окрестил бы её «Мальчиковое-девочковое». Один из подростков, Иван, словно маленькая копия героя Кобба из «12 разгневанных мужчин» Люмета, и даже наказание дети ему придумывают поразительно схожее. На эпической немой сцене сходство заканчивается, а жертва и герой меняются местами. Каждый имеет передышку, время побыть наедине, чтобы затем собственной шкурой долистать справочник «Как научиться жизнь в социуме и преуспеть в нём». Про шкуру здесь следует понимать буквально, и об этом стоит высказаться в общем ключе.

Шестидесятые годы — время реализма во всём советском кино, однако в детском отход от канонов особенно заметен. Моду задают гайдаевский «плохиш» Серёжа Тихонов, пионеры Элема Климова, школьные бунтари Ростоцкого. Это уже потом, в 70-е, их сменит романтика Крапивина и безобидные троечники разных мастей. Шухрат Аббасов одним из первых отказывается от романтизации детей и задаёт предел «допустимой жестокости 12+ по-советски». Сцены подростковых драк, включая неравные (старшие авторитеты диктуют правила игры) являются визиткой режиссёра, никогда не отводящего камеру во время удара. Физическая боль всегда рядом, крупным планом. Держись, бунтуй, защищайся, она пройдёт быстро, излечится, забудется. Зато как ранит и выворачивает наизнанку одно единственное слово, брошенное маленькой девочкой с милой улыбкой. Детская жестокость в фильме подчас необъяснима, иррациональна. Преодолеть её способны лишь самые терпеливые и мудрые на свете родители. И, не найдя лучшего решения, Аббасов идеализирует взрослых. Теперь этот логичный посыл выглядит ловушкой самообмана.

Видит бог, не в адрес Шамахмудова, чей памятник с детьми ныне выброшен на задворки узбекской столицы. И не солдат, бившихся ради светлой дружбы пятнадцати народов. Они, хоть и не боги, зато верно ангелы. Людям так жертвовать собою не под силу. Вот каково им, там, на небесах: видеть отвоёванный мир и счастливых потомков, лишающих своих же сирот права обрести семью. Толерантно загоняя их в пожизненные гетто… Пример для накала страстей, или напротив, запоздалое прозрение от «Журавлей» Калатозова: не эпоха рождает героев. Светлые идеалы ангелов не создают. Война лишь обнажает мотивы поступков, истоки которых всегда глубинные и личные. Аббасов, как и многие советские режиссёры, творил в системе координат, где все сурки дружно предрекали скорую весну. В реальности же сбывались какие-то иные пророчества.

Тяжело дать однозначный ответ, уместна ли такая критика жанра с позиций образца 2013 года неюношеского максимализма. Только им и пронзительно-щемящей ностальгией можно объяснить горький двусложный эпиграф.