Полусломанная музыкальная шкатулка

Я снимаю с лица маску и оставляю фарфоровую реальность на любимом комоде. Она уже изошлась бороздками, на которые я не могу не обращать внимания. В ней появился запах, а неидеальные формы стали давить на нос. Могу легко улыбнуться и без неё, взглянуть в глаза ошибкам и посмеяться над ними. Разглядеть пропущенные сквозь пальцы некрасивые комки. Но уже поздно. Я надеваю шляпу и волшебный плащ…

Крутятся шестерёнки, и звучит красивая, наполовину сломанная мелодия. Проскальзывая особенно насыщенные моменты, она не рвётся, подобно некачественной нитке. И не растягивается, словно резинка. Она свободна от правил и, когда захочет, может быть надрывистой, неровной. Но звучит идеально, пока каждый из её зубчиков адекватно держится за этот мир. Идеально для человека. Для такого неидеального существа.

И пока на важных студиях собирают сверхновых существ по новым, никому порой не понятным, технологиям, эта наполовину сломанная песня, Broken Hymn вдохновения, музой гуляет в сердцах идеалистов. Как оказалось, для осуществления её идей, достаточно голого энтузиазма. Здесь главный герой подозрительно носит имя режиссёра, а роботы-ассистенты на радость педофилов оптимально похожи на кавайных лоли, которым впору называть своих хозяев «братиками» и «сестричками».

Приходится признать, что всё, абсолютно всё, происходящее на экране — тяжёлая форма абстракции. Милый, немой коматозный сон, Dear Agony, которую не хочется отпускать. Отчего же так неидеальны люди? Естественно от завтраков. Немного от железа. А ещё от того, что они — люди. Их неидеальность идеальна. Как и неидеальна идеальность всего того, что они создают.

И поэтому Цветик — человечна. Всего лишь полусломанная музыкальная шкатулка, но зато какая яркая личность. В бездушных проекциях на оси настоящего мира она — чуточку усложнённая красная варежка Романа Качанова и её право на будущее состоит лишь в том, чтобы подарить Кэйитиро искупление. Она словно живёт с ангелом, умершим и потерявшим всякие чувства к бренному миру, но не осознавшим своей бесчеловечности. Ни один из мастеров не сможет починить ни одно сердце, нарисованное в этой короткометражке. Каждая проблема здесь — эта поломка души. Это — великолепное одиночество, чуть не дописанное до рамок Макото Синкая. А душу нельзя починить. Она способна победить свою травму, но никогда от неё не избавится.

Там, где философские стремления Мартина Бреста сплетаются с неясностью библейских посланий, вступает в ход тяжёлая артиллерия — торжество мейнстримной визуализации. На вид история вся такая обычная, из тех, что сотни раз уже лицезрел в этой вселенной. Она такая и есть, и никакие аргументы не обязаны это дело поправлять. Просто-напросто независимая от адекватщины вещь.