Алло, Варшава!

Простенькая поделка Свердловской киностудии интересна не своими весьма скромными художественными достоинствами, но скорее рядом тенденций. Это странная травестия темы «эха войны», которая аукалась в советском кинематографе на протяжении нескольких десятилетий. Однако пресловутое эхо лишь мотивирует завязку сюжета, потому что типичный случай — герой, отправленный мальчиком на работу в фашистскую Германию, ищет свою старшую сестру, которую он не видел с тех пор — никак не сказывается на тональности фильма. Эта тональность на редкость легкомысленна, водевильна. Конечно, время от времени актеры делают в кадре серьезное лицо, но практически заняты совсем другим — сплошным переодеванием, переименованием, переходом с одного языка на другой, и с польской культуры на многоликую культуру «многонациональной советской страны». Заманчиво сравнить этот фильм с выпущенным несколькими годами ранее «Зеленой каретой» Фрида. Эти фильмы зеркалят друг друга. Несерьезное занятье — музыкальный театр — подано Фридом предельно серьезно, как еще одно доказательство «страшной реакционной сущности периода правления Николая Второго». Это вызывает принципиальный диссонанс, хотя на ровно противоположном диссонансе построена картина Воронцова: серьезная подоплека подана настолько несерьезно, что иногда возникает чувство крайнего эстетического недоумения. В фильме одна за одной возникают многочисленные сестры главного героя, география проживания которых в прямом смысле «от Москвы до самых до окраин». Надо сказать, что в фильме много музыкально-песенных номеров, и репрезентация очередной родственницы сопровождается песенным номером, поэтому в кадре звучат то неопределенно советские, то национально окрашенные мотивы. В случае с одесским родственным следом это вызывает появление на экране весьма рискованной мелодии с недвусмысленным влиянием клезмера. Да, поют и танцуют все. Только вот одни актеры поют голосами своими, а другие открывают ром вслед за оперными певцами. Против первых актеров я ничего не имею, а вот за вторых как-то неловко. Практика пения любых песен на любую тему хорошо поставленным оперным голосом — очевидный анахронизм сталинского соцреализма, спрашивается, зачем это нужно фильму начала 1970-х годов? Впрочем, в фильме и так столь много стилистической хромоты, что можно квалифицировать этот вопрос как риторический.

70-е годы стали для советского кинематографа разворотом к фильмам «безыдейным». Так, упомянутый выше Фрид в итоге запомнился зрителю не более-менее серьезными фильмами, но бесконечными «Благочестивыми летучими собаками Мартами на сене», которые он снимал аж до начала 1990-х, хотя этот субжанр был уже совершенно никому не нужен. Воронцов некоторым образом опережает Фрида на нелегкой стезе легкого кино, однако не может до конца стряхнуть со своего детища остатки кино идейного. Все же еще требуется внешняя мотивировка, почему можно снимать фильм с песнями и плясками, чистый эскапизм мюзиклов о доннах и графах пока еще полностью невозможен.

5 из 10