Старик и море

Старик и море — это не просто произведение о старости человека. Это учение о жизни. Желание быть всем, одно из самых сильных для человека. Человек не дано быть равным Богуи когда наступает правильный момент нужно остановиться. Ибо потом ты осознаешь, что даже если ты всю жизнь считался сверхчеловеком. Природа и Бог могут поставить тебя перед фактом, что ты один не справишься, даже если ты самый красивый и сильный среди своих. Океан не пересечь вплавь без лодки. Все равно загнешься. Желание получить больше, иногда оборачивается катастрофой. И все же старику надо отдать должное. Он все-таки поймал большую рыбу (марлина). Казалось, что победа почти у тебя в руках. Однако все вышло совсем не так, как ты рассчитывал. Возможно, что зверь и человек поняли потому друг друга, что рано или поздно их час придет и не нужно бояться смерти. Старость — это не нечто плохое. Это вполне логичное завершение творческого пути человека. И старик, в конце концов, это понял. Он понял, что сражаясь с природой. Он борется со своей душой. То есть, страдает от дихотомии добра и зла и психосоматического расстройства личности. Не путайте с раздвоением личности. В первых двух случаях, человек просто пытается доказать всем, что он чего-то стоит. Но в конце его ждет разочарование. Замечу, что две болезни, которые я перечисли свойственны людям различного возраста. Для молодых, это неуверенность в себе и незнание что будет дальше. Для старых нежелании бороться со своими слабостями, пришедшими к ним с возрастом. Одиночество для старика, лишь доказательство его нежелания признавать поражение. Поэтому он и одинок. Я тоже страдал от этого явления. Правда, мне 28. Моя проблема была в зависти к друзьям. Потом, я узнал, что все они расстались со своими женами или разошлись.

Тем не менее, старику помогает мальчик Манолин. Он единственный кто верит в него. Мальчик вернул старику смысл жизни. И то, что он берет парня с собой. Он показывает, что отец передает свои знания сыну. Поэтому идея тут в том, что человек бессмертен, когда у него есть любовь к делу и близкие. Необязательно родственники, а те, кто его поддерживают искренне и духовно. Потеря марлина, это не конец жизни. А начало нового пути. Ведь старика все-таки поздравили за улов огромной туши. Он молодец. Неважно, что говорят другие. Главное, что старик не побоялся выйти в море и пробыть несколько дней в море.

Последовательность христианской антропологии Петрова обнаруживается также и в «Старике и море»: человек — хранитель творения, но это не отменяет, а наоборот, утверждает его властные функции по отношению к природным стихиям. Будучи свободным волевым существом, он обязан сопротивляться природе, обживать ее, окультуривать, что вовсе не означает деструктивного, потребительского к ней отношения. Мы несем ответственность за сохранность творения перед Богом, Вручившим его нам, ведь тварное бытие очень сильно зависит от нашего духовного состояния, чем оно хуже — тем хуже обстоят дела в природном мире (катаклизмы, стихийные бедствия), — это своего рода закон духовной взаимозависимости тварного бытия.

Властвовать над природным бытием — прямая обязанность человека: обуздывая свою внутреннюю эмоциональную природу, свою чувственность, он уже одним этим утверждает свою власть над ней, покоряет эмоции разуму. Спокойствие во время бури в море — уже победа над стихиями, даже если за ней последует твоя физическая гибель. Сантьяго далек от того типа завоевателя природного бытия, который так растиражирован эпохой великих географических открытий и наукой Нового времени, он — скорее созерцатель, живущий в гармонии с миром и самим собой.

Природа в лице гигантской рыбы бросает ему вызов, но поединок с ней человека показан Хемингуэем как естественная и благородная борьба двух, по своему грандиозных сил, которая не выделяет человека в автономное положение по отношению к природе и не лишает гармоничного с ней единства. Петров чрезвычайно точно это уловил: красота пейзажей — не просто попытка запечатлеть прекрасные кубинские ландшафты, которые автор «Старика и моря» так любил, она — выражение гармонии, царящей в душе Сантьяго, мужественного рыбака, в котором смирение не отрицает стоицизм.

Антропология Петрова представляет человека как цельное существо, раздираемое противоречиями, но способного принять все происходящее с ним с благодарением. Петров — не идеалист и не мечтатель, поскольку понимает, что безмятежность духа завоевывается в бою со страстями, достигается, а не дается Богом просто так. Однако, благодать — это дар, который невозможно заслужить, и мы должны быть добродетельными, ничего не ожидая взамен, ибо мы «куплены дорогою ценою» (1 Коринф. 6:20), Его Кровью, пролитой на Кресте. Бог нам ничего не должен, это мы Ему должны.

Все началось на русском поле с больной коровой и невероятно чутким мальчиком. Их показали стекла, запечатлели печальные образы, на том и разошлись, а когда вновь сомкнулись, то представили картину вычурного сюрреализма, какой только мог родиться в сознании спящего человека. А потом пришла зима — холодная, лютая, и на своих проталинах она явила взору русалку, что ликом своим лишила покоя послушника. Эти чудеса не дарованы богом, а созданы руками человеческими, которые способны превратить плоскую поверхность в выпуклую картину мира, полную бескрайнего очарования. Александр Петров имя живописца, и прошел он путь свой от полной безвестности до мировой славы через долгие годы упорной работы с масляными красками и стеклами. Воспевателю русских красот удалось собрать межконтинентальный ансамбль, который дал путевку в жизнь еще одному творению. На нем красуется хорошо узнаваемый почерк мастера уникальной живописи, но находятся теперь и новые черты — необыкновенная красочность, выразительно прорисованная людская мимика, почти ощутимый воздух морских далей и разносящийся бризом дух человеческой воли, которую не сломить прожитым годам.

Престарелый герой повести Владимира Солоухина «Край росы» должен был всего лишь дать мальчику взаймы косу, но не удержался и, превозмогая ломоту тела, сам принял участие в покосе. Для своей постановки Александр Петров взял за основу рассказ Эрнеста Хемингуэя, но нежелание старого человека капитулировать перед возрастом и расписываться в неспособности делать любимое дело не зависит от происхождения. Пожилой рыбак Сантьяго, что много недель возвращается в хибару без улова и вынужден понуро смотреть в глаза своего юного друга Маноло — настоящее воплощение крепкого характера. Старик дает слово мальчику, родной земле, но главное — самому себе и своей чести, что в этот раз рыбу он поймает, пусть ради этого придется хоть умереть там, на синей глади. Видавшая виды лодка тяжело несет по пенистым волнам своего гребца, а сам он словно сливается с окружающей природой, с каждым глубоким вдохом подпитываясь силой. Разразившийся в открытом море поединок рыбака с огромным марлином — не банальная рыбалка ради улова, а возможность вновь вспомнить молодость и ощутить крепость, по которой так соскучились мозолистые руки.

На стеклянной глади масляными красками написан человек в лодке, вокруг которого лишь необъятная синева моря и бесконечная голубизна неба, что наполняет мультфильм Петрова прежде нехарактерной для него исповедальной сущностью. Старик ведет напряженный монолог, и с каждым страстным пассажем будто наращивает выносливость, которой по-прежнему отчаянно не хватает, чтобы сломить сопротивление исполинской рыбины. Этот немало повидавший человек может поведать множество историй, но режиссеру достаточно акцентировать внимание на одной сцене из прошлого, которая призвана внушить уверенность в годами выстроенном характере. Никто из односельчан не обругал бы старика за поражение в этом поединке воли, и мальчик Маноло отнесся бы с пониманием, но самый строгий судья для рыбака — это море, которое отторгает от себя слабых и неподготовленных. «Могу! Могу! Живей!» — восклицал в давно позабытом азарте пожилой сенокосец Солоухина. Вот и его заокеанский товарищ Сантьяго, вышедший из-под пера Хемингуэя, чувствует, что может, и ощущает себя сильнее меченосной рыбы, стаи голодных акул или беспокойных волн.

Отчаянное упорство старого рыбака выглядит исступлением безумца, но возможность хоть на время ощутить себя молодым — самое лучшее на свете безумие. Для его отображения Александр Петров не пожалел ни красок, ни стекол, ни долгих месяцев работы. Необычный мультфильм по праву можно считать революционной картиной за ее дебют в IMAX-формате, но главное в способности русского живописца преподнести сюжет американского писателя поразительно тонко прорисованным. Если даже вторичные образы, как в случае с воспоминаниями Сантьяго, натуральны и прекрасны, то величавое синее море с лодкой, покачивающейся на волнах, манит к себе. Гордо парящие над синими просторами чайки, плывущий в своих грезах рядом с марлином старик образуют единство гармонии на стекле Александра Петрова. Замечательный художник недолго определялся со своим стилем и был верен ему долгие годы, которые вместили в себя полотна одно прекраснее другого. «Старик и море» отнюдь не конечная точка изнурительного путешествия с масляными красками и кистями за пазухой, а самый изящный в природе восклицательный знак, который материализовался после финальных титров. Долгожданная награда нашла героя, а он пошел дальше. Статуэтке «Оскара» не откажешь в изяществе, но даже она не сравнится с минутами стеклянно-живописного великолепия, которым можно наслаждаться и наслаждаться.

В 1954 году Эрнест Хемингуэй получил Нобелевскую премию по литературе на повесть-притчу «Старик и море». В 2000 году Александр Петров получил премию «Оскар» за мультфильм «Старик и море». Но, конечно, художественная ценность этих произведений заключается не в громких титулах, ибо любая премия — это условность и лишь выражение чьего-то мнения.

«Старик и море» — история, покорившая мир. Это звучит как-то громко. Наверное, правильнее было бы сказать, что это история, впечатляющая каждого читателя. Точно так же, как старик остается наедине с морем, так и каждый, открывающий для себя мир этой повести, остается с ней наедине. Порой кажется, что ты не по эту сторону страницы, а там, в лодке старого Сантьяго, и нет никого, кроме тебя, него и моря — ни книги, ни писателя, ни воспоминаний. Ты растворяешься в повествовании и ощущаешь каждой клеткой своей души мельчайшие эмоциональные переливы в настроении старика. Иногда тебе удается слиться и с мальчиком Маноло, и взглянуть его глазами на Сантьяго, которого можно уничтожить, но нельзя победить.

Я так много говорю именно о повести, потому что фильм Александра Петрова удивительно точно и чутко передает ее смыслы, не разрушает драгоценного слияния читателя/зрителя с художественным произведением. Полутона, почти незаметные глазу движения рисунка создают эффект, который сложно назвать каким-то одним словом. Но ты и сопереживаешь происходящему, и сосуществуешь с ним. За двадцать минут, что длится фильм, ты успеваешь прожить всю историю так полно, что после ее окончания можешь с неожиданностью для себя обнаружить, что ты не на кубинском побережье, и взгляд твой не устремляется в невидимую точку, где сходятся небо и океан.

Прозрачные, почти невесомые картины Александра Петрова придают происходящему какое-то внутреннее свечение, и это связано не только с техникой подсвечивания картинки снизу. Этот свет аккумулирует в себе излучение художественного текста, режиссерской творческой свободы и зрительского счастья от прикосновения к неведомым до этого мгновения тайнам прекрасного. Размытые, перетекающие из одного в другое рисунки в стиле ожившей живописи, с одной стороны, настолько точны в передаче деталей, что замечаешь даже едва заметные изменения в мимике, но с другой стороны, они оставляют такой простор для воображения, что позволяют зрителю стать соавтором фильма. Точно так же отрывистые, но не резкие фразы Хемингуэя превращают читателя в единомышленника писателя. Можно по-разному называть этот принцип вовлечения другого в творческие процессы созидания, а не только интерпретации. Там, где у других читатель или зритель становится партнером, собеседником или даже оппонентом, Хемингуэй и Петров уступают им свое место. Вернее, они дают такую возможность для слушающего и смотрящего — думать, что это возможно.

Есть мастера, на работу которых смотришь и восхищаешься их умению, и хочешь достигнуть их уровня. А есть мастера, гладя на работу которых, не можешь понять, как это сотворено: вроде бы все понятно, все на виду, но как это получается? Как из простых слов и односложных предложений Эрнест Хемингуэй сложил притчу о человеческом мужестве, противостоящем силе стихии? И как простыми сочетаниями цветов и движениями кисти Александр Петров рассказал эту притчу с экрана — не исказив ее, но и не повторившись за писателем?

Эта тайна и манит нас, заставляя возвращаться к повести в несколько десятков страниц, и пробуждающая желание прикоснуться к прозрачным краскам своими пальцами, чтобы ощутить в них опьяняющую легкость вдохновения.