Залив

Подожги свой ад
Тридцатилетний Селим возвращается из Стамбула в родной Измир, где его, кажется, не ждёт даже мать. Вскоре в заливе загорается танкер и город начинает пустеть. Многие догадываются, что вонь появилась не от пожара, то и дело повторяя: «Это не гарь, это что-то другое». Селим не носит респиратор и то ли свыкается с запахом, то ли отказывается впускать в себя гниль окружающего мира. Он идёт вдоль берега, проваливается в грязь и просыпается в больнице, спасённый загадочным приятелем.

«Залив» — максимально тенденциозный, но ладный европейский фильм. Эмре Йексан в своей первой работе высказал всё, чего от него ждали как от турка, долго жившего в Европе. Фоновый слой фильма — социально-экономический, можно сказать, классовый. Художественный слой — картина, каждый кадр которой можно повесить на стену. Работа собрана, как конструктор, из узнаваемых современных концептов, но главное — она на всём хронометраже выдерживает и жанр, и темп. Здесь обыгрываются два библейских мотива: возвращение в начале фильма и восхождение на «голгофу» в конце. Причём, возвращение происходит сначала в родной город, в семью, потом к прошлому — через вещи и бывшую девушку, и всё это неудачно — и наконец, к себе.

Одна из граней освобождения выражена через «цербера», сторожащего вещи, которые Селим привёз с собой из прошлой жизни. Экзистенциалистская по сути идея внутреннего ада нашла здесь выражение в виде ада материального. Болото в углах опустевшей комнаты склада — клейкая паста бытия — ад в других; но тошнота в герое долго не держалась: его вырвало и он перестал чувствовать запах, от которого все бегут, и чужая гниль его больше не заденет. 1:0, Жан-Поль.

Надо сказать, что вся турецкая творческая интеллигенция глубоко контровая, а при наличии цензуры это идеальная среда для вдумчивого творчества. Символизм запаха — политический, и автор этого не скрывает; отказ героя от сопротивления выражает идею внутренней эмиграции, популярную, кажется, во всех оппозиционных кругах в мире. Режиссёр, являя пассивного, но незлобивого героя на острие конфликта разложения и чистоты, постоянно показывает рядом с ним детей: только с ними он оживает и улыбается. И чем ближе Селим к обнулению себя, тем больше времени он проводит с детьми и тем больше становится на них похож.

Второй по значимости герой, чистильщик Джихан, скроен из трёх образов, один из которых вывернут наизнанку: сталкер-преследователь, сталкер-проводник и косноязычный «вергилий». Он провожает героя до нужного круга ада и изчезает из его жизни, причём, пути назад для Селима оказываются перекрыты: так нам сообщают, что назначение проводника выполнено.

Видимо оттого, что фильм автобиографичен, режиссёр будто сам присутствует в кадре, постоянно напоминая о себе своими находками. Это не даёт утонуть в фильме, держит внимание на поверхности. Здесь в каждой сцене можно наблюдать след авторской мысли: игры со светом, огнём и иностранными словами, положение тел в постели, назойливый звук вытяжки, отстранённая фигура матери в противогазе, подножка от полицейского, смеющиеся вместе с Селимом птицы. Катарсис от Эмре Йексана вышел прямой, как палка: костёр, наказание, боль и, наконец, очищающий смех под душем. Возврат к себе и людям передан через звук: пустая улица резко наполняется людским говором и Селим своим восхождением открывает поток. Замысел Йексана был гораздо депрессивнее, но иногда вещи пишут себя сами. В «Заливе» автору приходится дать надежду и герою, и себе, и зрителю.

Абсолют и торбы за спинами
'Залив' философским посылом в людское. 'Залив' - размышлением по турецки.

Вниманию зрителя 'другое кино'. Медитативное, без отчётливого очерчивания. Лишённое эмоциональной окраски. Почти лишённое. За завесой обыденности сегодняшний мир городского обывателя. Портреты людей в праздном безделии и за работой, в сумраке буден и торжественности зрелища. Что радует, что наполняет их миры смыслом? На что тратится время? Поток душ увлекает нас течением реки жизни. Они так похожи, они так различны в своих проявлениях. 'Залив' ли вдавленностью в них или наоборот?

Селим возвращается из Стамбула в отчий дом. Он в Измире. Это третий по величине город Турции. Ему до тридцати. Развод с супругой поездкой на Родину. Что теперь? Как теперь? И оракул на автобусной станции ответом - будущее в Ваших руках. Автор стропит дорожный путь для понимания происходящего - я помогу, не заблудитесь. Скарб вещей коробочными упаковками - накопленный багаж возраста. Всё в них. Всё тут. Но нужны ли эти вчерашние иллюзии? Кому? Для чего? Стоило ли везти сюда весь этом хлам, - вопрошает мать, - я посмотрела, там ведь нет ничего ценного. Это лишь будет занимать место на складе, а оно нам может понадобиться.

Отстранённость отца - прячется от судебной повестки (в его-то возрасте), назидательная мать (праздная болтовня, карточные дуэли с подругами), рабочие мебельного цеха (которые целыми днями ничем не заняты), товарищ по службе (и вспомнить то его не удаётся, силясь мыслями), подруга из детского далека, вышедшая 'прошлой зимой' замуж и бросающаяся в сексуальный спарринг для освежения, сестра с мужем (ни одного рационального грамма мысли), вот они сегодняшний суетливый день морского побережья.

Работать? Но в сон погружают будни офисного застолья. Выпить в кругу семьи за ужином? Даже глотка вина нет желания сделать. У Селима проблемы? Да вроде бы нет. Блаженная улыбка на его челе. Он скорее счастлив, нежели угнетён или подавлен. И именно ему режиссёр отводит роль бесстрастного наблюдателя. Не даёт оценок, не выносит суждений. Такое впечатление, что брачные оковы раскрепостили его, освободили от связывающих пут - обязан, должен, надо. А мир прибывает в этих рамках. А люди копошатся в этой ограде. Устои крепки, броня тоже.

Запах моря как запах перемен, запах свежести в распахнутость каменного мегаполиса. Селим всё более пьянеет счастьем, а окружающие надевают маски. Мать, так и вовсе противогаз. Что перед нами? Страхи. Фобии. Пугливость. Каков выход? Побег. И массовый исход цивилизации рывком от солёного бриза. А что осталось? Городская пустынность. Покинутость в спешном отъезде. Где Вы люди? Что осталось от Вас? Грязь. Только грязь. Вышел на набережную, ступил на отошедшее волнами море и увяз. По колено, по пояс. Поглощающая жижа втягиванием.

Что здесь ещё? Нищее довольство красками жизни и рыбаки бредущие с уловом. В радости. Полиция озлобившимися физиономиями полузверей. Та самая чья-то жена, что делит постель с мужчиной, пока муж в отъезде, но с мужем 'в одной лодке' - брак есть брак, по возврату. А ещё грязевая лужа в Селима - пока не разделался с 'наследством'. Избавился - и хочется надеяться высохла, не сочится.

Суета сует нашему вниманию.

Вода, как известно устремляет свой поток с горы, вниз. Заполняя собой всё пространство. Путь человека - вверх. И финал именно такой. Разноцветьем, различием возрастов, улыбками общения неразличимого щебетания.

6 из 10