Астенический синдром

Кира Муратова принадлежит к числу тех художников, которые творят, исходя из своих сиюминутных ощущений, эмоционального настроя. Иначе тяжело объяснить художественную несоразмерность тех фильмов, снятых в коротких временных отрезках творческой карьеры, продлившейся целых 54 года. Для безусловный классика отечественного кино восьмидесятые годы стали наиболее кризисным периодом, что прежде всего связано с продолжительной травлей советской цензурой её совершенно не крамольных картин. «Долгие проводы» были положены на полку на долгие 16 лет, была закрыта на стадии кинопроб картина «Княжна Мери», Муратова не была согласна с изменениями в монтаже ленты «Среди серых камней» и отказалась ставить своё имя в титрах, поэтому была указана как Иван Сидоров.

И вот в 1989 году она ставит свою самую сумрачную и мизантропную картину «Астенический синдром», по недоразумению считающейся классикой и новым словом в кино. Этому фильму подошёл бы слоган «Посвящается всем тем, кого я ненавижу», который был указан в том же году британским режиссёром Питером Гринауэем в своём фильме «Повар, вор, его жена и её любовник». Заблуждаются те, кто видит в «Астеническом синдроме» приговор эпохе перестройки. Куда точнее вскрыл нарывы советского строя Алексей Герман в «Хрусталёв, машину!», обратившись к последним дням сталинского времени с исторической дистанции. Скорее постановщица выносит приговор своему текущему мироощущению, совершенно не свойственному ей. Ранее творчество Муратовой было поэтическим, обращённым ко всему живому. В дальнейшем стали преобладать трагифарсовые черты эстетики и эксцентрическое поведение существования героев Муратовой, словно осознающих бессмысленность своего существования.

Выстраивание гротесковых ситуаций в «Астеническом синдроме», подобных комедийным скетчам, приводит к использованию топорных режиссёрских решений, аффектированной актёрской игре, надуманным сюжетным коллизиям, бессвязному повествованию, распадающемуся на неравные друг другу части. Стоит отметить достоверными лишь эпизод нахального поведения школьников на уроке, а также эпизоды с использованием музыкальных композиций, что Муратова всегда прекрасно делала. Как бы странно не было, но постановщица, погружаясь в грязь людского существования, ищет выход из собственной кризисной ситуации. Доведя до логического конца своё личное раздражение по поводу пребывания вроде бы интеллигентного человека «в дурном обществе», Кира Муратова вновь обратится к свету человеческого бытия в лентах «Чувствительный милиционер» и «Увлеченья», но всё же не без сатирических ноток.

Не случайно, что именно «Астенический синдром» стал апофеозом признания Муратовой мировой кинообщественностью: уже отгремел на фестивалях триумф «полочных» «Комиссара» и «Темы», уже состоялись премьеры «Покаяния», «Дней затмения» и германовского «Лапшина», но именно ленте Муратовой суждено было стать наиболее бескомпромиссным и прямым высказыванием о закате СССР. Остро, полемично, критически постановщица высказывается о реалиях «перестройки», ставя под сомнение не ее саму, но саму перспективу дальнейшего существования советской системы. «Астенический синдром» — это диагноз, но не позднему СССР в целом, а прежде всего интеллигенции, которая истощена физически и духовно и не может противостоять волне торжествующего хамства и беспринципности.

Уже в третий раз снимаясь в картине Муратовой, Сергей Попов на этот раз был и соавтором сценария: его персонаж с солоницынскими интонациями, учитель английского, из-за болезни засыпающий в самых неожиданных местах (в метро, на уроке, на педсовете, в кинотеатре), становится развернутой метафорой экзистенциальной и социальной неприспособленности интеллектуалов-гуманистов к реалиям рушащегося «совка» (схожие образы, но уже применительно к рыночному контексту, воплотит в поздних картинах Муратовой уже Маковецкий). Постановщица обманывает зрителя, создавая фильм в фильме: первый, снятый в грязно-серых тонах пародирует стилистику «перестроечной чернухи» и в то же время задает координаты понимания основной истории, его обрамляющей.

Насмешливо, с черным юмором Муратова изображает людскую толпу: в очереди за рыбой, в метро, в кинозале, толкаясь в автобусе, непрофессиональные исполнители, выбранные режиссером, дерутся, ругаются, яростно атакуют друг друга, стремясь заполучить место под солнцем, обнажая тем ненадежность и картонность советского нравственного идеализма, воспитывающего людей громкими фразами, а на деле, исподволь травящего лучших из них. Несмотря на мозаичность своей структуры, выстроенной вокруг множества вроде бы не связанных между собой эпизодов, «Астенический синдром» — удивительно цельное концептуальное высказывание, направление которому задает уже начальная фраза о произведениях Льва Толстого, как известно «зеркала русской революции» и одной из опор советской педагогики (вернее ее фасада).

Почему люди не стали лучше, прочтя Толстого в школе, Муратова и пытается разобраться: как оказывается из картины, лучше стали лишь интеллигенты, но они столь изнурены и обескровлены борьбой за существование во внешне гуманистической, но сущностно людоедской системе, что давно уже превратились из ее флагманов в жертв. Остальным же декларируемых гуманизм «совка» не нужен, они давно поняли, что он стал оружием пропаганды и не более, потому нравственное падение, озлобленность людей, хамство и взаимная ненависть в годы «перестройки» уже не были прикрыты идеологической ложью, а предстали во всей своей обнаженности. Особенно из непрофессиональных исполнителей «лютует» открытая Муратовой Александра Свенская, снявшаяся у нее впоследствии в «Увлечениях» и «Трех историях», — апофеоз хабалистого поведения.

Всегда тяготея к структуре альманаха, постановщица нанизывает сюжетно не связанные истории по принципу «жизни врасплох», случайно заснятой камерой. В «Астеническом синдроме» мозаика социально-бытовой жизни приобретает характер панорамы, даже эпоса (поэтому фильм и длится свыше двух часов — первый раз в карьере Муратовой). Исходя из этой ленты, в которой, как и у Германа-отца (особенно позднего), кинематографическое прописывание деталей, маниакальное внимание в эпизодическому, уподобляет эту ленту картинам Брейгеля и Босха, становится неумолимо ясно, что стране осталось жить недолго.

В отличие, скажем, от «Дней затмения», где Арабов и Сокуров помещают основную, апокалиптическую тему «перестроечного кино» в формат зашифрованной притчи, фильм Муратовой предельно понятен даже несинефилу: работая с радиоактивным материалом людской озлобленности, постановщица сгущает и концентрирует бытовые реалии жизни в России, становясь анатомом и диагностом самой нашей ментальности. Пессимизм и мизантропия выводов Муратовой несколько смягчается смеховой стихией, которая здесь предстает во всем своем многоцветии — от мягкого юмора до уничтожающего сарказма.

Однако, нестандартно поданное комическое — не главное в этой ленте (как скажем во «Второстепенных людях» или «Вечном возвращении»), ибо «Астенический синдром» для Муратовой — это еще и весьма болезненный переход с колеи модерна на рельсы постмодерна. Это пульсация ломающегося стиля, который постепенно усваивает правила игры эпохи «конца истории и больших утопий», добавляет данной ленте какой-то запредельной взвинченности. Можно сказать, что в «Астеническом синдроме» Муратова вплотную приблизилась к невозможности говорить языком модерна об апокалиптических реалиях шпенглеровского «конца цивилизации». Для того, чтобы не сойти с ума, как художник, в этой карнавальной карусели, режиссеру нужно совершить акт самоотрицания и самопреодоления, что Муратова и сделала в своих лентах 90-х годов.

Мой любимый фильм.

При первом просмотре он произвёл на меня сильнейшее впечатление. Я был шокирован, в первую очередь, своей реакцией на него: несмотря на всю мрачность и депрессивность картины, после её просмотра у меня было ощущение, близкое к счастью. Позже я разгадал этот парадокс: я впервые увидел фильм, настолько точно отражающий моё внутреннее восприятие мира, и настолько идеально «в точку» задающий о нём те же вопросы, которые не дают покоя и мне. Безумно воодушевило осознание того, что 30 лет назад другой человек, которого уже даже нет в живых, чувствовал и думал в том же направлении, в котором чувствую и думаю я сейчас. И Кира не просто думала и чувствовала, но и облекла всё это в великолепную, невероятно выразительную художественную форму.

Мне обидно видеть в большинстве рецензий преподносящееся, словно аксиома, утверждение о том, что этот фильм про Перестройку. Сама Кира в своих интервью неоднократно опровергала такую трактовку, говоря, что конкретная эпоха в этом фильме служит лишь фоном, а суть заключается в другом. Для меня это очевидно: в «Астеническом синдроме» затрагиваются слишком фундаментальные темы, чтобы он был просто «фильмом о времени».

Этот фильм главным образом о неприкаянности человека, вызванной неудачностью самой его природы. Дмитрий Быков очень точно, на мой взгляд, метафорически назвал это «трещиной», которая находятся внутри каждого человека, и которая не даёт ему покоя, но с которой ничего нельзя сделать. Люди всю жизнь занимаются в сущности только тем, что забалтывают свои «трещины», но ничего глобально исправить не могут.

Герои «Астенического синдрома» (как и большинства фильмов Муратовой) — это люди с воспалёнными «трещинами», те, кого это довело уже до тотального (или близкого к тому) безумия. Но то, как подан мир фильма, наводит на мысль о том, что на самом деле «трещина» есть внутри каждого человека, и показанная фильме трагедия — это трагедия не отдельных персонажей, а в сущности людей как таковых.

Неслучайно Кира говорила, что не любит использование слова «проблематика» относительно своих фильмов, ведь оно словно подразумевает, что у проблемы должно быть решение, а Муратова как раз снимала в первую очередь о том, что никакого решения, к сожалению, не имеет.

Это неутешительный вывод, но для меня, как для зрителя, великая радость осознавать, что есть люди, которые хотя бы настолько отважно и художественно точно решаются об этом сказать.

10 из 10

Астенический синдром — это самый настоящий цирк уродов, в котором не замечаешь, как реальность перетекает в абсурд, бытовой реализм доводится до крайности и становится дичайшей галлюцинацией. Мир после зомби апокалипсиса, где подземка наполнена массами спящих людей, совершающих пересадки, поднимающихся по эскалаторам в состоянии анабиоза, не замечающих друг друга, переступающих друг через друга. Истеричная манера каждого из героев, крик вместо нормальной речи, ломание и глаза на выкате, звериная жестокость в очереди за рыбой, в абсолютно бытовых ситуациях.. И во всем этом повальном сумасшествии узнается такая обычная человеческая жизнь, в данном контексте — советская, но не обязательно.

Картина поделена на две новеллы. Первая — история женщины, потерявшей мужа. Эпизод начинается похоронами, даже несколько архаичными — с плакальщицами, выполняющими свою работу формально, как и все приглашенные. Кто-то из гостей смеётся и беседует, пока опускают гроб, могильщики, — совсем не шекспировские, подгоняют родных быстрее закончить церемонию. Безутешная вдова бежит из этого вертепа, от этой фальши и пошлости. Всю дальнейшую половину фильма она слоняется по городу привидением, врезается в людей, бьется в истерике, пытается забыться с первым встречным забулдыгой, увольняется с работы, выплевывает в лицо знакомым и незнакомым всю накопившуюся неприязнь.

Эта история остается незаконченной, да и как можно закончить сказ о бесконечной скорби. Все увиденное оказывается фильмом в фильме, с премьеры которого недовольные зрители разбредаются, не обращая внимания на уговоры ведущего остаться обсудить картину.

Далее мы видим историю школьного учителя, такого же лишнего в своем мире, наблюдателя, случайного прохожего, подсматривающего чужие жизненные драмы и коллизии, развернувшиеся прямо на улицах города, в антураже перестроечного (вневременного) упадка, говорящего стихами, не надеясь быть услышанным, с интонацией шута жалующегося прохожему на непонимание.. юродство, как самозащита. Учитель страдает астеническим синдромом, хотя страдание это сомнительно. Скорее провалы в сон — отличное средство уйти от реальности, не быть, не видеть, не воспринимать. Ученики глупы, пусты и безобразны, отличницы, механически выдающие заученные параграфы, не намного приятнее маральных разложенцев неучей. Кругом жестокость, нелюбовь, необоснованная агрессия. Сам главный герой говорит, естественно классическим текстом, о ненависти ко всему и к себе в том числе. Сюжетная линия не важна, станции пересадки с одной на другую существуют независимо друг от друга, но служат общей идее. Хаос структурирован, и в общем проницательному зрителю не сложно считать посылаемые автором символы и намеки. Интереснее сама атмосфера созданного Муратовой мира, в котором такие же люди, с такими же лицами, голосами, телами, говорящими на том же языке, но почему-то так страшно, и буквально чувствуешь этот спертый безжизненный воздух, ощущение гнетущее и безнадежное. Люди-монстры, люди-мертвецы, инферналы, запертые в отвратительного вида квартирах-гробах, набитых ненужным барахлом, которое хочется забрать с собой на тот свет.

Все происходящее отдает больницей еще задолго до того, как туда попадает главный герой. Фразы повторяются по несколько раз, как в каком-то дурном сне больного лихорадкой, параллельное «говорение» в пустоту, не замечая и не нуждаясь в собеседнике. Банальные слова и разговоры, слышанные нами каждый день, раскрываются во всем своем идиотизме и нелепости. Как докричаться до этих манекенов? Буквальный крик не помогает, убежать? Невозможно, как в том же сне, когда ноги вязнут в цементе и не можешь бежать, везде будет одно. Только «уснуть и видеть сны».

Картина представляет собой коллаж, склеенный из художественных и полудокументальных сцен, фрагментов записи в психбольнице, живодёрне, на рынке, в коммуналках. Но швов между вымыслом и правдой почти не видно, да и вымысел вполне реален и осязаем. Перед зрителем ставят зеркало, в которое ему по понятной причине неприятно смотреть. Такая отстраненность, приправленная сюрреалистичной картинкой, пугает обывателя, пришедшего в кино/театр за весельем, чтобы не видеть разрухи вокруг себя. Здесь все тоже, что нас окружает, но на контрастах, подчеркнуто. Раздирание жаренной рыбы — обычный вроде бы процесс, — под лиричную классическую композицию кажется уже чем-то отталкивающим, непроизвольно отводишь взгляд. Вообще самые «несозерцательные» сцены идут под классическую музыку, опять же как сочетание в человеке животного, земного, с чем-то высшим, нездешним. Голое тело человека — как венец творения природы, квинтессенция божьего промысла, в интерьерах разрухи и полного распада — обшарпанные «убитые» комнаты загаженных коммуналок.. что может быть ужаснее и прекраснее? Да что угодно может быть прекраснее этих отнюдь не привлекательных и не возбуждающих желание людях. Но необъятных размеров мужиковатая завуч школы, нахамившись за день, придя домой и довольно своеобразно «приласкав» инфантильного придурковатого сынка, неожиданно берет в руки трубу, открывает ноты и начинает играть.. наивная надежда, что возможно где-то в нас насекомых еще тлеет божественная искра.

Астенический синдром — это состояние всего нашего мира, наша форма жизни. По-научному мы в состоянии анабиоза, окуклившиеся зародыши, которым, кажется, только предстоит открыть глаза и начать жить. И ночной вагон метро увозит спящего героя в темноту.. видимо, не время еще.