Богиня

- Тетя!.. Расскажи мне сказку.
- Какую, мой милый?
- Про демоницу, которая убивает маленьких детей.

Должно быть, истории всех жизней похожи на путешествие по реке. С отмели к отмели, от предгорий к устью, несомые временем, точно легкие лодки. И, стоя в тумане, канув в тумане у крутого берега, так сложно вернуться назад даже мысленно, проследить путь до самого истока. Как недавно он был, тот день, когда воды сомкнулись над резным лицом Матери, а ты смеялся, глядя на увядающие в небе соцветия фейерверка… Как так вышло, что я снова у твоего изголовья, и теперь наша давняя страшная сказка — в точности про меня. Ты не жалеешь свою тетю, Кхока. Ты требуешь от нее слишком многого. Подумай сам, если меня не станет, кто накормит тебя сладостями? Кто обведет сурьмой твои глаза?

Шармиле Тагор — четырнадцать, а ее героиня, Дая, уже три года как замужем, младшая невестка в богатой семье, кокетливая девочка, чинно играющая социальную роль. Брак означает обязанности, долги почтения и любви: кажется, что птицы, дети, старики и боги в этом доме едят только из ее рук. И когда из-за «вещего сна» свекра круг обязанностей меняется, может ли она возразить? Даже если теперь приходится часами молча сидеть в алтаре, терять сознание от густого дыма благовоний (смотрите, Мать вошла в самадхи!), смотреть, как к пугливо поджатым, окрашенным хной стопам несут все несчастья, все болезни окрестных деревень, надеясь там, где для надежд уже поздно, и все менее смиренно требуя чудес. День ото дня исцеленных больше, благодарения громче. Но на юном лице аватара — глубокие тени, словно видна на просвет темно-синяя кожа Кали. Когда богиня оказывается бессильной, она становится демоницей, а умершие — убитыми.

После того, как отгремели давние скандалы и право художника демонстрировать старческое слабоумие религии было восстановлено, «Богиня» затерялась в обширной фильмографии Сатьяджита Рая. Не самая совершенная из созданных им лент, не самая смелая, не самая глубокая. И все-таки поразительная. Индуистская экзотика здесь обманчива, она — не сам предмет высказывания, а повод для разговора, способ вытащить на свет то, что давно стало невидимым из-за своей обыденности. Начиная с несвободы женщины, режиссер уходит дальше, разворачивая виток за витком бесконечную спираль несвобод. Мужья безгласных жен обречены на аристократическую праздность и полную зависимость от богатого отца, на затянувшееся взросление под чужой рукой и жестокий подростковый бунт. Но и отца, слыша эти спотыкающиеся шаги, этот робкий голос, невозможно счесть хозяином жизни. Его наивные попытки обрести Мать — следствие того же тотального сиротства, беззащитности перед своими недугами, близкой смертью, тяжелыми цепями обессмыслившихся традиций и предрассудков.

В фильме сильна этнография, понимание отдельных деталей требует знаний по истории и культуре Бенгалии. Но выразительный киноязык взрывает изнутри временные и географические рамки сюжета, приводя нас на тот же туманный обрыв над рекой, где заблудилась Дая. У каждого мастера свой путь к реализму, и там, где, другие пойдут через упрощение, демонстративный отказ от «иллюзий кино», Рай, напротив, избрал визуальную сложность, даже изощренность, облек настроения и предчувствия героев в немые символы. Он не творит произведение искусства, но, с помощью фильма, делает таковым саму жизнь. Социальный посыл ленты злободневен, однако сумерки ушедших дней не делают ее реликтом. В этом симбиозе предельной публицистической честности и высокой художественности есть что-то завораживающее, приглашающее не столько выслушать, сколько задуматься. Так просто пройти по предложенному режиссером маршруту чуть дальше и встретить на очередном витке спирали самих себя. Ту потаенную часть души, что, и доныне пребывая несвободной от страха перед вечностью, с жадностью и тревогой всматривается в неведомое, просит страшных сказок перед сном.

Религия. Благо она или зло? Одни считали её опиумом для народа, другие — источником мудрости и божественного откровения. Во имя религии убивали и умирали, карали и исцеляли, жертвовали как собой, так и другими. Но все эти жестокие и милосердные дела во имя веры творили не боги, но люди. И ответственность за свершённое во имя веры зло ложится на сотворившего его человека. Бог, с именем которого на устах оно совершается, здесь совсем ни при чём. Но люди не только легковерны, они ещё слепы и глухи. Вину за свои собственные ошибки им легче возложить на божество, обвинив его в немилости, нежели увидеть источник бед в собственных поступках.

Фанатизм — страшное слово. Он гадок в любом виде: героическом, патриотическом, фанатском. Но ужаснее всего фанатизм религиозный, замешанный на суеверии, подкрепленный снами и бредом, которые человек принимает за божественное откровение. И ладно бы фанатик сам сходил с ума, но он ещё стремится в своём безумии поведать всему миру о своём открытии. Вот так одним прекрасным утром со слов своего предельно религиозного свёкра юная Дая была объявлена живым воплощением богини-матери. Прекрасный цветок, который только начал распускаться. Молоденькая супруга, невестка, сестра и тётя. За три года брака она стала не просто хранительницей очага, но светлым ангелом всего дома, украшающим и преображающим своим присутствием жизнь в нём. Счастье могло бы длиться долго, если бы не злополучный сон старика. Казалось бы, так замечательно, что все вокруг считают тебя богиней, поклоняются тебе, совершают обряды, возносят молитвы. Быть богиней даже почётнее чем рани или махарани. Это социальное положение, выше которого не подняться. Но небесный статус не принёс девушке счастья, а отнял его. Не подарил удовольствие, но наградил страданием, не повлёк за собой радости, но породил боль и муку, которая в силу роковых обстоятельств стала нестерпимой до такой степени, что разум не в состоянии был вынести её.

Тонкими штрихами из нехитрой истории рождается магия кино. Дая ни слова не скажет поперёк уверовавшим в неё, но судорожно поджатые пальцы босых ножек выдадут трепет и смятение её души. Она не рыдает и не стенает. Её страдания много ужаснее, потому что не могут выплеснуться во вне. Только борозды на стене, оставленные её ноготками, станут молчаливым свидетельством бури, бушующей внутри. Рей искусно показывает, как перерождается Дая, уверовав в собственную божественность. Первой пропадает улыбка, потом изменяется выражение глаз. День за днём они превращаются в два огромных чёрных колодца, на дне которых едва заметно плещется обречённость и безысходность. Но страшнее всего увидеть отражение прошедших с девушкой перемен в глазах ребёнка. Кока — маленький племянник Даи, который раньше ни часа не мог прожить без своей любимой ласковой тёти, теперь боится её. Он больше не видит в ней родную и близкую душу, она превратилась в неведомое и опасное существо. Лишь один раз надежда далёким огоньком спасительной лодки блеснёт во тьме суеверия и фанатизма. Но огоньку не суждено стать светом. Ему не развеять клубы дыма и удушье воскуряемых благовоний, не пробиться сквозь монотонно повторяемые десятком поклоняющихся людей мантры, не разогнать бесконечные толпы паломников, не излечить заражённого завистью сердца старшей невестки.

Нельзя сказать, что гениальный бенгальский режиссёр выступил в своём творении против устоев индуизма. Рей и сам не был далёк от религии, ценил и уважал духовную глубину индуистских учений. Но он отчётливо даёт зрителю почувствовать, что есть разница между верой и суеверием, между сыновним долгом и попустительством сошедшему с ума отцу. Ослепляющий фанатизм не имеет ничего общего с истинной верой. И там, где он прочно пускает в сознание людей свои удушающие разум щупальца, неизбежно рождается зло, и умирает справедливость.

Закоренелому попсовику, вроде меня, сложно было представить, что в Индии могут снимать кино, в котором нет танцев. Более того, после тысячи и одного просмотра Зиты и Гиты по телевизору, кажется, что в Индии вообще было снято всего два-три фильма, да и то на государственные деньги и при помощи неспециального оборудования. Однако, оказывается, всё это время был Сатьяджит Рей — настоящий, уникальный режиссёр, способный в такой, скованной (опять же по личному мнению) традициями, стране снять мировое кино, создавая из сложно понимаемых национальных особенностей предельно ясные символы и эмоции.

Фильм «Деви» проводит параллели между проблемами традиций и семейными отношениями. Отец против сына, традиции против рационализма. Отец создаёт культ вокруг жены сына, вырывает её из обычной жизни и делает из неё статую, к которой ежедневно приходят молиться и стучать ритуальными железками. А сын, естественно, хочет получить свою жену назад. Он любит её и понимает, что всего лишь один сон стареющего безумца может принести много горя. Зачем нужен доктор, когда есть Богиня, милосердная Мать, способная исцелить все болезни? Теперь можно поплакаться ей в платье и всё пройдёт. А если кого исцелить и не получится, то можно всегда назвать бывшую богиню демоницей.

Конечно, осуждать традиции собственной страны Рей и не собирался, а лишь выступил против фанатизма, который превращает мудрецов в дураков. Его неореализм успешно совмещает в себе и божественное исцеление и будничное существование. Сюжет не топчется на месте, но идёт крайне молчаливо и не спеша. Диалогов вполне достаточно, но большинство эмоций сверкает в моменты тяжёлых дум. Один лишь улыбчивый бедняк, поющий о благословении Матери, не замолкает ни на минуту и играет наиболее сильно.

Индийские чиновники боялись, что эта честная картина может навредить репутации страны. Многие осудили фильм, но зачем обижаться на правду? Ведь в картине нет никакой гиперболы, да и настоящая вера там вытеснена культом, хотя давным-давно уже просят всякие бородачи, что бы люди не создавали себе кумиров. Выгораживая традиции, Сатьяджит Рей пользуется универсальным кодом кинематографа, комбинируя эмоциональность Феллини и находчивость Уэлсса, доказывая, что чтобы понимать Индию, не обязательно читать много книжек про индуизм и танцы. Достаточно уметь чувствовать.