Лурд

Гениальный вуайерист
Когда-то Джим Моррисон сказал: 'Камера - это вуайерист, который следит за нами'. Вернее и не скажешь. Режиссер подсмотрела в душах этих бабок и теток зависть и неверие. И от подсмотренного в их душах становится стыдно и так же 'неприлично'.

За режиссуру Джессике Хауснер 10. Иной раз так противно в церкви видеть всех этих бабок, и сказать им ничего не скажешь, наедут, сами знаете как.

Фильм сильный, так как очень доходчиво (для средних умов в том числе) показано полное отсутствие веры у этих приличненьких католиков. Впрочем, наши православные точно такие же. Лурд жаль, это место святое, как и Дивеево, и Бог всем дал исцеление. Но моральные уроды его принять не могут. На то оно и уродство - не в теле, а в душах.

Вот даже взять эту бабку, которая поначалу больше всех хотела исцеления Кристины, ей ближе не духовный полет, не исцеление, а старость и смерть, - вспомните, как она побежала за ними в горы (когда Кристина пошла целоваться с этим мальтийцем-карабинером), и с каким усердием и 'надеждой' подтолкнула кресло, хотя девушке лучше бы кто-то принес выпить бокал вина и обычный стул. По опыту спортивных травм и гипса знаю, что мышечная атрофия проходит месяца через 3 или даже 6. А наш 'танцор' крутил ее вокруг оси и у девушки закружилась голова, что и не удивительно.

Тетки показаны сильно и очень натуралистично. Отдельная благодарность актрисам, которые пошли на такое, прочувствовали образ! Это еще не каждая женщина в годах способна это состояние отрефлексировать и разоблачить и тем самым грамотно войти в роль!

В конце профиль бабки поражает, как она медленно ее повезла, посадив в кресло, одно это может убить только что исцелённого человека, как и бегство кавалера, и вспомнилась фраза из статей про то, как старшее поколение убивает младшее: 'Мама - это страшная сила'. Сколько таких бабок разрушили счастье, семью и любовь у своих детей, например, и не сосчитать.

А ведь если бы девушку окружила не зависть и злость, а теплая дружеская поддержка этих людей, возможно, исцелялись бы в святых местах гораздо больше и чаще...

10 из 10

Мертвенный свет
Богач же сказал: …если кто из мертвых придет к ним, покаются. Тогда [Авраам] сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят (Лк.16:28-31)

Вдох, выдох и снова вдох. Прохладный воздух густ и душен от ладана, тошнотворная сладость, головокружение. Обширная, но однообразная культурная программа для тех, кто не в состоянии сам донести до рта ложку: прогулка в инвалидной коляске по пещерам, где некогда являлась Богоматерь, исповедь, общая фотография, месса, покупка сувениров, чудесное исцеление, прощальный банкет с караоке. За пыльным стеклом лавчонок скучают ряды бело-голубых матрешек: неоновые нимбы, ангельские перья. Священнодействия стыдливо таятся от досужего взгляда: внушительная латынь за колеблемой завесой купальни, деликатный шепот туалетной бумаги за дверью. На завтрак – буклеты, на обед – анекдоты. Радуйся, благословенная в женах, если, конечно, можешь.

Фильм австрийки Джессики Хаузнер подчеркнуто лишен живого чувства. Завязка несложного сюжета грядет ближе к середине ленты, а до тех пор - долгая молчаливая прогулка по местам, где давно умерло, истлело, иссякло не только божественное, но и человеческое. Кадр многолюден, толпы деловито бодрствуют в очередях, чинно страждут у святынь. Но стоит отвести взгляд, и вспоминается не поток тел, а холодная пустота, дурная бесконечность зеркальной анфилады. Безукоризненная красота неживого: дефицит художественности и тепла при высочайшей технике исполнения. История подана медлительно и скупо, словно нехотя, линии взаимоотношений едва намечены карандашным штрихом, амплитуда эмоций стремится к нулевой отметке, где застыла улыбка Сильви Тестю - вежливая и растерянная, ничего не значащая. Но каждая фраза, каждый ракурс работает на конечную цель. В сотворенном режиссером пространстве сам собой разрешается библейский парадокс маловерия, и ответ Авраама богачу уже не кажется софизмом. Задолго до того, как парализованная Кристин встанет на ноги и, оставив постель свою, пойдет прихорашиваться перед зеркалом, нас исподволь подведут к мысли о том, что чудо в этом мире ничего не способно изменить. Неважно, было ли это прикосновение длани Господней или просто поворот в течении болезни. Неважно, чем все завершится. По большому счету неважно даже само наличие или отсутствие Бога. Если однажды Он все-таки явится в славе Своей, здесь все равно не будет никого, способного узреть: абонент недоступен, пожалуйста, приходите позже.

Субъективно довольно сложно понять тех, кто пришел от «Лурда» в восторг. Жестковатая, холодная и ограниченная честность ленты впечатляет на интеллектуальном уровне, но отвращает сердце. Попытки противопоставить Кристин окружению и найти в ней что-то эдакое обречены на провал. Почему именно она? Ни почему. Она способна принять случившееся чудо не больше, чем остальные. Стремление увидеть благую тайну в поведении безымянной старухи-паломницы, упорно таскающей чужое безвольное тело по маршруту святости, разбивается о настойчиво заданный в начале пути вопрос: «Что конкретно нужно сделать, чтобы исцелиться?».Весьма вероятно, эти хлопоты, как и черствое подвижничество похожей на ожесточенного умирающего ангела волонтерки Сесиль – всего лишь расчетливая борьба за божественный приз лучшему паломнику, способ на чужом инвалидном кресле въехать в Царствие Небесное (еслиуж с земным не сложилось). Хаузнер оставляет мало простора для надежды. Ее фильм не столько о кризисе церкви или веры, сколько о всеобъемлющем кризисе человечности. Безжалостный свет картины, похожий на мертвенное тревожное мерцание неисправной люминисцентной лампы, срывает теней, обнажая людей во всей неприглядности и слабости. Демонстрирует гнойные язвы, внутренний паралич, воспрещающий не то что идти дорогой любви, милосердия, самоотречения, но даже просто шевельнуться, ненадолго отвлечься от собственных горестей и радостей, подарить кому-то неравнодушный взгляд. Вдох и выдох, еще один миг, еще один день жизни, проходящий без нашего участия, без движения души. Небо над Лурдом синее-синее, точно благодатный покров.

Верю — не верю
«Der Herrgott nimmt,
Der Herrgott gibt,
Doch gibt er nur dem
Den er auch liebt…»
«Rammstein»

Скрипучие караваны колясочников чинно стекаются к намоленным землям Лурда в благоговейной надежде на чудесное исцеление. Сакральное единение со святыней — последний шанс добиться спасения души для тех, чье тело обездвижено и отравлено болезнью. А если разум еще теплится в недрах страдающей плоти, начинаешь понимать, почему некоторые за глаза обидно называют тебя овощем. Когда перекидывают с коляски на кровать и обратно, как мешок с картошкой, когда из-за отсутствия нормальной гигиены начинаешь пахнуть скверно, как лук или чеснок, когда большинство окружающих смотрит на тебя с какой-то стыдливой брезгливостью — как капризный ребенок на брокколи или спаржу. В бессрочном рабстве этого огородного оцепенения столь велик искус впасть во грех: Уныние, Зависть, Гнев — выбирай любой. Сила воли становится синонимом силы веры, ведь от кого еще ждать помощи, сострадания и истинного чуда, если не от Иисуса и Девы Марии? Именно здесь, на юге Франции, в местах, где полтора века назад Богородица в течение нескольких месяцев являлась четырнадцатилетней Бернадетте Субиру, впоследствии канонизированной, и возник роскошный храмовый комплекс с базиликами, чудотворными пещерами, святыми источниками, гротами и купелями.

Экспедицию сопровождают поджарые молодые люди с восьмиконечным крестом на груди — подданные Мальтийского Ордена. Они, в отличие от своих средневековых предков, уже не обнажают мечи под знамёнами священных войн, попутно сея хаос и обогащаясь трофейным золотом, но зато травят богохульные анекдоты про святую Троицу, прямо намекающие на то, что весь паломнический комплекс Лурда — мишура, глупость и профанация. Не Иерусалим, не Ватикан, не Афон — именно Лурд был избран 37-летней австрийкой Джессикой Хауснер как место действия; точка, появившаяся на карте мировых святынь относительно недавно, а потому априори благодатная для всевозможных религиозных спекуляций и еретических актов. Комичность истории исцеления Кристины, молодой белокурой женщины с печальными влажными глазами, зиждется на клерикальной бюрократии, ставящей во главу угла не само чудо Господне, а факт его признания христианским сообществом. Главную героиню мы на протяжении всего фильма видим то в забавной красной шапочке, то в синей кофте — случайность или нет, в одежде именно тех канонических цветов, которыми Леонардо, Рафаэль, Боттичелли и другие мастера Ренессанса прописывали драпировки облачения Богоматери на своих полотнах. Искренняя, благодушная, смиренная скромница в окружении скептиков, сплетниц и разгульных сестер милосердия, для которых благотворительность — не более чем хобби. Если не о тождестве, то как минимум о родстве героини с Мадонной говорит тот факт, что окружающие ее люди, как и 2000 лет назад, жадно ищут ответы на вечные вопросы о судьбе и справедливости, но им по-прежнему застилают глаза зависть, обида и самолюбие — так, что они не способны признать чуда, случившегося с ближним, бесцеремонно вкладывая палец неверия в чужую рану.

«Лурд» снят как типичное европейское фестивальное кино — выхолощенное, малоэмоциональное, со вторящим сюжетной локальности художественным аскетизмом. Пресное повествование в однообразных декорациях, размеренно отсчитывающее минуты хронометража в задумчивой тишине, лишь пару раз разбавленной вдохновенным «Ave Maria», еще единожды — известной токкатой Баха, и только в конце разрывающейся популярными мелодиями 80-х. Смазанным, скомканным и оборванным финалом Хауснер хитренько так, по-женски, снимает с себя ответственность за все вышесказанное, — мол, сами решайте, верить или нет, и вообще, не хочу ничего никому доказывать, не хочу ставить логическую точку, хочу мурмурмур. Впрочем, лукавство это, до сего момента режиссерский месседж довольно внятно читается в четко выстроенной антитезе: истинная вера — сокровенная, незримая, глубокая — противопоставлена Католической Церкви как социальному институту, утопившему в показушной обрядности и пустословии универсальных проповедей саму суть христианского учения. Символом тому — растиражированная, обезличенная, превращенная в сувенир, вручаемая, будто христианский «Оскар», лучшему паломнику, статуэтка Девы Марии, пошло отсвечивающая гладким глянцем мертвого пластика, — та самая, которая с постера фильма смотрит на зрителя пустым равнодушным взглядом.

'Лавка Чудес'
Париж, чей антураж разбавлен кровью беженцев из африканских колоний, давно уже не благоухает Chanel N5, а вероятность повстречать на Монмартре очаровательную француженку, отдаленно напоминающую Амели, равна вероятности явления на Монпарнасе самого Аполлона. Столица Франции утопает в уличной преступности и мусоре, хватаясь поочередно то за Эйфелеву башню, то за Нотр-Дам, как хватается за благословенные руки спасителя любой утопающий. Париж схоронен под проломленными черепами в катакомбах, а над ним воет вечная плакальщица Дева Мария Лурдская, готовая, по доброте душевной, приютить разочарованных туристов у себя дома, в скромном Лурде, а заодно от чего-нибудь излечить, от любопытства, например.

В то время, как любой ребенок мечтает попасть в Диснейлэнд и сфотографироваться с Микки Маусом, любой «колясочник» мечтает оказаться в Лурде, посетить санктуарий и купить парочку статуэток Девы Марии. В надежде оказаться следующим, шестьдесят восьмым чудом, признанным церковью, католики со всего света съезжаются туда, где однажды юная Бернадетта узрела женщину в белом, чтобы поучаствовать в бесконечных процессиях рука об руку с другими верующими и помолиться в подземных храмах. Страдание стекается в Лурд со всех уголков планеты, чтобы на нем можно было спекулировать. Одно счастливое исцеление ценой в мириады пролитых слез матерей парализованных детей, миллионы выпавших волос онкобольных паломников. Действительно ли, Лурд дарит надежду, которая рождается при виде чужого выздоровления, или же отнимает ее, когда приходит осознание, что выздоровление не твое?

Кристин искала то же, что и все другие паломники. Немного надежды, которой буквально с ложки кормили волонтеры за общими столами. Немного веры, которая оставалась на пальцах липкой невидимой субстанцией, стоит лишь провести ими по холодному камню грота. Немного любви, любви господней, изливающейся из святого источника в купелях. Исцелиться? Было бы чудесно. Но совершенно не обязательно. Мир и без того сегодня вращается только вокруг тебя. Окружающие преклоняют колени у твоей постели, молясь так, будто молятся за здоровье тела французского короля. Мужчины дарят не брезгливые, но приторно жалостливые взгляды — единственное проявление любви, на которое можно рассчитывать. Лурд — симулятор жизни.

Лурд — человек. Еще один «колясочник», нуждающийся в исцелении. Болезненный организм, жизнь в котором поддерживает иррациональная аура мифов, легенд и сплетен. Стремясь оправдать чьи-то надежды, Лурд тщетно проживает один и тот же день снова и снова, повторяя как мантру одну и ту же молитву, уповая на милость Девы Марии, судьбы и счастливого случая. Давно уже став бездушным, ровно в тот момент, когда «творить чудеса» стало тяжелой работой, городок неискренне растягивает губы на лицах волонтеров и встречает новых страждущих колоннами белых статуэток-сувениров, таких же пустых внутри, как и давно разоренное святилище веры и надежды. Лурд растерял свои волшебные силы, теперь он не лекарство, но плацебо. Не Святой Грааль, но карта к его местонахождению.

Джессика Хауснер достаточно методично передала атмосферу этого утомленного города. Уставшего ни столько от навязчивой жажды чудес, сколько от неблагоприятных порождений этой жажды. У еще теплящейся надежды тут же разбивает лагерь свора диких животных, яростно скалясь и плотоядно поглядывая до тех пор, пока последний уголек не дотлеет. Вампиризм и паразитизм соседствуют с гуманизмом, случайные зеваки тихонько попивают одухотворенную кровь вновь прибывших паломников, вгрызаются и живьем рвут из груди разбитое сердце, воротят нос от любого проявления жизнелюбия. Лурд — место, обреченное на вечное несчастье, кому не суждено исцелиться, будет уезжать домой набираться сил, чтобы вернуться и снова вывернуть наизнанку самое себя. Те, кто исцелился, не вернутся никогда.

«Лурд» кино без финала. Начатое предложение, которое завершить вверено самому зрителю. Так было ли чудо? И если было, то, действительно ли оно настолько хрупко, что рушится от одного лишь злого слова, как карточный домик. Неужели оно настолько пугливо, что в ужасе отступает перед неприкрытым счастьем и едва прикрытым стыдом. А может чудес и не бывает? Бывает «краткосрочная» ремиссия. Режиссер осторожно подводит каждого к довольно очевидному ответу, при этом, не вмешиваясь грубо в вопросы религии и веры. Лурд — фасад для веры, атрибут в виде камня на шее, который тянет на дно суеверных ожиданий. Лурд — симулятор чуда.