После любви

Не знаю, может быть я чего-то не понимаю, но это кино мне не понравилось. Возможно оно будет понятно женщинам, людям пересекшим границу своей страны, уехавшим за рубеж, возможно более милосердным, чем ваш покорный слуга, но фильм «После любви» не нашёл абсолютно никакого отклика в моём циничном сердце. Режиссёра понять можно, причину того, что он захотел снять кино по реальной жизни. Имеет право. Только вот давящее чувство общей замкнутости круга остаётся после просмотра этой ленты.

А ведь есть немного похожий фильм «Развод Надера и Симин», который при всех прочих составляющих, на несколько порядков выше картины Жоакима Лафосса. И не философия это, когда то ли балуя собственно тщеславие, то ли стремясь обогреть всех и вся, уподобляясь светилу, ты нарушаешь если не божественную, то медицинскую заповедь: не навреди. А в «После любви» так и произошло. С виду нормальный такой мужик в годах, взял да и помог одной молодой семье. Сначала он помог парню устроиться в Бельгии, а затем его и его семью обеспечил более чем комфортными условиями проживания в этой стране. По большому счёту это есть ни что иное, как лукавство в чистом виде. Приведу вам пример.

Те кто ходит в церковь, в Храм, являясь постоянными прихожанами, не могу там не увидеть маленьких детей из детдома, интерната. С виду это милейшие создания, которые прижмутся к вам, сделают ангельские молящие глазки и вы по доброте душевной дадите им что-нибудь. Дадите раз, два, а потом сами станете заложником собственной жалости, ибо мы в ответе за тех кого приручили. Те кого приручили уже смогут придти к вам домой, покушать, поиграть и возможно унесут с собой, что-то из ваших вещей. А почему нет ? История богата на такие события.

Тут люди истинно верующие могут мне возразить, дескать раздай всё своё добро и войдёшь в Царствие Божие. Но почему-то пока никто не раздал. Почему ? И вот также в этом фильме, седовласый врач раздаёт всё своё ближнему, а ближнему всё мало. В данном случае мало этой самой женщине, главной героине картины. Почему ? Потому что рожает год от года и не стремится работать. Потому что привыкла жить за чужой счёт, хотя она ведь учительница, не будем об этом забывать. И что бы ни делал для этих молодых дед, всё не впрок. А вот помоги он только скажем раз, а дальше живите сами, тогда бы глядишь не случилось того, что случилось.

Особо актёрского мастерства я не увидел, как и предпосылок к оному. Смысл также остаётся загадкой. То ли не делай ближнему добра, то ли вообще его не касайся. Фильм откровенно слабый и уж точно не очищающий. Никого и ничего с такой псевдофилософией не очистишь. Разве что снимая такое кино, прослывёшь человеком не равнодушным к чужому горю, что опять же может быть ничем иным как латентным лукавством.

3 из 10

Кого не послушаешь — все только и кидаются осуждать главную героиню, какая она плохая, что убила всех своих детей, но никто даже не подумал о том, что побудило ее сделать это. Ведь перед тем как совершить поступок, над человеком правят мысли, толкающие совершить это.

Героиня загнана в угол. Она разочарована полностью в жизни, которая гнетет ее с тех пор, когда родился первый ребенок. Но с каждым годом проблемы копятся как снежный ком и вместо того, чтобы как-то ей помочь, все вокруг указывают на ее недостатки: «дети не могут видеть тебя такой», «переоденься, ты выглядишь ужасно» и т. д. Между тем дети появляются просто с не запоздалой скоростью. Многие увидят в этом расхождение с реальном сюжетом, но при этом режиссер явно хотел сказать не это. Он не оталкивается от событий, основанных на реальных жизнях, а от самих переживаний героини, которые могли бы происходить в любой другой семье. Берем во внимание, что ее не понимает собственный муж, дедушка ее попросту не слушает, что предлагает сходит с психологу, психолог дает советы, которые даже никак не вписываются в ее жизнь. Между тем жизнь идет и рождается уже четвертый ребенок, который дает ей психологическую ношу на жизнь. Женщина страдает и ищет помощи хоть от кого-то, но ее не слушают и норовят просто следить за потомством.

Беды можно было миновать, была бы хоть хоть какая-то капля сочувствия и понимания к ее жизни, тем не мение решать все это достаточно таким радикальным способом было бы просто чудовищно, можно было просто пойти на жизненный компромисс. Нанять сиделок, пожаловаться сестре, оттолкнуть опеку деда на детьми — это попросту банальные примеры решения ситуации. Тем более если деньги позволяли, значит и психолог явно был и не из дешевых, который мог дать должный совет. Значит во всем проблема кроется глубже. Более того, что дед живет под одной крышей с семейством.«Не я живу с ними, а он живет с нами» — жалует женщина. С одной стороны кажется, что именно он самый адекватный из всей картины, однако же, изначально не дав своему нареченному сыну никакой самостоятельности во взрослой жизни, он сам обрек себя на то, чтобы постоянно следить за тем, что происходит в этой семье. Женщина как будто является связным звеном между этими двумя поколениями.

Она ведь знала, на что подписывается, вступая в отношения с мароккацем, который постоянно под присмотром свеого отца: туда не ходи, этого не делай, приходи вовремя. Постоянное внимание отца, вмешательство во взрослую жизнь сына, граничащее с паталогией, возможно, и дало тот шаг постоянного беспокойства внутри души матери, которое в будущем совершит столь роковой поступок.

Изначально сын, даже при выборе спутницы, постоянно полагался на мение отца, боясь его осуждения. В дальнейшем он продолжает свою жизнь, живя в страхе, что отец его неправильно поймет и выбирая лишь пути, которые служат примером, не давая себе попробовать что-то свое.

При этом появляется девушка. Могу предположить, что это был его первый и единственный вариант. Сразу необходима свадьба, дети, обязательно, чтобы родился хоть раз мальчик. Таковы законы и порядки тех обычаев, где он вырос, тут даже доктор не в силах ничего изменить.

Эта женщина изначально не должна была появляться в этой семье, не должна была хоть как-то перегибать ветку судьбы двух этих связанных людей (установленного сына и отца-«деспота»). Но быть того не миновать: молодой порыв, влюбленность, чувство, что это навсегда, как будто ничего не сможет помет помешать.

Но все-таки что-то помешало тому, что это это завершилось до того конца, именуемым «навсегда». И после любви настает то, за что надо бороться. Обеим. И когда кто-то складывает свои руки в непонятном расстройстве, другой несет эту учесть за собой, беря груз всей семьи. Именно он оказывается атлантом, за плечами которым все невзгоды, ненастья и нерешенные проблемы. Остается лишь выбор решать их сейчас или копить их до непонятного конца, исход которого никто даже не в силах предугадать…

Наша героиня решает это исправить раз и навсегда, назло мужу, который никто не понимал ее и деду, который вмешивался в их жизнь

Ставшие после «Пророка» звездами Нильс Ареструп и Тахар Рахим опять вместе. Каждый старается, но в сущности кроме ставшей буквально за несколько лет звездной внешности ничего не предлагает. Правда все дело не в актерах. Как бы они не работали, их возможности упираются в достаточно узкий и бедный сюжет существования фильма. А там — поток однообразной и серой полосы будней. Несколько оригинальная задумка соответствует реальной криминальной истории — богатый европеец приютил араба и искренне поддерживал его на протяжении всей жизни. Даже в супружеской жизни ребят принимал участие содействием и заинтересованностью. Но, не уберегло это от драмы.

А ведь историю всю эту можно развернуть глобальнее. Герой Ареструпа — это Европа, всячески поддерживающая и воспитывающая приезжих к ней. Она видит свой долг в человечности. А герой Тахара Рахима — это как раз тот самый иммигрант, пользующейся поддержкой и колеблющийся между двумя культурными слоями (родным и новым). Можно ведь и так рассматривать этот фильм. Только тогда резким лейтмотивом выпадает сам финал — любая забота все равно не сбережет от трагедии.

Так что, как в археологии — глубина в ленте есть и вполне можно отыскать еще 2—3 слоя разного подтекста. Можно и Эдипов комплекс приплюсовать, и женскую нейрофизиологию. Однако, слишком уж академично-блеклым вышел фильм. А блеклость совсем не предполагает наличие зрительского интереса. Будто заметку из Sun расширили до уровня шекспировской трагедии. Не складывается

3 из 10

Дело Женевьевы Льермитт, всколыхнувшее Нижнюю Валлонию зимой 2007 года, разумеется, не было единичным случаем европейского детоубийства в выше-среднего благополучном семействе. По самым скромным статистическим оценкам, ежегодно только во франкоговорящей Европе от родительской руки гибнет до двух десятков детей, никак не охваченных вниманием соцслужб, то есть не бомжей, не маргиналов, не отпрысков проституток-алкоголиков-наркоманов, а вполне чистеньких, трогательных буржуазных ангелочков. Обывательское недоумение, вызываемое этой статистикой, усугубляется ещё и тем, что преступные семьи, как правило, не демонстрируют и более стандартных факторов риска: соседями они практически неизменно характеризуются как супружески верные, достаточные и чадолюбивые. Инфантицид, рожденный социальным беспросветом, «когда ты загнан и забит болезнью, голодом, нуждою» — безусловно, потрясает. Но он хоть как-то, хоть в стиле адвоката Плевако, рационализируется («голодная батрачка-мать бросила новорожденного в нужник, каждый на её месте поступил бы так же»). Инфантицид же от сытости и довольства — убийственно иррационален, в нем угадываются такие моральные тьмы и бездны, шрек и ангст, фобос и деймос, что пройти мимо него стороной, не подхватив снедающей тревоги в душу — практически невозможно и в наши толстокожие времена.

Жоакин Лафосс, первым серьёзно взявшийся за художественное осмысление феномена, изначально поставил себе целью сделать кино не спекулятивное, но терапевтическое — то есть по возможности объективно и убедительно отвечающее на главные почему. Выбрав брабантскую историю, он очень сильно подставлялся: все основные её участники были на тот момент живы и все трое яростно выступили против экранизации случившегося. Уже после выхода фильма к Лафоссу предъявили порядка десяти исков — за клевету, за спекуляцию на трагедии, за нарушение прав несовершеннолетних. Однако аргументы, педалируемые «пострадавшими» («мы имеем право на забвение», «мы вправе настаивать на том, что эта трагедия абсолютно необъяснима», «почему никто не думает о нашей репутации»), а также то, как сложилась жизнь каждого из них впоследствии (повторная женитьба безутешного отца на правозащитнице едва ли через год после смерти детей, talk-show карьера доктора Шаара — злого гения семьи) сомнений не оставляют: до эмоциональной правды Лафосс таки докопался и виновных назначил верно. Верно выбрал он и манеру изложения: псевдо-документальную, бесстрастную и беспристрастную почти на уровне братьев Дарденн, но заменяющую дарденновскую предельную отстраненность — предельной включенностью и вовлеченностью. В определенном смысле Лафосс «понятным сердцу языком твердит о непонятной муке», принуждая зрителя выбрать, принять решение, рассудить и осудить — сделать то есть хоть что-нибудь из того, на что так и не сподобились его персонажи.

Поскольку нет ничего глупее, как сравнивать Женевьеву Льермитт с Медеей. Античная трагедия была трагедией активного самосознания, действий, реакций, непропорциональных ответов на предельно конкретные вызовы и удары судьбы и людей, тогда как современный трагический герой — соплежуй, попустительствующий, запускающий ситуацию до невозможности, растрачивающий силы не на противостояние невыносимому, а на адаптацию к нему. Он убивает не из ревности и мести, а от усталости и истощения. Да и сама невыносимость стала куда менее определенной и определимой, оставшись при этом антично разрушительной. Как вовремя распознать насилие, умело прячущееся за спокойным тоном, вежливыми словами, кажущимися благородством и бескорыстием? Как убедительно облечь в слова невозможность жить под одной крышей с благодетелем, который формально — сама доброта? Как объяснить — себе в первую очередь — почему так мучительно постоянно, изо дня в день подчиняться навязанному тебе тону и чужим эмоциональным приоритетам, чувствовать на себе оценивающий или контролирующий взгляд, не иметь возможности спрятаться, расслабиться, отдохнуть? И как взбунтуешься, если социальная норма — это спокойствие и корректность, и в глазах людей автоматически неправ тот, кто первым повысил голос?

Лафосс открытым текстом заявляет: европейская нулевая терпимость к любым формам скандальности (то есть громкого и резкого протеста) клонирует невротиков и хуже того. Родная базарная баба с ее «истошным самовзводом» — персонаж эстетически отталкивающий, но, как правило, вполне здоровый душевно. Берегитесь безответных, опасайтесь униженных, бегите от кротких — ибо слишком уповают на Царствие Небесное и почем зря оправляют туда невинных. Поскольку и пожалете потом не невинных, а их же, слезных, болезных, беззащитных, беспомощных.