Рафаэль-развратник

«Все, что делается из любви, совершается всегда по ту сторону добра и зла», — сказал Ницше. Фильм «Рафаэль-развратник» как раз о такой любви.

I. «Она смотрела вверх, а я в нее» (Данте).

Я люблю «Рафаэля-развратника» за то, что он дает редкие минуты роскошного напряжения эмоций и духа, не портя их красивой картинкой и невозможно прекрасными лицами (Морис Роне, Франсуаза Фабиан).

XIX век. Расцвет и закат романтизма, с его маниакальной, но соблазнительно прекрасной одержимостью страданием и молодой смертью. Влюбленные аристократы Рафаэль де Лоррис и Аврора идут в пропасть словно по натянутому канату, балансируя между желанием идти и желанием упасть; они живут в состоянии туго натянутого лука: и тетиву не ослабить, и не выстрелить. Экспрессии, аффекта, надрыва в таком «натяге» столько, что выстрелишь — непременно попадешь в сердце другого. И убьешь, конечно. А они-то ведь любят. И убивать не хотят.

Наоборот — спасти желают. Она — от своего (скучного ему) добра: покоя, уюта, сада. Он — от так не идущего ей зла: разврата, непокоя, падения в канаву. Оба — от той жизни, которая несет фатальные перемены возлюбленному — перерождение личности.

Они так любят, что переживают момент, который действительно может произойти с человеком только «за гранью добра и зла» — момент глубокого перевоплощения в другого. Он — в нее. Она — в него.

Платоническое чудо. Материализовавшаяся греза Данте: «Она смотрела вверх, а я в нее».

Отразим эту фразу в фильме «Рафаэль-развратник» и получим: «он смотрел вниз, а я в него», — то есть ту потрясающую (безгрешно точную) зеркальность, которая стала и сюжетным, и концептуальным стержнем фильма.

В спальне Авроры освещаемые светом одной свечи висят зеркало и распятие. Вглядываясь в распятие, героиня словно глядится в зеркало. Ее идеал — Иисус, ему она подражает, помогая бедным, посещая больницы, занимаясь благотворительностью…

Смотрясь в зеркало, она хочет видеть распятие вместо своей идеальной красоты (небесной, чистой, хоть и прохладной — никогда не любившей, даже презиравшей, мужчин).

Имевший, наверное, тысячу женщин Рафаэль смотрит на Аврору в начале фильма как на саму безупречность. Королеву! Высшее существо. Однако полностью, во весь рост его настоящего показывает ему ее извращенное зеркало. В одной из финальных сцен (сцене оргии) Рафаэль вглядывается в исказившую себя любимую и видит в ней свое грустное, больное, уродливое отражение. Оно ему не нравится. До слез. До пытки. До самоубийства (заказал выстрел в собственное сердце).

Чудовище убила красота?
Чудовище спаслось красотой?
Чудовище сделало красоту чудовищем?

II. «Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота?.. А впрочем, что у кого болит, тот о том и говорит» (Ф. Достоевский).

Не знаю, какой должны быть смерть порока от идеала… Красивой? Печальной, безобразной?
А гибель идеала от порока? Еще печальней? Еще страшней?
Но вот только схватка этих противоположностей далеко не всегда выглядит как борьба ПРОТИВ.

В фильме (как и в этой цитате из «Братьев Карамазовых») читается ЗА. Порок защищает идеал. А идеал, любя порок, в него превращается.

Аврора очень религиозна. Но однажды перед распятием благочестивая красавица произнесет отнюдь не каноническую молитву: «Я жажду его лица. Я жажду его тела. Хочу чувствовать его на себе».

Молитва развратника Рафаэля в финале — «зеркальная» противоположность: «Очнитесь, Аврора. Смойте эту грязь и оденьтесь прилично. Вернитесь в ваш сад к вашим друзьям».

Из блещущего театра в роскошном белом платье, расшитом драгоценными камнями, идеальная, красивая, Аврора бежит в трущобы, в ад, чтобы только увидеть его.

А он, взяв самую уродливую шлюху, завалившись в самый гнилой кабак, ползает по заплеванному полу в пьяном угаре. И падает, падает…
А она, белая, чистая, стоит над ним и вся светится, светится…
Но она готова испачкать себя «идеалом содомским».
Но он не испачкает, так как «не отрицает идеала Мадонны, и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит».
И впрямь широк человек. Кто бы сузил? И у него, и у нее в душе — море любви. Но… «Ужасно умереть в море от жажды» (да, Ницше!).

Запрещая себе любить Аврору, Рафаэль, словно монах, воспрещает не столько себе — ей — грешить. Не вяжется это как-то с его прозвищем «развратник» и с его впечатляющим донжуанским списком (заметьте, все в этом списке — погублены, ни одной счастливой)…

Но дело даже не в этом. А честно ли — творить из женщины идеал, а потом бояться даже прикоснуться, замарать, испортить? Стать заложником своего собственного идеала? И сделать ее заложницей? Честно ли думать, что из содома не вырваться? Честно ли смотреть вниз, когда ты наверху? И находясь на высоте, в высоту не верить?…

III. «Ибо кто забывает себя — вновь себя обретает» (из молитвы святого Франциска Ассизского).

И все же… Заглянув друг в друга, Аврора и Рафаэль перестали быть заложниками, перешагнули свою ограниченность, узость. Каждый узнал в другом ту часть себя, которая до поры хранилась в глубине их личных тщеславий. Де Лоррис получил отвращение к грязи, которой раньше кичился («Я отвратителен. И мне это нравится!»). Аврора — отвращение к надуманной и холодной чистоте, самовлюбленной и отстраненной красоте, которые не согреты ни теплом ошибок, ни искрами порывов, ни током спонтанности, ни простым человеческим желанием — любить («Аврора неприкосновенная. Аврора чистая. Худшие развратники боятся испачкать тебя»).

IV. «Кого дух любви пламенный коснется, все простится ему, потому что не свой уж он, в духе, в восторге…» (М. Кузмин).

Героев во многом можно упрекнуть. Они бездарно погибли: он — заказав свою смерть на канате, она — выйдя замуж за ненавистного старика (думаю, ее самоубийство — «кровавее»), но в их жизни было такое, чему стоит поучиться.

Мммм… Как бы это…

Было два пути — два выбора — и у Авроры, и у Рафаэля: легкая скучная жизнь и трудная, но при этом яркая и интенсивная. В народе говорят: легка жизнь, да ни к чему она, как щи без соли: сытно, да не вкусно.

Соль вредна. Это факт. И возможно, она убивает. А вдруг в ней — весь вкус… и вся соль жизни?

Фильм снят красиво, утонченно, изысканно и… ужасно скучно. Практически на всем протяжении звучит чарующая слух музыка, один великолепный видеоряд сменяет другой, чередуются пикантно-развратные сцены… и ни малейшего интереса к происходящему на экране.

Молодые люди дни и ночи проводят в беспробудном пьянстве и разврате, мечутся из одного вертепа в другой в поисках все более острых и чувственных наслаждений, и все больше и больше разрушают душу, делая ее невосприимчивой к проявлению обычных человеческих чувств. Их уделом становится скука, пресыщенность, душевная лень… Очередная оргия становится дежурным времяпровождением и никакая смена декораций не может заслонить душевную пустоту, в омут которой их затягивает все глубже и глубже.

Рафаэль, главный герой фильма, кажется готов вернуть то состояние, когда волнует мимолетное прикосновение руки, украдкой брошенный взгляд, страстный шепот — но уже поздно. Душевную ржавчину не отскрести.

Трагический финал весьма многозначителен. Никто не вздрогнул и тем более не опечалился. Пустота не исчезает. Рафаэля как не было так и нет. Жизнь продолжается.

То ощущение, или как уже стало модно говорить послевкусие, остающееся после фильма — под стать внутреннему содержанию главного героя. Скучно, ничто не цепляет, ничто не тревожит… Если создатели именно этого и добивались — они достигли своей цели.

5 из 10