Двадцать дней без войны

«И людей будем долго делить на своих и врагов.»

- Эта фраза из песни Высоцкого — о шрамах войны, рассекших не тела, а души — не выглядит подходящей к фильму; зато она идеально подходит к герою повести, не отформатированному Германом, то есть — к Лопатину-сырцу из первоисточника. Его эмоциональный мир контрастен и ярок, он не знает полутонов, страдает на разрыв от слабости друга и совершенно ошалевает от внезапно обрушившейся на него любви к удивительной женщине Нике; он вовсе не оглушён войной до состояния ушибленного гурвинека, каким его преподносит Герман; если бы не бесконечно-доброе и непривычно-грустное лицо Никулина, пришлось бы констатировать, что его герой выглядит мебелью: он невыразителен, словно «закуклился» на время войны, в результате оказался зеркалом, всего лишь отражающим для нас людей и события; существует мнение, что с таким героем зрителю проще ассоциировать себя. Но тут надо знать уникальный почерк Германа — есть нюансы, способные содрогнуть даже узкий круг германофилов: можно отдавать должное таланту, но одна мысль об отождествлении себя с большинством из обитателей его сумрачных миров вызывает отторжение на уровне идеосинкразии.

Редкий случай, когда автор литературного исходника правил съёмочный бал, и благо: Стругацкий вот не мог диктовать, только советовать, и вон что вышло… Фирменный германовский мрачняк созвучен военному времени и резонирует с инфернальной жутью, сопутствующей эпохам катастроф: при уважении (пусть и вынужденном) к первоисточнику, созданному как-никак на военных дневниках, выявилось редкое умение режиссёра показать без зрелищных сцен и спецэффектов, почти без событий и в глубоком тылу, как страшно на самом деле всё было.

Коллектив песни и пляски вперемешку с саблями, на мой взгляд, не очень вписался. Посыл-то ясен: сегодня новобранцы жонглируют сталью, а завтра она нашинкует их. Есть понимание, отклика нет: танцоры механически-ловки и обобщённо-безлики: видно, что у этих не сорок второй год, и впереди не фронт, т-т-т, а репетиции в ДК. Сабля сродни чеховскому ружью: раз предъявил, используй. Мог одного случайно порезать, других символически забрызгать кровью и взять диапазон эмоций: показная бодрость, предчувствие, (не)решительность, страх; показать мальчишек, которым завтра на передовую, а не эстрадный номер «буратины с саблями».

А зачем монолог проходного попутчика растягивать на десять минут экранного времени? Мы и за пару минут поняли, какой Петренко замечательный актёр, а личные подробности половой жизни его супружницы с какого перепугу нам прислонились на такой хронометраж? В отличие от любимой женщины Лопатина, которая очень даже прислонилась, но в основном почему-то хмуро помалкивает и нервно курит, да брезгливо ковыряет прутиком, и почему-то всё это на свалке (лучшего места для свидания Герман не мыслит?), причём возникает закономерное подозрение, что ковыряет она в кучке той самой любимой Германом субстанции. А ведь именно разговоры с Никой были для героя самыми захватывающими откровениями, а не чьи-то байки о блудливой жене — их в повести нет. Похоже на то, что Герман, мягко говоря, недолюбливает нашего брата, в смысле, женщину: сначала эта левая сага о коварной изменщице, потом яркий персонаж в повести — брутальная актриса, пленившая героя живым умом и шармом, оказывается в фильме убогой что-то невнятно мямлящей старухой. Важнейшие вопросы — возможно ли упоение убийством? — задаются фронтовику со смешками и ужимками. А Ника, упавшая Лопатину в руки, по его словам, как неслыханное счастье — сильный, сложный характер, храбрая и безоглядная, взвалившая на плечи помимо сына и больной матери семью эвакуированных ленинградцев — а у Германа она что? — да ничего, УУУПС — условная утешительница утомлённого путника «с довеском» на перекрёстках военно-тыловых дорог. Дело-то житейское: встретились два одиночества, хряпнули водочки, погрели друг другу ножки, всхлипнули, да и разбежались безо всяких обязательств, пишите письма. Хотя нет, какие письма, зачем, вдруг его убьют, реви потом. А живы будем, будут и другие. Чем наш Лопатин-то лучше всех? — из фильма это абсолютно неясно, к теплу и ласке все одинаково тянутся, особенно когда рядом караулит смерть. Грустно, сил нет, и каждого жалко, но что поделаешь — война… И, уже отвернувшись, вдруг хрипло орёт на ребёнка. Словно каркает.

Вот так нас, принцесс, опускают на грешную землю. Не зря Людмила Гурченко этого Германа не залюбила. Ника целовала Лопатина в глаза и говорила — только ничего не обещай, я боюсь обещаний. Убрав это всё, Герман расширил диапазон экстраполяций — обобщил, так сказать, трактовку образа. Кто же виноват, что люди в первую очередь предполагают — нет, не обязательно худшее, а то, что обыденней. Ника была чересчур идеальна, контрастом к лопатинской жене — воплощению лицемерно-манипулятивного эгоцентризма; это всё туда же, к эпиграфу, так герой, не отдавая себе отчёта, разделяет своих женщин — на ослепительно-белую и гнусно-чёрную, без полутонов.

Резануло глаз, что в городе много мужчин, то и дело шастают в кадре — на рынке, в трамвае, на заводе одни мужики, что странно для сорок второго года; тот же Лопатин, недавно с передовой, на каждого здорового мужчину, даже и не очень молодого, машинально смотрел с подозрением — почему не на фронте.

По мере просмотра всё чётче оформляется догадка, что герой был убит на пляже при бомбёжке, и всё происходящее с ним далее вовсе не отпуск, а загробные мытарства в условных полях и огородах чистилища, о чём он не догадывается, хотя окружающие люди, животные и даже строения всем своим поведением и видом на это намекают.

Симонов, хоть и держал руку на пульсе, однако снимал и монтировал фильм всё-таки не он, и весьма интересно было бы узнать, каково оказалось его впечатление от конечного результата экранизации этой его во многом автобиографичной вещи. Впрочем, с войны минуло тридцать лет… прошлое исчезает, когда время убивает эмоции. К тому же, по свидетельствам старой киношной гвардии — «все тогда буквально с ума сходили по авторскому кино».

В итоге фильм в смысле авторства стал уникален — сплавом двух архетипически-противоположных талантов: фронтовика, видевшего ужас и смерть, а писавшего больше о мужестве и любви, которые он тоже видел и держался ими и спасал других; и мирного человека, всегда жившего в достатке, считавшего мир юдолью скверны, порока и несовершенства — и несущего это сакральное знание в массы; вспоминается классика, Тартюф:

«Мне внушил глагол его могучий, что мир является большой навозной кучей.»

Ничто не ново под луною. Тем не менее, очевидно и неудивительно, что режиссёр на своей киношной территории взял верх.

Проникновенный монолог летчика-капитана в исполнении Алексея Петренко вгрызается в разум зрителя, убеждая и однозначно уверяя его в том, что слова, сказанные человеком на экране, все виденные эмоции — это не часть образа, грамотно созданного актёром под управлением режиссёра, а реальные чувства, рвущие грудь и сердце. Вгрызающиеся в плоть человека с одной лишь целью — выйти наружу. Подобному нельзя не поверить, невозможно не изумиться в самом начале фильма вместе с тем не спросив, неужто это всё было сыграно. Но фильм лишь начал раскрываться пред зрителем и калейдоскоп темных, монохромных картин продолжает свой путь, всё больше и больше не погружая зрителя в свои реалии, как то будет у Германа в дальнейшем, а скорее переходя со зрителем в доверительные отношения. Такие, при которых не возникает вопросов, насколько правдива картина, насколько правдоподобно играют актёры — это всё второе, третье, забытое.

Думать о подобном нет времени, ибо вот, перед тобой разворачивается кинохроника тех давно прошедших лет, столь проникновенная и глубокая, что нельзя отвлечься, нельзя пропустить что-либо, так как в каждом кадре Алексей Герман, как в каждом слове окончательного монолога «Писем мёртвого человека», даёт некий сентенциозный совет, предостережение и наставление. Житейскую мудрость, столь важную для уже умудрённых людей, и столь же для них понятную. Но вместе с тем такую ещё иллюзорную для тех, кто не столь научен жизнью. Для тех, кто не может осознать понятие войны без присутствия самой войны в обыденном представлении.

Когда этот гегемон не нависает всё время над сознанием свистящими полетами бомб и искрами от пуль, попавших в металл танка. Когда он где-то далеко, где-то он за множество и множество километров от героя — трудно его вообразить. Но ведь вместе с тем он рядом, он здесь, он не то что близко, он прямо тут. В этом самом герое, в его окружении, во всём этом быте, который находится далеко от передовой, от фронта, но который заражён чумой, которая пятипалой ручищей с косой безжалостно косит жизни невинных людей. И вот идёт время и образ всё более целостно являет себя. Уже иначе, по-новому, но всё так же страшно.

Алексей Герман поступает очень хитро, внутри фильма на военную тематику демонстрируя процесс снятия фильма на военную тематику, притом делает он это абсолютно обоснованно в рамках истории. Подобное позволяет более действенно ощутить натуралистичность картины и вместе с тем оправдать главный род занятий главного героя, фронтового журналиста Лопатина (Юрий Никулин). Показывая контраст, перемежая это с воспоминаниями о рушащихся стенах Сталинграда, которые невзначай хоронили под собой людей, только-только живых и теплящих внутри себя надежду, автор ещё больше убеждает зрителя в естественности происходящего, ещё больше углубляет в истерзанное сознание героев, в неотступное ощущение надвигающегося конца. В который силишься не верить. И это даже получается: во взгляде фронтового человека, вещающего с трибуны о скорой победе, читается уверенность, читается сила и бесстрашие. И вот, потому, празднуемый новый 43-ий год уже кажется последним для этой безжалостной бойни, и руки работают скорее, и конец, взаправду, уже не настолько призрачен. История распоряжается иначе, но не её рассматривает Герман. Он рассматривает людей, один эпизод из их жизни, летописью передаёт не совсем четкий для непривыкшего зрителя сюжет, визуализирует его на экране, будто документально, воссоздает именно что двадцать дней без войны.

Эти двадцать дней дороже иной жизни, важней всех побед. В них было место и холодности, и теплоте чувств. Любви и расставанию. Негодованию и прощению. Слезам и радости. Эти двадцать дней в условиях такой далекой и такой близкой войны — целая жизнь. Именно жизнь. Как у Хемингуэя в «Прощай оружие» жизнь на границах фронта Перовой Мировой для героя — палата санчасти, так и здесь для Лапатина — грязные улочки военного Ташкента. И после них, кажется, и умереть уже не жалко, однако уже более всего и не хочется. Лишь бы три взрыва загомонили ещё и всё стихло потом, дабы всем хорошо было — вот одно желание. А уж сбудется ли оно в дальнейшем и сам Лопатин знать пока не может. Просто верит. Хочет верить.

P.S. Спасибо за внимание.

Знаете, возможно я скажу то за что вы, уважаемые зрители, захотите меня распять и расшесть, но великий советский актер Юрий Владимирович Никулин у меня всегда ассоциировался с Чарли Чаплином, который также как «Семен Семеныч Горбунков» был человеком-эпохой. Почему именно такое сравнение? Ну смотрите — Юрий Никулин человек с добрым лицом и грустными глазами, который прославился, в первую очередь благодаря своим комедийным ролям у Леонида Гайдая. Причем характеры его героев были узнаваемы и близки сердцу простого рабочего человека, а потому когда по телевизору показывали фильмы с этим актером, то в голове сразу появлялась ассоциация, что старый друг зашел на огонек. Друг, с которым можно поговорить за жизнь и который не будет смеяться или иронизировать, а выслушает и скажет простые, но безумно добрые слова, что попадут прямо в сердце. И те же чувства вызывал Чарли Чаплин, чьи фильмы были смешными и в тоже самое время грустными, отчего создавалось ощущение, что перед нами не столько кино, сколько жизнь со всеми ее достоинствами и недостатками. А теперь, если хотите, можете вешать, а если нет, то у меня будет время поговорить о нашем сегодняшнем госте, в котором Юрий Владимирович Никулин исполнил главную роль. Итак, это — «Двадцать дней без войны».

1942 год. Люди, что сидят в окопах, спасаясь от града пуль и снарядов, мечтают о доме, о том как они вернутся к близким и родным, как они возьмут на ручки своего годовалого сына или дочь, как поцелуют жену, как вернутся к мирной и спокойной жизни. Ведь должна же эта проклятая война когда-нибудь закончится? Ну а раз так, то что будет ждать солдата, что столкнулся с ужасами битвы при Сталинграде, получившего увольнительную на три недели и вернувшегося в родной город? Близкие и родные, что с нетерпением его бы ждали на вокзале, а увидев заключили бы в объятия и расцеловали, ведь он вернулся живым? Да, чаще всего все именно так и происходило, но историю, что произошла с майором Владимиром Лопатиным, трудно назвать обычной. Ведь несмотря на то, что герой Юрия Никулина возвращается в родной город его там никто не ждет. Друзья либо сейчас сражаются на передовой, либо и вовсе погибли. Дочери сейчас не до отца, своих проблем хватает. А что до жены, то она нашла себе мужчину посолидней, профессора о чем сообщила мужу в письме. И вот, Лопатин едет в электричке, взгляд его направлен куда-то за горизонт, а мысли в голове все сплошь мрачные и безысходные. «Зачем я здесь? Не проще ли мне быть сейчас на фронте, где все просто и понятно — вот друг, а вот враг и нет никакого двойного дна, да и окружающие люди не вкладывают скрытый смысл в то что говорят». И ответы на эти и многие другие вопросы герой Юрия Никулина, а с ним и зритель получит в конце фильма. Или не получит? Как знать.

И да, как можно догадаться из описания, фильм то перед нами достаточно нетипичный, но от этого не менее притягательный, так как показывает он нам, что и на гражданке, во время Второй Мировой войны все было не гладко и что многие семьи были порушены без того, что любимы сын/муж не вернулся с фронта. Впрочем, тут нет ничего удивительного, ведь Александр Герман в своих фильмах погружался во внутренний мир человека и герои его картин были сложными личностями с не менее сложной судьбой. И хороший тому пример беседа в поезде между героями Юрия Никулина и Александром Петренко. Вернее это даже не диалог, это монолог героя Петренко, который обращается не столько к Никулину, сколько к нам, к зрителю, ведь он не знает, что ему делать — жена изменила с другим, пока он был на фронте. И герой Петренко, в отчаянье, просит майора Лопатина написать письмо якобы от своего имени, где будут изложены все чувства к «изменнице». И герой Никулина пишет, ведь на душе у него самого скребут кошки и он сам на распутье. Вот только письмо то, так и не попадет в руки зрителя, мы так и не узнаем, что же такое написал майор Лопатин, но учитывая реакцию героя Петренко письмо попало в точку. И знаете, это правильно, что мы так и не узнаем, что же там было написано и нам остается лишь гадать и строить предположения, потому что некоторые вещи должны остаться в тайне, как… да, как содержимое чемоданчика из «Криминального чтива».

Впрочем, весь фильм является своего рода тайной за семью печатями и он дает надежду, но не ответы. Надежду для двух одиноких сердец, что встретились в поезде. При этом стоит заметить, что между героями Никулина и Гурченко не было любви с первого взгляда. Да что там, героиня Людмилы Гурченко и вовсе отнеслась к майору Лопатину с неприязнью, ведь ее отец тоже воевал, да только он получил тяжелые ранения и попал в госпиталь, а этот вон какой франт, домой едет к любящей жене и детям. Да только некуда ехать майору Лопатину. Герой Юрия Никулина остается одиноким будучи в толпе и даже новогодний праздник не способен отогнать горести и печали, что поселились в его сердце, а оттого героя Гурченка понимает, что встретила родственную душу, ведь она сама безумно одинока и растит ребенка одна. Да, между ними случается интрижка, но не нам их судить. А что же делать? А понадеяться на то, что и герой Никулина и героиня Гурченко переживут эту войну и смогут встретится в более спокойное время.

Не обошел Александр Герман и тему патриотических фильмов о войне, что снимались в то время. Естественно смотрел он на все это с критической точки зрения, но не потому что ему хотелось побрюзжать, нет вовсе нет. Просто тут дело в том, что в качестве консультантов приглашали военных офицеров, которые не были на фронте, а в качестве актеров — работников тыла. И оттого подобные фильмы в глазах режиссера выглядела сказками, а не былью. Прав ли он в своей критической оценки или же ошибался, забыв о том, что кино — это прежде всего искусство, а военные фильмы тех лет должны были давать людям надежду и веру в лучшее завтра, решать вам, уважаемый зритель. Я же скажу, что фильм получился сильным, интересным и самобытным. Так что коли вы любите военные фильмы, то посмотрите «Двадцать дней без войны».

9 из 10

«-И давайте, братцы, так: я не потерпевший, вы не налётчики. И на этом будем стоять, сидеть и водку пить. Если она у вас есть.» (с)

О Великой Отечественной в нашей стране снимали много. Из всего обилия созданных на эту тему художественных картин, самые сильные и лучшие из которых представители советского кинематографа. А рассматриваемая в этой рецензии лента Алексея Юрьевича Германа — одна из лучших среди советских картин. При том, что ныне фильм практически не пользуется популярностью у зрителя, и его редко показывают по ТВ — как правило только в канун 9 — ого мая, или на очередной юбилей покойного ныне Германа. При том, что «Двадцать Дней…» — объективно сильнее и драматургически выше их. Но с другой стороны удивляться этому не приходится, всё таки Герман — большой художник и великий режиссёр, не только отечественного, но и мирового уровня. Это касательно высокого качества и сильнейшего воздействия ленты. Теперь же о её «непопулярности». Прежде всего — это опять таки фильм Алексея Юрьевича Германа, со всеми отсюда проистекающими проблемами. Кино — сильное, мощное и глубокое, но явно не рассчитанное на широкого зрителя. Сейчас такое принято называть «артхаусом», или «элитарным» искусством, которое воспринять смогут лишь единицы. Прежде всего — сами киношники, завсегдатаи кинофестивалей, критики и киноманы. «Обычный» зритель такому кино как правило предпочитает что то более простое. В случае последних картин Германа, сказал бы — более понятное, однако «Двадцать Дней…» — в этом плане от них коренным образом отличаются. Так как фильм предельно прост и ясен, при том, что авторский стиль и манера изложения истории безошибочно узнаются с первых кадров картины. Но тем не менее — в сравнении с другими военными фильмами, картина Германа выглядит более мрачной и тяжеловесной. А многим она попросту окажется, что называется не по зубам…

Снят фильм по мотивам «Записок Лопатина» — повести писателя — фронтовика Константина Симонова, который принял участие и в создании самой картины. Его голос слышен за кадром — от автора. Так же Константин Михайлович собственноручно адаптировал свою прозу написав для молодого режиссёра сценарий. Видно, что Герман его приспособил под себя, но и авторская прямота и некая простота манеры Симонова так же заметна. Вероятно слияние двух одинаково одарённых личностей дало такой результат — получилось снять сильное драматургически высокое, но в то же время ясное и доступное кино. В последствии между Алексеем Юрьевичем и зрителями не было подобного «посредника», способного помочь режиссёру найти оптимальный баланс между авторским и зрительским кинематографом; оттого последующие картины «северного Филини» требуют от потенциального зрителя определённой подготовки…

В самом сюжете картины нет нечего экстраординарного. Майор Лопатин — в прошлом писатель, а ныне фронтовой репортёр — получив 20 календарных дней отпуска приезжает в Ташкент, где в годы войны была тыловая эвакуация. Там на киностудии ставится агитационно — патриотический фильм, основанный на его очерках военной жизни Сталинграда. Размещается он у своей бывшей, ещё до войны ушедшей от него жены. Вместе с её семьёй и соседями он встречает новый, 1943 — ий год. А так же знакомится с матерью-одиночкой Ниной, с которой у него начинается обречённый на скорое прекращение роман… Как видно из описания сюжета — сама история нечем не примечательна, кроме разве того, что автор стремится показать войну без самой войны (читай — боевых действий, убийств и пр.). Но в картинах Германа самое важное не сценарий — сюжет, а многочисленные мелочи, которые собой заполняют экран, по ходу просмотра воспринимаются фоном происходящего, а по окончанию картины — её главной составляющей частью. Это манера съёмки, находки оператора (зритель словно сам присутствует среди персонажей истории), особая манера актёрской игры (все говорят как в жизни — в разнобой и перебивая друг — друга) и большая наполненность кадра: персонажами, реквизитом, шумами и речью, обрывками фраз, песнями… К этому просто нужно привыкнуть. Фильм может не пускать в себя зрителя минут 5 или 10, и их нужно просто переждать. Дальше кино захватит тебя с головой: вырвет из дня сегодняшнего и перенесёт в суровые военные годы, погрузит в атмосферу тыловой жизни воюющий страны. Обилие персонажей, множество грустных и трагических судеб, и осознание того, что война на всех одна. Поразительного эффекта добился режиссёр — рассказал о страшной и длинной войне на столько достоверно, словно снял не художественное а документальное произведение, при полном отсутствии боевых действий в кадре, на примере нескольких искалеченных войной судеб нарисовал целый холст настоящего антивоенного, гуманного и печального среза жизни людей той поры. Скупые диалоги солдат, обшарпанная и нищая жизнь граждан трудящихся для победы в тылу — всё это производит невероятный эффект! Ты словно кожей ощущаешь «сороковые — фронтовые», хотя фильм снимался более 30 — ти лет после войны…

Играют прекрасные советские актёры, как обычно под началом Германа раскрываясь для зрителя с неожиданной стороны. Если Юрий Владимирович Никулин уже доказал, что он не только цирковой клоун и звезда комедий но и великий драматический актёр (снимался у Тарковским в «Андрее Рублёве»), то Людмила Марковна Гурченко здесь впервые исполняет сложную, драматическую роль. Оба «возрастных» исполнителя очень органичны в своих ролях, а их романтическая линия не кажется навязчивой, а на оборот оказывается «взрослой», трагической и хрупкой. Расставаясь Лопатин и Нина не станут клясться друг другу в любви и обещать, она не станет обещать ждать его… Да и вообще, о любви персонажи не будут изъясняться — ибо и так всё понятно. Счастье человека зыбко, жизнь во время войны весит на нитки, и чего то требовать и что то обещать — глупо. Можно лишь верить и надеяться на лучшее…

Как всегда у Германа ярки и второстепенные, по факту эпизодические герои. Как например персонажи Лии Ахеджаковой и Алексея Петренко. Первая сыграла вдову, которая не может смерится со смертью мужа — кормильца, а второй — капитана которому во время его отсутствия изменила жена. Монолог Петренко — просто шедевр актёрского мастерства: столько эмоций сумел передать за короткое время артист — от обиды и отчаянья до злобы и страха…Это ещё раз доказывает скрупулёзную работу Алексея Германа с актёрами, и тщательнейшее выстраивание им атмосферы в кадре. Все предельно реалистичны и играют настолько убедительно, что кажется что и не играют вовсе а живут на экране. Это достигается путём шлифовки мизансцен и подробнейшей проработке эпизодов. Оттого, в последствии получивший творческую свободу режиссёр будучи перфекционистом — тратил на создание каждого своего фильма не просто годы — десятилетия!

10 из 10