Первый человек

Последнее слово
Рассказывая друзьям, Камю говорил о будущей книге, называя её своей 'Войной и миром', строя грандиозные планы, но его масштабные намерения, волею судеб, застыли в ста сорока четырёх страницах клетчатых листов блокнота, найденного в дорожной сумке среди обломков разбитого вдребезги авто, на котором он ехал по дороге в Париж, где и оборвалась жизнь нобелевского лауреата, оставившего наследникам неразборчиво написанный рукописный текст.

В шестидесятые годы прошлого века он казался опасно несвоевременным и оттого, пролежав тридцать четыре года без движения, слова Камю нашли путь к читателям лишь в тысяча девятьсот девяносто четвёртом году, расшифрованные дочерью писателя, не без сомнений решившейся на публикацию чернового материала, памятуя о требовательности своего отца, критически относившегося к проделанной работе и, кажется, собиравшегося уничтожить написанное, чтобы начать писать заново, с чистого листа.

Пережив алжирскую войну, французы восторженно приняли отложенную на десятилетия книгу, прочувствовав и оценив вдумчивое волнение писателя, озабоченного историей и культурой своей страны, перенесшей тяжёлый период колониального распада, вызвавшего обострение социального напряжения, экстремистских мыслей и террористической активности, давших автору повод для глубоких размышлений о межэтнических отношениях, цивилизационном развитии и о себе, как первопроходце истории, прожитой французским мальчиком, родившимся на алжирской земле.

И без того скудный материал сильно потерял при переносе в сценарий Джанни Амелио, переведённый в удобоваримую форму мемуаров, утративших первоначальную живую искру и чистоту откровения, которую нёс в себе непричёсанный язык литературного произведения, покорявший подкупающей искренностью и ёмкостью авторского слова, наполняемого памятью героя, дорожащего Родиной и семьёй.

Для меня очень важен этот недоделанный роман Камю. И, подозреваю, он совсем по-другому ценен самим французам, у которых успех от его публикации позволил заговорить даже о 'культе Камю', возродив интерес к идейным основам философского мировоззрения учёного, противостоявшего сартровской идее 'грязных рук', развенчивая историческую тупиковость марксизма в исследовании, получившем книжное название 'Бунтующий человек'.

В сомнениях, Камю и сам по-разному трактовал смысл выбранного названия, вмещающего в себе суть первопроходства и ощущение одиночества, испытываемое человеком в чужеродной среде, рождение первенца и становление личностной индивидуальности, которое переживает укрепляющийся в себе молодой человек. Все они, так или иначе, передаются этим кино, протекающим в разрыве прошлого и настоящего, наполняя рассказ первозданностью детских открытий и глубиной взрослой мудрости, не избавляющей от парадоксов сознания, делящего мир на разных людей.

Болезненный для французов националистический аспект этой истории, перекрывается автобиографичными приключениями девятилетнего Жака Кормери, чьё детство во многом повторяет судьбу автора, отмеченное самоотверженной любовью его матери и деспотичной суровостью бабушки, чью строгость подогревает не отпускающая нужда, парадоксальным образом обостряя персонализацию писателя в лице главного героя, чьё будущее становится возможным благодаря своего рода подвигу его учителя и самоотверженности всех членов его семьи, чьими трудами мальчик обретает возможность стать первым человеком из рода, поднявшимся снизу, сменив механическую работу на труд мыслителя.

Сжав эмоционально насыщенную часть детства, кино впитало несколько поворотных моментов книги, останавливающейся памятными автору персонажами на убийственной цикличности террора, взаимопроникновении национальных культур, и, быть может в первую очередь, на доброй воле людей, своими решениями не только возвышающими человека, но и силой его возвышения двигающими вперед прогресс всего человечества.

Пусть это покажется пафосным, но нежданное согласие непреклонной старушки (внешне – так самый запоминающийся образ за весь фильм) всей семьёй горбатиться шесть лет ради образования непослушного маленького «бездельника» воспринимается чудом волшебника (переходящий из времени во время первый учитель Жака), разглядевшего способности и сумевшего раскрыть их в своём ученике (чуть отрешённый и погружённый в себя симпатяга Нино Жугле) и остаётся наивысшим пиком, перекрывая ослепляющей вспышкой элегическую ностальгию Жака Гамблена, возвращающегося к истокам, чтобы испить на алжирской родине горечь надвигающейся войны.