Репетиция оркестра

Изящно и непринужденно, как истинный итальянец, Феллини коснулся темы, от которой у немцев вот уже сколько десятилетий застывают в неловком напряжении спины.

Эта тягостная для немцев и не только тема — человеческая неспособность к ненасильственной самоорганизации, вернее, склонность человеческих существ организовываться вокруг тиранов, неосознаваемая нужда в некой деспотической фигуре, способной сплотить и упорядочить массы.

В качестве метафоры народа у Феллини — оркестранты, дирижер — их лидер. Да, мы все своего рода артисты, в нас заложена потребность творить (музыку, красоту), но нам не хватает умения делать это сообща и главное — мирно. Каждый музыкант любит свой инструмент, лелеет в себе самом свою тягу к прекрасному, стремится к свободе и паренью духа… Но так или иначе, стремясь создавать прекрасное и идеальное (к примеру, общество), мы оказываемся беспощадны друг к другу. Как бы красива и гуманна ни была идея изначально, её исполнение нами, простыми смертными, часто оказывается трагически-разрушительным…

О «химии», возникающей в отношениях тиранов и их жертв, писатели и киношники уже писали и снимали. Оруэлл, Голдинг и Хаксли, Карло Пазолини и Лилиана Кавани — каждый по-своему анализировал и переосмысливал эротизм и притягательность власти и подчинения и бегство от свободы. Феллини делает это с непревзойденной тонкостью. Не случайно для этого нужен ему именно оркестр и именно дирижер-обитатель высших сфер, «стоящий над», рассуждающий возвышенными категориями: каждый уважающий себя фюрер, независимо от масштаба и цвета его политики — от Муссолини до Лимонова — в душе прежде всего настоящий эстет и «аристократ духа»…

Тема садо-мазохизма между ведущим и ведомыми к середине ХХ веке получила новый толчок развития. Развитие технологий и технократии как способа управления группами людей — вот что сделало эту тему по-новому пугающей. Именно технократический мотив воплощает в «Репетиции Оркестра» та машина, что глухими повторяющимися ударами постепенно разрушает стену храма, в котором собрались музыканты. Эта же машина, невидимая глазу ни зрителя, ни музыкантов, в итоге убивает и блаженную арфистку. Филигранность Феллини: машина безлика, в кадре её нет, но эффект «налицо».

И всё же скорее всего Феллини хотел показать не сам ужас от переживания (неизбежного?) нашествия убивающей технократии, он хотел показать нашу феноменальную приспосабливаемость к любой ситуации, умение выживать. В то же время он показал наше неумение это выживание обеспечивать гуманностью к себе самим и к собратьям по оркестру. Возвышенные стремления и утонченность в мгновение ока могут смениться тем, что принято называть низменными порывами и необузданной агрессией; стремление к красоте, упорядоченности и гармонии сменяются страстью к разрушению и хаосу. И именно эти страсти и устремленья делают такой логичной фигуру фюрера — того, кто обещает упорядочить и утихомирить эту бурную стихию… И оркестранты, как дети, как бы ни хотелось им свободы, словно ждут твердой руки фюрера, и утешения, покоя, умиротворения, которые он им несёт. И да, не исключено, что снова когда-нибудь восстанет бунтующее дитя, стремящееся к низвержению сковывающих и довлеющих над ним правил, и возжелает оно на обломках старого мира построить справедливый и гармоничный — новый мир… Но не сбыться тем мечтам и высоким стремленьям без достойного ведущего, а ведущим дитя признаёт только того, кто ему в укажет на его ничтожность и несостоятельность. Именно так, кажется, и возникает доверие… .

И оттого, что оркестранты наконец-то, кажется, освобождены от тяжелого бремени свободы, а значит — и от ответственности за происходящее, и в силу того, что теперь они знают, что сильный фюрер поставит «всё на свои места», так слаженно и звучит оркестр и так умиротворённа мелодия в самом конце.

«А куда уходит музыка, когда ты прекращаешь играть?»

Наверное, самый прямолинейный и самый спорный фильм Феллини. До сих пор многие поклонники великого кинорежиссера критикуют маэстро за простоту, выискивая самоплагиат и прочую ерунду. В общем, делают всё, кроме получения удовольствия от замечательной притчи, в которой, возможно, нет барочной витиеватости, но простота ей только к лицу!

В настоящем храме телевизионная группа снимает фильм об оркестре. Одни оркестранты дают интервью, другие — кокетничают и отказываются, третьи входят в приемлемый для них образ. Но каждый хвалит свой инструмент, считая его самым главным, важным, веселым, искренним, далее по списку. Дирижер старается найти гармонию, но музыканты вдруг начинают требовать свободы. А нужен ли им дирижер? Ведь каждый на своем месте — большой профессионал!

Феллини отлично поиграл в достоверность телевизионной картинки, которая, как мы знаем, на самом деле еще большая иллюзия, чем кино. Он проникнул внутрь творческого коллектива, составленного из ярких индивидуальностей, представив зрителям богатейшую палитру типажей. Уж не знаю, найдется ли человек, не способный узнать себя в одном из персонажей. Ну, разве что тот, кто лишен чувства юмора и самоиронии.

«Гобой, не задавайся!»

Внимание к деталям, непринужденная улыбка, любовь к героям, точность характеров-инструментов — всё это есть в фильме. И смех сквозь слезы, и прекрасная музыка Нино Роты, и подобные детям взрослые, и целый набор всякого рода маний…

Мне показалось, что Феллини рассказал историю о божественном даре и человеческих страстях. Гармонии и амбициях. И тут уже неважно, идет речь об оркестре или офисе.

Кино, которому стоит пересматривать для профилактики «звездной болезни» и излишней зацикленности на себе.

8 из 10

но я говорю жизнь, и ты говоришь музыка
но я говорю смерть, и ты говоришь тишина

Рахман Кусимов

В обрамлении из цветистых, фривольно-сластолюбивых «Казановы Феллини» и «Города женщин» «Репетиция оркестра» контрастирует не только с ними. Почти так же, как Татьяна Ларина, «она в семье своей родной казалась девочкой чужой» на фоне остальной фильмографии маэстро. Лишённая пилигримства натурных съёмок, снятая в стиле мокьюментари за шестнадцать дней (без учёта затрат времени на монтаж и озвучивание), поющая осанну Аристотелевым единствам, эта кинолента способна побороться за пальму первенства с Туринской плащаницей по количеству споров вокруг своей истинной сути. Кто-то считает её простой и бесхитростной, как жизнь одноклеточного организма, а кто-то полагает, что, разверни туго натянутую нить её сюжета вертикально, та легко достанет до небес подобно одной из высочайших башен Италии Моле Антонеллиана. Кажущаяся линейность происходящего маскирует смысловой лабиринт. Рискнём зайти?

Интрига картины поначалу не предвещает ничего грозного: в здании старой часовни, в камерной атмосфере собирается репетировать симфонический оркестр. Его участников снимает телевидение. Они рассказывают на камеру о профессиональных секретах («ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка»), о самих себе, умудряясь противостоять жаре и наёмному дирижёру с нарастающей экспрессией. На глазах у зрителей и закадровых тележурналистов интеллигентная публика разительно меняется. Не без подстрекательства профсоюзных лидеров люди обретают повадки диких животных, срывают с себя одежду, крушат всё вокруг и исступлённо скандируют: «Долой власть музыки! Долой музыку власти!» И, только пережив ряд животрепещущих событий, присыпанные штукатуркой, словно сахарной пудрой, они присмиреют и с просветлёнными лицами снова сплотятся в едином музыкальном порыве, будто иллюстрируя стихотворные строки Александра Дольского:

Нам говорит согласье струн в концерте,
что одинокий путь подобен смерти.
Есть в музыке такая сила,
такая тягостная власть,
что стоит под неё подпасть, -
и жизнь покажется красивой.
Но музыканты, — вот напасть! -
порой горды невыносимо
и неоправданно спесивы,
что публике попали в масть.
Они забыли, что призванье
не рента славы и утех,
и за таланты, как за грех,
грядёт работы наказанье.
А музыка, живя в природе,
сама служителей находит.

Первый поворот, первый слой киноленты, не разлагаемый на метафоры и аллегории. В титрах имена актёров указаны напротив названий музыкальных инструментов, и мы можем прочесть, кто из них во время съёмок обуздывал индивидуализм гобоя, а кто выдавал тайные симпатии виолончели. Отшучиваясь, что собрались здесь, чтобы издаваемыми вибрациями покачать паучка на паутине качелей у самого свода, причастные к искусству люди словами-мазками рисуют целую галерею портретов тех, с кем или с чем неразрывно связаны. Саркастично или восторженно, но неизменно — с любовью.

Закулисье оркестрового быта под аккорды симфонической сюиты Нино Рота увлекательно, но мы идём дальше. То, как шаток порядок, до какой степени разладился коллективный механизм, обобщённо показывает деформацию всего человечества. «Потому что оркестр — и вы должны это себе представить — является и действительно должен быть иерархичной структурой, своего рода слепком человеческого общества. Не какого-то определённого человеческого общества, а человеческого общества вообще…» (Патрик Зюскинд «Контрабас») Распадаются привычные связи, утрачиваются не ноты — многовековые нормы, традиции, ориентиры. Поверх какофонии и поведенческой анархии проступает печально знакомый политический мотив: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, — кто был ничем, тот станет всем…»

Когда-то дирижёра почитали, ему слепо подчинялись, а он мог позволить себе мимолётом «сдирать кожу» с музыкантов едкими замечаниями. Времена изменились: в связке «дирижёр-оркестр» руководитель стал слабым звеном. Не претензии ли к актёрам и системе итальянских профсоюзов, которые к концу 70-ых годов прошлого века переросли до размеров неподъёмной гири и привели к спаду производства, завуалированно звучат в словах героя, придавая им горечи? Не крик ли это и режиссёрской души?

Кстати, о душе. Следующий поворот, и новая порция размышлений. Занятно, однако «Репетицию оркестра» можно назвать условным приквелом оскароносной диснеевской «Головоломки», ведь картина Феллини на примере отдельно взятой ячейки показала структуру личности, психологическую сущность индивидуума. Пороки и слабости, доброжелательность и веселье уживаются не обязательно в разных людях — они существуют в любом из нас. Как часто внутренний дирижёр не в силах справиться с нашим глубинным хаосом! И, как следствие нравственного диссонанса, «…остаёшься один, посреди бурелома, бедлама, и широкий овраг, потрясённо молчащий в груди, — оркестровая яма».

Мы самонадеянно не желаем прислушиваться к собственной мелодии — той, что «внутри тихо звучит по наитью…» И разговор о самом сокровенном плавно переносится на другой уровень, в иную, религиозную плоскость — как бы подразумевая, что человек призван руководствоваться не столько знаками свыше или интеллектом. Не символично ли именно арфы Феллини лишает оркестр, тогда как в начале фильма из исповеди оркестрантов вырисовывается схема жизнедеятельности их многоголосого существа, где первая скрипка — это его мозг и сердце, флейта — голос, а арфа — душа?..

Наша экскурсия по коридорам и этажам кинематографической конструкции Федерико Феллини заканчивается, но кто мешает вам продолжить её самостоятельно?

Этот фильм изначально вызвал во мне интерес чисто музыкантский — будучи пианистом, мне было любопытно, о чем же много лет назад решил рассказать в своей «Репетиции оркестра» Сам Великий Феллини. В том, что это будет грандиозно, у меня сомнений не было — сработал, наверное, шаблон «великий способен лишь на великое», распространенное заблуждение — но то, что я увидела, противопоставилось моим ожиданиям внезапно. Не в том смысле, что фильм плохой, он отличный. Но грандиозность оказалась совсем не в том, что я ожидала (и хотела, наверное) увидеть.

Итак, оркестр через призму телевидения. Ход отличнейший, по мне так — все эти короткие интервью, демонстрирующие особую музыкантскую верность своему делу. В особенности — своему инструменту, и это, скажу я вам, чистейшая правда. Инструмент для нас всё — и друг, и брат, и бог, между прочим. В отличие от того же дирижера, который в этом фильме подвергся такой удивительной анафеме, гиперболической просто, что стало страшно. Вообще в «Репетиции» оказалось много страшного — а страшного, потому что честного.

Не думаю, что Феллини ставил целью просто показать изнанку репетиционного процесса. Я здесь увидела не столько музыкантов, сколько общество в целом — когда каждый тянет свою лямку, старательно и только в нужную ему сторону, не считаясь с остальными. Оркестр — это всегда целостность, а здесь этой целостности не было. Равнодушные лица, расслабленные позы, «к черту дирижера», да даже — музыкантское — разные штрихи, которыми они играют. И поверх всего этого — дирижер, эдакий Fuhrer (нем. — вождь всего лишь), который в конце превращается в фюрера, ставшего уже нарицательным.

Музыкантов этого оркестра невозможно воспринимать серьезно. То, как они ведут себя, больше напоминает шкодливый школьный класс, а не самодостаточных взрослых людей, избравших для себя хоть и не простую, но прекрасную профессию. Отбрасывается само понятие «служения великому», о котором, как потом выясняется, помнит один лишь дирижер. Он старательно пытается вести за собой это неконтролируемое сообщество, вести, наверняка, к чему-то хорошему, о чем, судя по всему, знает только он. Оркестр же — хорошо, не оркестр, пусть всё же будет общество, потому что аллегория тут очевидная — так вот общество упирается, как стадо баранов. Стадо и есть, и каждый в нем мнит себя истиной в последней инстанции. Струнные ненавидят духовых, духовые — струнных, рояль, кажется, вообще пришел сюда как на курорт, съесть пончик во время секса, и только арфа, бедная несчастная арфа, стоит особняком. У нее не берут интервью, она сама его предлагает, скромно и с понимающей улыбкой. «Хотите, я дам вам интервью?», «Я увидела арфу во сне», «Для меня немыслимо жить в доме без нее». Эти фразы наиболее близки к истинной музыкантской позиции. Арфа здесь как нечто беспорочное и настоящее, и именно на это настоящее и приходится главный роковой удар. Как жестоко и символично. Фантастика.

Но ведь общество может жить без настоящего, не так ли? Жить без души, но ради идеи — не так уж и важно, какой, всемирная история это показывает наглядно. Главное, чтобы был вождь, тот, кто эту идею придумал, собрал всех, взмахнул палочкой. Что случилось — то случилось, каждый должен заниматься своим делом. А фраза «Музыка нас спасет» и вовсе заставила меня содрогнуться. Почти «In God We Trust», цинично и лицемерно, и этим можно оправдать любую вакханалию.

Понять, понравился мне фильм или нет, я, пожалуй, пока не в состоянии. Но в том, что это было впечатляюще и глубоко, сомнений нет. Не нужно воспринимать «Репетицию» буквально, искать в ней сюжет. «Репетиция» — это сама жизнь, преподнесенная вот под таким сложным соусом.