Сэнт Анж

Травма изнасилования, нежеланная, стыдная беременность и «грех» любопытства приводят еще недавно невинную Анну к вынужденному родству как с призраками детей-сирот, замученных голодом и медицинскими экспериментами во время Второй мировой войны, так и с их «милосердными» палачами. Дорога к трансгрессивному материнству лежит через лабиринт уединенного во французских Альпах детского приюта «Сэнт-Анж». Меловая белизна приютских стен, каскады широких лестниц и витых перил показаны здесь с почти кубриковским перфекционизмом, неизбежно вызывающим ассоциации с коридорами другого мистического «общежития» — отеля «Оверлук». Правда, в отличие от дара «сияющего» мальчика Дэни, экстрасенсорное восприятие Анны — не более чем аллегорическое выражение эмпатии, обостренной личным опытом боли и предчувствием экзистенциального кошмара материнства.

«Успокойся, Анна, если ты пойдешь туда, то не сможешь вернуться». Но Анна и не хочет возвращаться: «чтобы лифт тронулся, дверь надо закрыть». С детским любопытством и недетским упорством Анна словно ищет освобождения в смерти, и находит долгожданное умиротворение в стенах «Сэнт-Анжа». А инфантильная, психически расстроенная Джудит, невольно сыгравшая роль проводника к убежищу призраков, находит внурти себя опору для запоздалого взросления. Приют и таблетки ей больше не нужны. Время закрыть дверь пришло и для нее.

Фильм балансирует где-то на грани экзистенциальной драмы и психоделического триллера. Драматическая составляющая картины выглядит скупой и бескровно-выбеленной словно кафельные стены в призрачной операционной. А триллеру как будто не хватает саспенса и пугающей атмосферы. Но в остальном — красивые визуальные решения и тревожно-печальный саунд, дополняющие неординарный режиссерский взгляд на любимую мной тему «болезни» материнства, позволяют мне оценить фильм на

6 из 10

В мире безверия безумие является единственной связью с Богом: связью с адом. Это мучительная связь, но лучше она, чем вовсе никакой. Действие таблеток создают завесу, помогающую не видеть. Но закрывать занавеской ад — самая последняя глупость, которую может сделать заботливый человек.

Аккуратный лобастый автобус поднимает к высоте Альп, к ветреной, сочной роще девушку с безупречными чертами и кротостью ангела. 1960 год: война уже на расстоянии одной молодости. Это Франция, и это — замок, залог красоты. Но это — те самые шестидесятые, которые уравнивают альпийский приют с казёнными домами из советских воспоминаний. Эта строгая коричневая безликая простота, это Распятие, кажущееся артефактом иной, допотопной жизни. И это, между знаковыми грозами, состояние послевоенной чистоты, кровью добытого покоя. Птицы, поющие от боли, от боли серебрящаяся музыка, с болью делаемые шаги по лестнице — взмах ветви, брызги солнца, поворот прерафаэлитов, лик Беаты Беатрикс. Метафора из другого фильма не случайна. Ложье представляется созерцателем не миров Байоны или Кубрика, а мира Бутонна (недаром, видимо, впоследствии Ложье сам работал с Милен Фармер). Святой Георгий, спасающий царевну, здесь заменяется Анной, спаситель, зеркалящий Спасителя, заменяется матерью, зеркалящей Праматерь. Живший после Пришествия заменяется носительницей ветхозаветного имени, как и освобождаемая ею Джудит, Юдифь; если в мире Джорджио Волли где-то есть Рай, то мир Анны Жорин, новой служанки в опустевшем приюте, — ветхозаветный мир, где Рай недоступен, где рай — это всё то, что есть на земле за воротами замка, тот сад, те маленькие котята рядом с матерью-кошкой, гамак, ужин и музыка, помада на губах, забота и любовь. То, что можно дать каждому ребёнку, большому и малому, но что даётся не всем, а у иных и отнимается. И нет разницы, из добрых побуждений или из злых.

Да, фильм представляется парой к фильму «Джорджино», его «женским» вариантом. Он так же прекрасен и так же непереносим всеми органами чувств. Красота фильма, всё то, что составляет его визуальный ряд до, а особенно после сошествия героини в стерильный ад, скребёт изнутри по выстилающим телесную оболочку тканям. Нет вечной зимы, но есть ощущение насилия, отравившего, как ядовитый газ, воздух места отныне и навеки. Там и здесь — отзвук приюта, тени детей; там был человек, в какой-то степени заменявший детям отца, перенесший насилие — грубое насилие войной. Здесь — мать, пережившая насилие, ставшая Матерью тем, кто пережил прикосновение ада. Там и здесь — густые слои параллельных миров, смещенных с осей взрывами войн. Здесь и там — безумцы, которые умеют видеть дальше и больше. Но фильм кажется перекличкой с ещё одной фантазией. Кажется, Странные дети мисс Перегрин вышли из того милосердия, из которого сестра и зять выдуманной Брайони Таллис Макьюэна были воскрешены и поселены в пресветлые буколики. Рэнсом Риггз, возможно, был тем человеком, который, не выдержав отчаяния, ворвался в жуткий мир этого самого фильма и вывел оттуда детей и их приемную мать, вывел и позволил жить вечно одним днём. Искусство есть вечная крыша над головой для изгнанных отовсюду.

Эти переклички отнюдь не говорят о вторичности фильма, они говорят именно о замысле, недопонятом, но осуществленном в полной мере. Как фильм ужасов Сэнт Анж, возможно, вторичен, как фильм (имея в виду высказывания режиссера), переплавляющий уродства мира и века в красоту, фильм, не копирующий ленту другого режиссера, но в какой-то мере работающий на поле его эстетики, на его духовном пласте, он вполне целен и ценен. Режиссер сумел передать равенство человеческой скорлупы и скорлупы мироздания, их равную хрупкость. Сумел передать шизофрению, слом, синдром насилия, который поражает отдельно взятый мир так же, как поражает отдельно взятую голову. Он действительно сумел визуализировать бред и ужас, порождённые насилием в самом глобальном смысле этого слова. Фильм — поистине сам странный ребёнок, странное и причудливое создание; он не переоценен, он недооценен, но естественное стремление зрителя к собственному психическому здоровью на подсознательном уровне отвергает воздействие подобных фильмов. Его окончательно не разглядеть, но, как документ на столе какого-то высшего полицейского управления, он состоялся, он свидетельствует, он заслуживает пристального внимания.

9 из 10

Ты казалась золотисто-пьяной,
Обнажив сверкающую грудь.
Ты среди кровавого тумана
К небесам прорезывала путь.

Николай Гумилёв

Потрепанный автобус трясся по горной дороге, пока не добрался до конечной остановки. Прошлое казалось Анне безвозвратно ушедшим, его образы — погребенными в подвалах памяти, а грядущая жизнь — спокойной и размеренной. Стройная француженка с профилем Татьяны Друбич подхватила чемоданы и направилась в сторону замка, чьи фасады еще помнили «золотые» времена. Однако ныне «Сэнт Анж» — сиротский приют с неуютной аурой — покинут хозяевами и оставлен на попечение дородной кухарки. Последние воспитанники отпущены в отрочество, и одна из девочек напутствует Анну предупреждением о «злых детишках». Эти слова не раз отзовутся в ушах вновь прибывшей. Она ехала в Альпы за умиротворением, а нашла помпезную версию камеры пыток, в которой не выворачивают суставы, не мучают кипятком, но понуждают безумными глазами смотреть на свое отражение с округлившимся животом.

«Сэнт Анж» эпатажного провокатора, а в 2004 году — малоизвестного постановщика Паскаля Ложье принадлежит к редкой прослойке авторского кино, восприятие которого полностью зависит от степени сопричастности. Мистическую ленту можно категорически наречь бессюжетной несуразицей, чьи главные достоинства исчерпываются эстетским визуальным рядом и атмосферным звуковым сопровождением, однако такой вердикт незаслуженно поверхностен. Французский экспериментатор с первой же картины утвердил особо извращенное понимание мученичества. Связь земной формы человека с бессмертной душой нуждается в невербальном контакте через причинение боли. На обостренные женские чувства режиссер воздействует с высоким уровнем художественной фантазии — в средневековые инквизиторы Ложье бы приняли без вопросов. Героине «Сэнт Анжа», впрочем, достается самая необычная форма мучений — бескровная. Ведомая внезапно проявившимся инстинктом искателя тайн, Анна сама находит себе проблемы. Вместе с полоумной спутницей Джудит она узнает страшные секреты приюта, по загадочной закономерности раскрывая и укрепляя сознание до гранитной твердости.

В уединенной обстановке, когда на многие километры никакой цивилизации, а вокруг лишь высоченные стены мрачного особняка, связь с реальностью ускользает незаметно. Ложье идет по тропе Кубрика: взаимодействием с миром призраков «Сэнт Анж» очень напоминает «Сияние». Однако в процессе погружения Анны в марево навязчивых образов, все громче начинает звучать авторская концепция выстраданного материнства. Обилие христианских символов подталкивает к мысли о божественном участии в женской бесноватости, но сцена утопления котят разворачивает повествование кардинальным образом. Боль Анны, определяющая ей участь невольного медиума, внезапно обретает земную причину. Пугающие видения и страшные шрамы на спине выдают трагические обстоятельства зачатия, говоря о девушке значительно больше, чем могла бы сама. Раскапывая загадки «Сэнт Анжа», женщина перестает видеть границы между мирами реальности и вымысла. Призраки детей войны приводят к пониманию значимости маленькой жизни. Она имеет высокую цену, и кроме того Ложье постоянно тасует карты: то признает существование астрального мира, то списывает его проявления на галлюцинации. Отрезвляющий эффект добавляет и концовка, исполненная в сюрреалистичной манере а-ля Гранже. За кажущейся претенциозностью скрывается гармония, наделяя замок приюта душой последней постоялицы.

«Сэнт Анжу» не повезло с размахом действия и раскруткой. В камерной истории нет громких имен, а сама она впоследствии сгинула в резонансном омуте «Мучениц». Сюжетно схожие «Приют» Байоны и «Другие» Аменабара значительно известнее ленты Ложье, что не умаляет ее специфического шарма. Эстетское зрелище задумывалось как нечто обособленное и крайне интимное — тем и оказалось. Картина явственно оммажирует шестидесятым — эпохе классических хорроров о домах с привидениями, вроде «Логова дьявола» Роберта Уайза, эволюционируя в самостоятельное произведение с религиозным подтекстом. Анна в исполнении Вирджини Ледуайен — богородица новейшего века, забытая миром страдалица, и материнский долг возвышает ее над природой проклятого бытия. Неблагодарная миссия женщины чрезвычайно нужна ее создателю. Блистая жестокостью авангардного стиля, Паскаль Ложье не утрачивает главного — триумфа естественности в мире абсурда. Внимая боли чужой, учишься правильно реагировать на боль собственную. Пытаясь укрыться в горах, стоит понимать, что это не поможет. Миражи играючи преодолевают расстояния и высоты, и лишь грядущая борьба принесет успокоение.

1958 год. После того, как ей на прошлом месте работы устроили харасмент, опузатили и уволили, шуганная девочка Анна приезжает поработать в удалённый франко-альпийский приют. Новое место почти пустует. После недавнего несчастного случая с одним пацаном все дети оттуда съехали, осталась одна сумасшедшая-невыписавшаяся Джудит, да заведующая и её прислуга. А так тишина, горный воздух — работай потихоньку в радость. Да что-то неймётся Анне. Вскоре она находит детское кладбище и кипу документов на усопших в военное время юнцов, и твёрдо решает, что смерть их на руках заведующих.

В этом году Паскаль Ложье представит свой очередной долгострой (по 4—6 лет снимать — это долго, как по мне). Затем взялся за его не виденный доселе опус модестус. Так вот, французские нео-хорроры мне встречаются в основном двух типов — либо наглухо отмороженные, либо просто невменяемо-тупые. «Сэнт Анж» ближе, конечно, ко второму, несмотря на поддержку Кристофа Ганса. На 70% есть уверенность, что при создании Ложье вдохновлялся прежде всего «Джорджино» Л. Бутонна. Если не вдаваться в происходящее на экране и фоном завести тематический патефон, кино смотрится весьма неплохо. Опять смерть сиротских детей, бесконечные поиски и загадки в темноте. Окружающие — либо сумасшедшие, либо грымзы, либо призраки. Интерьеры — кладбище, да пустующий обветшалый особняк, также наводнённый покосившимися крестами. Снято вполне достойно, несмотря на кажущийся тут телеформат.

Только вот ко всему этому ещё прилагается и сюжет, который рождается в основном из воздуха. Пригрезилось значит героине, что хозяева приюта что-то скрывают, так теперь никому покою не будет. Работать не работает, дура, бродит по особняку, ломает плинтуса, расковыривает стены, бьёт зеркала. Убили детей и всё тут. Невдомёк, что то был лютый 1943 год и многие попросту пухли с голоду. В общем, налицо маниакальный психоз. Дебютант Паскаль как бы намекает, не суй свой нос в чужой вопрос — огреют, мало не покажется. Но делает это как-то без иронии, а подобное наблюдается слишком уж регулярно. К чести надо сказать, что финал этого мистико-шизофренического квеста всё же и правда вышел стилизованно-жутковатый. Хотя не то чтобы сей факт менял что-то в общем впечатлении от картины. Ох уж эти кентервильские замки.

5 из 10