Легенда о снежной женщине

Неприкаянное существо в женском обличии, столкновение с которым несет горе — неотъемлемая часть западной и восточной мифологии. Славянские русалки были проклятыми за свой грех утопленницами и стремились утянуть в омут моряков; ирландские банши — это коварные феи-искусительницы, предвещавшие невыносимым воем скорую гибель, а в японском фольклоре обитает мстительница ёкай, что застряла между царством жизни и вечным мраком. Она восстаёт из пустоты, покрыта саваном, окружена метелью, а пронизывающий взгляд раскосых глаз — последнее, что видит жертва перед смертью. Ужасное поверье было описано в летописи «Кайдан: история и очерки об удивительных явлениях», экранизировалось в альманахе Масаки Кобаяси и обрело законченный вид в фильме Токудзо Танаки. Последователь именитого коллеги сместил акценты в каноническом сюжете, и страшная легенда стала историей любви.

Юный ваятель Ёсаку повстречал демоницу жуткой ночью, когда учитель за считанные секунды превратился в окоченелый труп. Белёсая убийца сохранила парню жизнь, взяв с него клятву хранить тайну их встречи. Пережитое потрясение отпечаталось в сознании Ёсаку, но случайная гостья направила мысли в иное русло. Бледная девушка Юки стала его супругой и матерью сына, а ещё источником вдохновения. Молодому мужу предстояло вытесать вместо наставника статую богини милосердия, и поддержка жены придавала сил. Не знал только наивный скульптор, какой шлейф тянулся за его спутницей. Долго блуждала она в ночи, оберегала вековые деревья, но однажды оставила опостылевший пост и осуществила мечту купринской Олеси, сохранив коварство гоголевской панночки. Два знакомых по произведениям русских классиков характера слились в образе прекрасной японки, и каскад сцен, что открывают магические способности Юки-онны, приближают роковую развязку. Пока руки Ёсаку силятся придать древесной заготовке необходимые черты, в глазах жены робко поблёскивает надежда на счастье. Проклятие вечного скитания по запорошенным лесам оказалось слабее желания быть обычной женщиной.

Порывистая и нежная любовь на лоне цветущей природы — изумительная пасторальная иллюстрация. В доме Ёсаку подрастает малыш, но невозможно поверить, что хронограф отсчитал пять лет: время словно замерло. Местный мудрец объясняет медлительность работы ваятеля необходимостью высушить дерево, но дело отнюдь не в этом. Танака останавливает мгновенье и даёт супругам возможность ощутить идиллию в единении. Они будто погружены в собственное измерение, где власть принадлежит суровым, но справедливым богам. Танака предупреждает о недолгой жизни иллюзии в сцене с молитвой полубезумной жрицы. Старуха исступлённо кричит при виде духа в облике девушки, разбрызгивает кипяток по сторонам, но это типичная пессимистичная реакция на необычное явление. Человек так устроен, что проще уничтожить нечто неведомое, чем попытаться исследовать его природу. Однако режиссёр в равной степени порицает и людскую ограниченность, и слепое поклонение. Настоящим остаётся лишь язык чувств, не нуждающийся в лишних словах.

Чудеса ленты Танаки «родственны» бергмановским из «Девичьего источника»: так же проявляются на фоне беды. Японский фольклорист оглядывается на шведского классика, но восточный колорит придаёт собственный стиль: зимняя магия одинаково эффектно лишает жизни и спасает. Юки-онна не заглядывает в будущее, она наслаждается настоящим, а в нём ощущается тяжёлое влияние конца шестидесятых. Экономический подъём в Стране восходящего солнца совпал с кризисом театрального искусства, и фильм стал личной отдушиной режиссёра, визуализированной мечтой. Ей тесно в тисках реализма. Танака снимает снежную женщину с мальчишеским упоением и юношеской страстью. Камера выхватывает малейшее движение чёрных губ и жесты изящных рук, выдавая грусть автора от осознания беззащитности красоты, хрупкости этого странного счастья. Япония вернулась к «славным» традициям угнетения, и в роли жертв зачастую оказывались первые попавшиеся. Как Юки, которая пришла к военному губернатору исцелить больного ребёнка. Хозяин дома, что характерно, отсутствует: национальная проблема безымянна, поражает незаметно и страшнее любого призрака.

Токудзо Танака подталкивает к мысли о неумолимой скоротечности сильного чувства при столкновении с обстоятельствами. Любовь Ёсаку и Юки мифичнее демона, и причина этому — суровая проза жизни, которая обретает черты циничных феодалов. Они нарушают покой влюблённых и рушат их мир с показной небрежностью. Верования и символы на поверку слабы, если мужчина не может защитить семью, и эта ноша падает на хрупкие женские плечи. Хуже того, неопытный ваятель не видит глаз своей будущей богини и не понимает, как должна она смотреть — редкое знание открывается только в роковой миг и достаётся дорогой ценой. Лишь глупость обходится ещё дороже, но сильно корить за этот недостаток Ёсаку бессмысленно. Он не властен над судьбой, как не был бы и любой другой на его месте — уверен режиссёр, просто момент истины приходит внезапно. Сможет ли человек распорядиться озарением, либо останется ослеплённым уходящим в зимнюю даль женским силуэтом — Танака предлагает решить самостоятельно. Пока способно биться сердце, легенда будет жить. Во снах и наяву.

Было темно. Было так темно, что казалось — тьма своим густым безбрежным одеялом способна задушить, высосать всю жизнь без остатка. В этой удушающей плотной темноте можно было бесследно исчезнуть, уйти в никуда, раствориться в этом покрывале такой тихой, такой безмолвной ночи. Уходя — уходи, и более не возвращайся. Небрежно отрезанный сырный ломоть луны пытался разорвать в мелкие клочья своим мутным белесым сиянием этот густой мрак, пытался рассмотреть фигуры людей, одиноко бродящих по Мино и Хидо. Бродящих в неизвестность и бредящих об утраченной навсегда любви. Внезапно спокойствие этой тьмы прервали белые мотыльки снега, которые, постепенно скапливаясь, стали формировать очертания таинственной женщины, раскосой чаровницы и безжалостной блудницы на пути в Ад. У нее было множество имен, но лик — один. Снежная Женщина, горная скиталица, обреченная на всевечные муки свои душевные и телесные — для тех, кто ее ненароком встретит. И кровь цвета ржавой бронзы усеет бесконечное снежное поле, а она уйдет, так и не обретя свое успокоение. Было нестерпимо холодно, и этот холод порождал смерть и страдания в эпоху Эдо.

К глубокому сожалению, на современном этапе кинематографического развития японский кайдан как отдельный субжанр мистики и хоррора стал не более чем расхожим мифом, архетипической страшной сказкой на ночь о длинноволосых черноглазых девочках, успевших обрасти недвусмысленной бородой множественных клише, обесценивших до тотального зеро сей небезынтересный, аутентичный вид японского хоррор-искусства, представлявший из себя в преимущественном большинстве переложения старинных древнеяпонских, древнеиндийских и древнекитайских легенд и буддистских верований, являя собой пример цельного по форме и содержанию литературного, а много позже театрального (влияние кайданов на эволюцию национального японского театра Кабуки более чем сильно) и кинематографического повествования, в котором ужас есть лишь первой ступенью для восприятия, самой примитивной и самой зримой на поверхности шелковой художественной ткани. Ужас в классических кайданах слишком тесно взаимосвязан с философией, без ее наличия любая страшная история становится просто дешевой страшилкой, ибо в основе жанра лежит рельефная, глубокая, пронизывающая буквально все мораль — иногда чересчур простая, а иногда по-японски замысловатая, ибо все зависит от степени совершенного греха.

Классические японские кайданы 60-х годов ХХ века были незамутнены ни шаблонами, ни излишествами, ни эксплуатацией — древние легенды оживали в картинах одного из ведущих мастеров кайдана Масаки Кобаяси, оживали, чтоб стать плотью от плоти всего жанра ужасов, оживали, чтобы впоследствии быть пересказанными не один и не два, а сотни раз в различных вариациях. К числу таких историй относится и легенда о Снежной женщине, впервые опубликованная в 1904 году в книге Лафкадио Хирна «Кайдан: история и очерки об удивительных явлениях» и перенесенная на экран в одноименном киноальманахе Кобаяси 1964 года. В 1968 году к этой странной, пронизанной флером любовной меланхолии, истории обратился менее известный мастер кайданов в своем фильме «Легенда о Снежной женщине» — Токузо Танака, известный в первую очередь как создатель серии фильмов о Затоичи.

В режиссерских руках Танаки-сана мрачная история о Юки-онне обрела прочтение не как полновесный хоррор о ледяной мстительнице, забирающей жизнь всех мужчин подчас без разбора полетов кто есть кто, кто виновен, а кто безвинен, а как нежная, струящаяся метафорической образностью притча о любви, которая способна и больно ранить до смерти, и поднять ввысь, до седьмого неба. Все острые углы в картине предельно сглажены, моменты напряженности кажутся сиюминутными и мимолетными, а весь хоррор как таковой в картине Танаки держится не на изобилующем насилии, а на внутреннем напряжении, когда пружина интриги вот-вот вырвется наружу, поглотив в своем холодном кошмаре и главных героев, и зрителей соответственно. При всей своей намеренной мелодраматичности, практически манипулятивной сентиментальности, сюжет «Легенды о Снежной женщине» ровен, лишен любого дисбаланса, а основная мысль о спасительной силе любви в фильме хоть и довлеет, но при этом преподносится без вычурности или немудреной прямолинейности. Образность и эмоциональность — на этих двух столпах фильм держится, крепко и стойко, являя необычную жанровую конвенцию из классического кайдана, полного сверхъестественности, и мелодрамы, этой иноприродности придающей оттенок поэтичности, зловещего волшебства.

Обреченная на вечные скитания, Юки-онна, до определенного момента утратившая всякий облик человечности, стремится вырваться из собственноручно созданного ей личного Ада, очиститься и от своих, и от чужих грехов, избавиться от тяжести душевной, заковавшей ее в ледяные цепи. Ее спасение — в любви, чья искупительная сила дарует ей свободу воли и силу страсти. Эта любовь, возникшая изначально на почве страха, сострадания, клейменная нерушимой клятвой верности и богобоязненного смиренного молчания, превращает монстра из легенд в Человека. Но истинная любовь невозможна без чудовищных испытаний и без нарушенных обещаний, когда привычный, устоявший мир должен быть разрушен до основания и отнюдь не всегда чей-то злой волей, а просто по факту невозможности обыденного счастья теми, кто не являлся никогда, как Юки, частью этой обыденности, а был ее главным нарушителем, изничтожителем морального и соматического равновесия, однако в финале могущественная Юки уже иная. Иная, лишенная демонической сущности, спасенная от тьмы и холода, хотя и по-прежнему обреченная на бытие там. Ее некогда обледеневшая душа, не знавшая ничего человеческого, оттаяла, она внутренне изменилась, монстр был отправлен на эшафот, и теперь ее блуждания в снегах уже не будут столь мучительны, ведь она сызнова испытала самую сладкую боль — боль любви.

Можно подумав сказать, что это и японская снегурочка. Но тут два в одном — в пафосе — Снежная королева, в линии поведения и сюжете — многое от Снегурочки. Ведь любила же ее бабушка!

Сказания о том, что мужчины часто жили с оборотнями не новы. Тут вам и весь китайский эпос, где лисицы-оборотни на каждом шагу встречались. Кто не знал, почитайте адаптацию китайских легенд в версии Пелевина. Что касается русского эпоса — то тут конечно царевна-лягушка, явно не обошедшаяся без участия демонов. Правда, демон известен — Кощей бессмертный. Но в том месте где японская сказка заканчивается — у русской наступает только самое интересное. Хотя, продолжение русских народных сказок возможно придумали большевики, чтобы укрепить веру человека в себя! А до революции они заканчивались как раз на том, где Иванушка раскрыл дверь в кладовку, узнал тайну невесты и она сказала ему — «Эх, Иван, Иван, просила я тебя не открывай эту дверь!» Фраза напрямую из фильма ужасов.

Но здесь у нас не ужасы, а обычный кайдан — то ли легенда, то ли эпос. Есть и другие фильмы азиатской тематики, где влюбленные живут друг с другом, но не с тем, за кого себя выдают. есть даже замечательный фильм, где оба не те, и есть «Миссис и мистер Смит». Но здесь у нас Япония и здесь кайдан (квайдан если хотите).

По уровню трагичности японцы тут близки к своим собратьям по буддизму индийцам. Да, у японцев всегда девочка с черными волосами была олицетворением ужаса. Тут режиссер «Звонка» ничего нового не придумал, просто пошел от истоков.

Актриса, исполнившая главную роль жива, и снималась много после этого фильма, никакое проклятье ей не овладело! Поскольку фильм шел у нас в прокате, то Наталье Варлей было чем вдохновляться.

Злобный царь тоже присутствует. С некоторых точек зрения присутствует и противостояние полов, но мне кажется оно надуманным. Если вспомнить фильм «Долина цветов» со схожим сюжетом братьев по вере в буддизм индусов, то он все как раз объясняет. Демоны в образе женщины всегда искали мужчину, которого нужно околдовать, чтобы он следовал за ними. И страсть — это грех, во всех религиях. Ваша страстная любовь ничего не принесет Вам. Худший вариант, если страсть только с вашей стороны — вас обманут и используют. Если страсть обоюдна — то ваша пройдет быстрее! Страсть пагубна и ничего кроме смирения не ведет нас в нирвану. Если мужчина не отступит — все равно «Главный» обратит женщину в камень или найдет способ оставить ее в одиночестве в качестве призрака. А мужчина — будет грустить у камня, а скорее найдет новый предмет страсти. Но это уже новая религия.

Как бы то ни было, фильм врезался в память, сознание и не оставил равнодушным несмотря на лаконичность повествования, небольшой хронометраж и нехитрый, читающийся сюжет.

Было темно. Было так темно, что казалось — тьма своим густым безбрежным одеялом способна задушить, высосать всю жизнь без остатка. В этой удушающей плотной темноте можно было бесследно исчезнуть, уйти в никуда, раствориться в этом покрывале такой тихой, такой безмолвной ночи. Уходя — уходи, и более не возвращайся. Небрежно отрезанный сырный ломоть луны пытался разорвать в мелкие клочья своим мутным белесым сиянием этот густой мрак, пытался рассмотреть фигуры людей, одиноко бродящих по Мино и Хидо. Бродящих в неизвестность и бредящих об утраченной навсегда любви. Внезапно спокойствие этой тьмы прервали белые мотыльки снега, которые, постепенно скапливаясь, стали формировать очертания таинственной женщины, раскосой чаровницы и безжалостной блудницы на пути в Ад. У нее было множество имен, но лик — один. Снежная Женщина, горная скиталица, обреченная на всевечные муки свои душевные и телесные — для тех, кто ее ненароком встретит. И кровь цвета ржавой бронзы усеет бесконечное снежное поле, а она уйдет, так и не обретя свое успокоение. Было нестерпимо холодно, и этот холод порождал смерть и страдания в эпоху Эдо.

К глубокому сожалению, на современном этапе кинематографического развития японский кайдан как отдельный субжанр мистики и хоррора стал не более чем расхожим мифом, архетипической страшной сказкой на ночь о длинноволосых черноглазых девочках, успевших обрасти недвусмысленной бородой множественных клише, обесценивших до тотального зеро сей небезынтересный, аутентичный вид японского хоррор-искусства, представлявший из себя в преимущественном большинстве переложения старинных древнеяпонских, древнеиндийских и древнекитайских легенд и буддистских верований, являя собой пример цельного по форме и содержанию литературного, а много позже театрального (влияние кайданов на эволюцию национального японского театра Кабуки более чем сильно) и кинематографического повествования, в котором ужас есть лишь первой ступенью для восприятия, самой примитивной и самой зримой на поверхности шелковой художественной ткани. Ужас в классических кайданах слишком тесно взаимосвязан с философией, без ее наличия любая страшная история становится просто дешевой страшилкой, ибо в основе жанра лежит рельефная, глубокая, пронизывающая буквально все мораль — иногда чересчур простая, а иногда по-японски замысловатая, ибо все зависит от степени совершенного греха.

Классические японские кайданы 60-х годов ХХ века были незамутнены ни шаблонами, ни излишествами, ни эксплуатацией — древние легенды оживали в картинах одного из ведущих мастеров кайдана Масаки Кобаяси, оживали, чтоб стать плотью от плоти всего жанра ужасов, оживали, чтобы впоследствии быть пересказанными не один и не два, а сотни раз в различных вариациях. К числу таких историй относится и легенда о Снежной женщине, впервые опубликованная в 1904 году в книге Лафкадио Хирна «Кайдан: история и очерки об удивительных явлениях» и перенесенная на экран в одноименном киноальманахе Кобаяси 1964 года. В 1968 году к этой странной, пронизанной флером любовной меланхолии, истории обратился менее известный мастер кайданов в своем фильме «Легенда о Снежной женщине» — Токузо Танака, известный в первую очередь как создатель серии фильмов о Затоичи.

В режиссерских руках Танаки-сана мрачная история о Юки-онне обрела прочтение не как полновесный хоррор о ледяной мстительнице, забирающей жизнь всех мужчин подчас без разбора полетов кто есть кто, кто виновен, а кто безвинен, а как нежная, струящаяся метафорической образностью притча о любви, которая способна и больно ранить до смерти, и поднять ввысь, до седьмого неба. Все острые углы в картине предельно сглажены, моменты напряженности кажутся сиюминутными и мимолетными, а весь хоррор как таковой в картине Танаки держится не на изобилующем насилии, а на внутреннем напряжении, когда пружина интриги вот-вот вырвется наружу, поглотив в своем холодном кошмаре и главных героев, и зрителей соответственно. При всей своей намеренной мелодраматичности, практически манипулятивной сентиментальности, сюжет «Легенды о Снежной женщине» ровен, лишен любого дисбаланса, а основная мысль о спасительной силе любви в фильме хоть и довлеет, но при этом преподносится без вычурности или немудреной прямолинейности. Образность и эмоциональность — на этих двух столпах фильм держится, крепко и стойко, являя необычную жанровую конвенцию из классического кайдана, полного сверхъестественности, и мелодрамы, этой иноприродности придающей оттенок поэтичности, зловещего волшебства.

Обреченная на вечные скитания, Юки-онна, до определенного момента утратившая всякий облик человечности, стремится вырваться из собственноручно созданного ей личного Ада, очиститься и от своих, и от чужих грехов, избавиться от тяжести душевной, заковавшей ее в ледяные цепи. Ее спасение — в любви, чья искупительная сила дарует ей свободу воли и силу страсти. Эта любовь, возникшая изначально на почве страха, сострадания, клейменная нерушимой клятвой верности и богобоязненного смиренного молчания, превращает монстра из легенд в Человека. Но истинная любовь невозможна без чудовищных испытаний и без нарушенных обещаний, когда привычный, устоявший мир должен быть разрушен до основания и отнюдь не всегда чей-то злой волей, а просто по факту невозможности обыденного счастья теми, кто не являлся никогда, как Юки, частью этой обыденности, а был ее главным нарушителем, изничтожителем морального и соматического равновесия, однако в финале могущественная Юки уже иная. Иная, лишенная демонической сущности, спасенная от тьмы и холода, хотя и по-прежнему обреченная на бытие там. Ее некогда обледеневшая душа, не знавшая ничего человеческого, оттаяла, она внутренне изменилась, монстр был отправлен на эшафот, и теперь ее блуждания в снегах уже не будут столь мучительны, ведь она сызнова испытала самую сладкую боль — боль любви.