Магазин на площади

Провинциальный словацкий городок образца 1942 года. Пока еще квазинезависимое государство живет во вроде как формально спокойном мирке. В городе звучит праздничная музыка, местные по выходным вальяжно прогуливаются в центре, на рынке идет бойкая торговля… Да, иногда куда-то на восток проходят эшелоны с военной техникой, напоминая о том, что где-то в другом измерении что-то очень и очень неспокойное происходит. Да и к евреям постепенно начинают как-то иначе относиться.

И здесь же, в этом городке живет предельно скромный парняга/работяга/неудачник Тоно Бртко. Житие у Тоно ни к черту — работы нет, жена-скряга пилит, свояк — главный нацист в городе. Но вот как раз от своячка-гауляйтера местного городка Тоно, казалось бы, подвалил шанс вырваться из этой беспросветной круговой поруки. Мужика назначают ариезатором (а попросту — новым хозяином) в еврейский магазинчик по продаже пуговиц 78-летней Розарии Лаутман. Практически глухая старушка не понимает (или делает упорно вид, что не понимает), для чего в ее магазине появился новый «помощник». А Тоно оказался застенчивым парнягой и ему как-то трудно сказать прямо, с какой функцией его поставили в этот магазин…

Первые ленты о Холокосте появились в кинематографе еще во времена войны (одна из самых ярких — черная комедия «Быть или не быть» Эрнста Любича), а после окончания ВМВ истории гонения на евреев стали практически полноценным жанром в Голливуде. Очень полюбляют баловать своим вниманием подобные ленты и киноакадемики, регулярно выписывая им оскаровских слонов. Но если раньше тему о Холокосте поднимали в основном американские кинематографисты, то в этот раз киноакадемики обратили внимание на европейских друзей-товарищей, да еще и из-за «железного занавеса». Словацко-чешский дуэт Ян Кадар и Эльмар Клос работали в паре регулярно и у себя на родине считались представителями «новой чехословацкой волны», из который вышел и Милош Форман. Впрочем, в 1968-м, сразу же после «Пражской весны», Кадар мигрировал в Штаты, чем и развалил этот творческий союз. Чеху Клосу на родине практически запретили снимать, а Кадар в Америке особо больших успехов так и не добился. А по сути, «Магазин на площади» стал вершиной творчества этой чехословацкой пары.

Теперь по фильму. При всей серьезности темы, он смотрится легко и даже не фатально-кроваво. Здесь не будет показано убийств, пыток, даже насилие будет очень сквозным. Режиссеры создали такую себе кафкианскую атмосферу, когда все происходящее — жизнь людей в формально мирном городке — это пляска абсурда и надвигающейся большой трагедии. А главным центром сопротивления этому тотальному злу становится не какая-то внешняя сила, и даже не какие-то принципиальные моральные качества индивида, нет. Центром сопротивления всего зла у чехословацких режиссеров выводится маленький человек, почти чеховский персонаж, который даже по-научному обосновать не в состоянии, почему он против всего этого. Но именно главный герой — неотесанный мужик, правильного (не еврейского) происхождения, с неплохими родственными связями, вдруг противится городу-абсурду, в котором ему не посчастливилось жить. Более того, герой Тоно Бртко не отличается принципами и мужеством, он также как и все малодушен, способен на молчание и даже предательство. Он — КАК ВСЕ, разве что только с более ранимой психикой.

Вообще, исполнение от Йозефа Кронера (играл Тоно Бртко) вышло отменным, и именно после этой роли уже на далеко не юного актера обратили внимание в Чехословакии, а сегодня он посмертно и вовсе является легендой словацкого кинематографа (с учетом, конечно, самих масштабов этого самого словацкого кинематографа). Но еще ярче оказалась игра 66-летней старушки Иды Каминской, которая чертовски душевно изобразила «местами глухую» еврейку Лаутман. Отличная игра, которая через год на «раздуплившихся» киноакадемиков произвела повторное впечатление, и они ее номинировали на «Оскар». Ида Каминска в основном театральная актриса и до появления в «Магазине на площади» о ней мало кто слышал. Хотя родственные связи у нее элитные, например, ее двоюродный брат один из самых популярных комиков Штатов Дэнни Кей. Но конкретно в этом фильме Каминска в паре с Кронером была великолепна.

«В основе любого зла лежит страх», — скажет в этом фильме персонаж Иды Каминской. И чехословацкая пара режиссеров сумели мастерски показать, как происходит трансформация в общем-то, хороших людей под давлением омерзительного чувства страха. Достойный выбор киноакадемиков.

7 из 10

Вторая мировая война, в разгаре программа ариизации. В ее рамках простой словацкий плотник Тоно Бртко получает от свояка маленький магазин, которым заправляла старая вдова, еврейка Розалия Лаутманн, торговавшая пуговицами. Тоно быстро смекает, что никакого дохода такое место не принесет, но боится сказать об этом жене, как не может объяснить доброй старушке, почему она здесь больше не хозяйка. Но еврейская община, пытаясь сохранить магазин за Тоно, дабы он не перешел к более жесткому владельцу, который выгонит Розалию на улицу, решает выплачивать ему небольшое жалование. Тоно соглашается и начинает помогать Розалии с делами, постепенно проникаясь человеческими чувствами к пожилой женщине. Но однажды наступит день, когда ему придется выбирать между ее жизнью и собственной участью…

Эта картина, удостоенная премии «Оскар» как лучший иноязычный фильм и особого упоминания на Каннском МКФ, всячески избегает смакования нацистских ужасов и репрессий. Большую часть фильма жизнь практически идет своим ходом, соседи продолжают оставаться соседями, в магазинчик Розалии захаживают покупатели, аисты мирно гнездятся на крышах и даже наличие людей в форме, кажется, не несет никакой беды. Но предчувствие неотвратимой трагедии уже висит в воздухе, оно слышно и в грохочущем составе, перевозящем военную технику, и в стуке молотков на площади, и в постепенной перемене в людских головах и сердцах. На примере Тоно фильм изучает драму «маленького человека», в котором отчаянно борются гуманистическое начало и трусливый, подлый страх перед системой за свою шкуру, заодно показывая, как идеи нацизма извращали личности и унижали человеческое достоинство. Глухая и посдлеповатая Розалия в блестящем исполнении Иды Камински, сыгравшей в этой картине свою самую известную роль и заслужившей номинации на «Оскар» и «Золотой Глобус», особенно важный персонаж. Ее глухота это великолепный символический прием — женщина, живущая прошлым и аккуратно следующая давно сложившемуся распорядку дня, словно оторвана от окружающего мрака и она искренне не может осознать, какой ужас скоро будет твориться вокруг. Их конфликт достигает пика в последней четверти фильма, которая многим может показаться подзатянутой, но здесь крайне необходимо вязкое, гнетущее чувство тревожного ожидания и прихода чего-то страшного и неотвратимого. Тоно, гоняющий несчастную женщину из угла в угол, превращается в настоящего эсэсовского монстра, на все действия и реплики которого испуганная Розалия отвечает одной и той же фразой, значимей тысячи слов — «я не понимаю…»

9 из 10

Перед нами один из классических фильмов словацкой новой волны. Много лет спустя чешский сценарист и режиссер Павел Юрачек, размышляя над фильмами той эпохи, написал: «Фильм — это не игра по заданным правилам, а способ высказать свое мнение и позицию».

Словакия, 1942 год. Плотник Тоно Бртко не попал на фронт по причине своей непригодности к военной службе. Он перебивается мелкими подработками, выслушивая каждодневные упреки своей жены Эвелины, мол, попросил бы помощи у своего свояка-фашиста Маркуса, вытянул руку в фашистском приветствии, и получил бы хорошую работу. Жизнь Бртко меняется, когда Маркус делает Тоно арендатором еврейского магазинчика бижутерии вдовы Розалии Лаутманн. Бртко стесняется своей роли, изображая из себя не хозяина, а помощника старухи. Но одновременно на нескольких стульях долго не усидеть.

Это история о том, как власть скрытым или явным подкупом, либо искусно закамуфлированными репрессиями пытается подавить зачатки недовольства и сопротивления. Особенно хорош эпизод, когда Бртко идет со своим свояком по улице. Свояк, одетый в черную, военную униформу, отвечает встречным горожанам фашистским приветствием. Бртко просто приподнимает шляпу. Но в какой-то момент начинает казаться, что вот-вот подъем руки к котелку сам собой превратится в фашистский жест.

Тоно как можно дольше сам себя уговаривает, что не видит сгущающихся в обществе туч. А вот старая еврейка Розалия действительно не понимает грозящей ей угрозы. Но именно она первой называет вещи своими именами, причем, одним словом — погром.

Фильм, который поначалу по-итальянски немного грустный и немного смешной, к середине погружает нас в непроглядный мрак. Главные герои оказываются не то, чтобы в безвыходной ситуации. Выход есть, но он никого не может устроить. Компромисс возможен, увы, не всегда.

8 из 10

- Послушайте, пани Лаутманн, я вам так скажу. Вы ведь еврейка, да? А я — ариец. Еврейские магазины закрывают, таков указ. Теперь будут только арийские магазины. Это и есть ариезация, понимаете?
- Не понимаю.

Когда нацисты и их приспешники сжигали евреев в газовых камерах, на площади играл оркестр. Это должно было успокоить людей и убедить их, что там, где звучит музыка, не может быть ничего плохого. Евреи шли в газовые печи как в душевые кабины и даже не догадывались, что их на самом деле ждет.

Чехословацкий фильм 1965 года «Магазин на площади» не показывает сцен массовых истреблений иудейского народа, концентрируя внимание на событиях, которые предшествовали этому. Казалось бы, ничто не нарушает тихую и безоблачную жизнь провинциального словацкого городка: люди спокойно прохаживаются широкими улицами, ища взглядом пищи для заинтересованности, беспечно разговаривая друг с другом, приветливо улыбаясь при встрече знакомых в толпе или ссорясь на базарах о цене картофеля. Покой и уют соломенных жилищ аистов на крышах невысоких домиков только время от времени тревожит грохот дребезжащего состава, перевозящего тяжелую военную технику, да еще стуки молотков, доносящиеся с центральной площади, где вот уже несколько недель сооружают деревянную «Вавилонскую башню» — символ новой власти и порядка. Война длится уже три года, но рядовые словаки озабочены больше хлебом насущным, нежели затоплением английских (германских, французских?) кораблей на Западном фронте.

Несмотря на кажущееся спокойствие, воздух в городке довольно напряженный. Первая Словацкая Республика, просуществовавшая 6 лет (1939—1945 гг.), сотрудничала с национал-социалистической Германией, которой, собственно, была обязана своей независимостью от Чехии. Диктатура Йозефа Тисо, воцарившаяся с начала войны, провозглашала Гитлера богом во плоти. Местная коллаборационистская власть насаждала идеи вождизма и расовой нетерпимости к евреям и циганам. А в один прекрасный день в городе появились слухи о прибытии на железнодорожную станцию пустого скотовоза, догадки о предназначении которого вызывали дрожь и сухость во рту… В конце концов, всем представителям еврейской общины сказали собирать свои вещи для добровольно-принудительной «экскурсии» в неведомом направлении. Никто ничего не понимает, но ясно одно: прежний уклад жизни нарушился, и впереди — пугающая неизвестность. Голенастые аисты уже не чувствуют себя уютно в гнездах на старых дымоходах; парикмахер Катц поглаживает гребешок и мимолетом подсчитывает, сколько тонн волос отстриг и отбрил он за 40 лет в этой парикмахерской; в это трудно поверить, но галантерейная лавка старухи Лаутманн впервые открылась в шаббат.

Сама старуха — глухая, как тетерев — живет прошлым и вряд ли понимает, что весь мир охвачен самой кровопролитной в истории войной. Когда в ее магазин приходит «гуманнейший ариезатор» Тоно Бртко и застенчиво пытается ей объяснить, что все эти пуговицы и лавка с видом на площадь — уже не ее собственность, вдова Лаутманн решает, что он шутит, и назначает Тоно своим помощником. Бртко вынужден смириться с этой ролью, поскольку, по совету своего друга — «белого еврея» Кухара, магазин, подаренный ему свояком — коллаборационистом, находится в упадке и не принесет много прибыли, в случае же, если Тоно будет присматривать за старой жидовкой, еврейская община выделит ему приличное жалованье. Это даже радует молодого еще словака, так как по своей доброте он не смог бы надругаться над Розалией, а дома ждет падкая на деньги жена.

Непонимание Розалией Лаутманн происходящих событий скорее символическое, чем буквальное. То же касается ее глухоты и подслеповатости. Так, при первой встрече с Тоно еврейка свободно разговаривает с ним, слыша практически все, что он говорит ей вполголоса. Когда же речь заходит об ариезации или погромах, старуха отвечает невпопад, комически искажая высказывания своего «помощника». Еще одна деталь: когда Тоно предлагает Розалии ознакомиться с содержанием документа о передачи ее лавки в его собственность в связи с указом местного правительства, вдова посылается на то, что не сможет этого сделать, поскольку плохо видит; в последующих же эпизодах Лаутманн с благоговением перечитывает Талмуд. Старая вдова словно нарочно желает не видеть и не слышать ничего о войне, ариезации и еврейских погромах, ее застывшее мировосприятие отказывается верить в такие абсурдные и не соотносимые со здравым смыслом вещи. Удел же тех, кто понимает происходящее, — ужасаться и пить, пить и ужасаться.

Кинолента Яна Кадара и Эльмара Клоса сплошь пропитана символикой и аллегориями. Густые, сконденсированные кадры и реплики персонажей постоянно несут идейную нагрузку и определенный подтекст. Так, сцена безумного застолья в бедняцком доме Бртко является как бы аллегорией тотальной эйфории гитлеровского Вермахта (эту мысль подтверждает эпизод, когда Тоно копирует Гитлера), указ о необходимости регистрации городских собак коррелирует с указом, согласно которому все иудеи должны носить на одежде клеймо — шестиконечную звезду, и совпадает по времени с раздачей евреям повесток (здесь вспомним целановское «В доме живет человек… он свистом зовет своих псов / он свистом сзывает евреев чтобы рыли могилу в земле»), а когда душа Тоно страдает и мечется между выбором — выдать еврейку для депортации или спрятать ее, — в какой-то миг страх перед наказанием за укрывательство преодолевает взятую на себя моральную обязанность защищать старуху, и Бртко превращается на настоящего фашиста, в стане аффекта гоня еврейку из угла в угол и выкрикивая: «Ты должна идти! Марш! Марш!». «В основе любого зла лежит страх», — замечает Розалия в мистическом сне главного героя, и с этим трудно не согласиться.

Финальный поступок Тоно на первый взгляд непонятен и вызывает недоумение. Антиципация с заплутавшейся веревкой была еще в середине картины, но заплутавшегося в своих страхах и тревогах Бртко, даже после потрясения в магазине на площади, сложно обвинить в суицидальных настроениях. Поступок словака обретает мотивацию, если вспомнить, что в последние минуты фильма он был уже не простодушным добряком Тоно, а живым воплощением тоталитарного зла и несправедливости. «Я уже ничего не понимаю. — говорит как-то парикмахер Катц. — Но я убежден: там, где по закону наказывают невинных, там всему конец… Даже тем, кто пишет эти законы».

9 из 10