Моя королева Каро

Подписывая начальный кадр титром с датой, режиссёр сходу обозначает временнУю систему координат, в которой антивоенные лозунги настенных призывов остановить вьетнамский кошмар соседствуют с баррикадами взволнованных улиц, наполненных криками очумевших от свободы «хипарей», отвергающих потребительские мотивы, отказываясь признавать государственный строй.

Новые амстердамские горожане захватывают коробки недостроенного жилья, обустраивая коммунальную квартиру, как положено для коммуны, без стен и формальных границ: тут детский шёпот, а там — трение разгорячённых тел, здесь вповалку дремлет семья, а поодаль — приятельские объятия новых друзей.

Девочка Каро переводит взгляд с распоясавшегося отца на притихшую мать, размышляющую над предложением делить супружеское ложе с другой подругой, прислушивается к недовольству хозяина домового тепла, не понимая отрицающей обязательства философии своего родителя, припадая к груди мальчика Даниэля, принимающего внимание, как это делают все вокруг. Девочка Каро учится плавать, что, должно быть, означает — учится жить. Выслушивая возмущение матери и бескомпромиссную речь отца, путаясь в честности и справедливости, не зная, как сделать правильно, чтобы стало лучше для всех.

Митинговые требования немедленно переходят в домашний скандал, в котором возмущение мужа спорит с прагматизмом жены, ставя дочь перед выбором линии поведения и курса жизни, ограничивая её рамками или не связывая себя ни с чем, где инстинкт превосходит разум, продирающийся сквозь детские иллюзии к осознанному решению, очевидно, первому, для её ранних лет, деля их на беззаботное время до, и ответственные поступки после, меняя ложные представления на реальный взгляд.

В образе жизни режиссёр стремится оставить образ человека, ошибающегося в заблуждениях или думающего иначе, чем это нужно другим, смущая ребёнка и оскорбляя свою жену. Общий общественный подъём используется фоном для личной трагедии, по крайней мере, драмы — отношений и роста, разрушающей невинный взгляд на окружающий мир, требующий ответственности и обязательств, тогда как хочется свободы от всего.

И время ложится в строку, и люди вписываются в интерьер, составляя картину шумного хаоса снаружи и тихого раскола внутри, смиряя движение дикой улицы растерянностью сметенной души, совмещающей смелый опыт и решительный эксперимент, нащупывающей первые связи, а с ними — неизбежный разрыв, как знак свежего поколения, приходящего на место отцветающих «детей цветов».