Перевертыши

Наверное, худшее, что может случиться и что чаще всего происходит, мир то подлый, с личностью — это конформистская адаптация под узловатые, плоские категории обобщений и оценочных суждений, что как пузырьки кислорода в болоте социума являются коварной приманкой для тех, кому не досталось маски с трубкой. Так же и с искусством — даже психу с серной кислотой не обезобразить его произведение так, как это делает калька под «социальный подтекст». Вот и Тодда Соллонза принято обзывать критиком американских нравов, а в главном художественном приеме его фильма «Перевертыши» усматривать выход на злополучное обобщение. Мол, раз персонажа играет 7 человек, в том числе разных рас, значит, автор хочет преподать урок массового реализма.

На самом же деле, редко когда выпадает шанс увидеть настолько чутко и бережно выстроенный мир индивидуального, личного мироощущения, чем в этом фильме об обостренном восприятии, тяги к саморазвитию и знакомстве с самим собой в поездке по шоссе в никуда, освящаемом на каждом витке уродливыми неоновыми горгульями.

«Перевертыши» начинаются со сцены, в которой Соллондз, обыгрывает идею проекции — сильном влиянии на человека чьего-то жизненного опыта. Под впечатлением от похорон «распутной» девочки, героиня меняет цвет кожи — и здесь, пожалуй, уже можно углядеть иронию постановщика над социальными стереотипами.

Чуть позже эта ипостась окуклится внешне в нечто абсолютно гипертрофированное, чем даже для Соллондза является детская проституция. Таковы правила игры контрастов: здесь из утробы попадают или в стерильный мир подавленных желаний, или в герметичную упаковку для абортированного плода. Героиня, испытав и то и другое, оказывается в промежуточном состоянии, выдавленная во враждебную среду, но не невозможностью жить, а напротив — желанием. То, что происходит дальше можно описать как некое подобие истории Билли Миллигана — ведь ипостаси героини, пусть даже являясь градациями самоощущения, чередуются между собой произвольно. Разворачивается же эта история в заброшенной сказочной вселенной, куда через сточные трубы просочилось зловоние людской мерзости — и «Уродцы» Тода Браунинга здесь будут столь же подходящей аллюзией, сколько «Волшебник страны Оз».

Существуют расчетливые постановщики, которые располагают точными координатами границы дозволенного, чтобы перешагнуть через нее в нужный момент. Есть такие, которые чувствуют ее по наитию и находятся в положении «одна нога здесь, другая там». Тодд Солондз же сходу отправляется по ту сторону, где-то пересекаясь следами с Австрийскими экспедициями, но скромно уклоняясь от скучной диагностики. Он чувствует себя столь уверенно, комбинируя патологии с парафилиями, внешнее уродство с моральным, что описываемые реалии кажутся чем-то естественным, а удивление вызывает уже возвращение повседневности.

Предопределенность которой, — и это главная мысль фильма, — зависит от того способен ли человек сознательно предпочесть стабильной одномерности вариативность, пусть даже цикличную и направленную генетическим наследием. Стоит только раскрыть грани Самости, как при наложении индивидуального опыта, эта вариативность даст ощущение уникальности внутреннего мира, без которого человек, будь он педофил, или отец семейства, не сможет чувствовать себя полноценным.

Перевёртыши. Солондз.

Даже не верится, что кому-то пришло в голову снять такой фильм. И уж совсем не верится, что есть хоть кто-то, кто, просмотрев, поняв для себя что-то, тут же не перевернул бы всё с ног на голову.

Уверена, что и я попала под обаяние фильма, и тоже что-нибудь переверну.

Когда читала отзывы на этот фильм, ожидала увидеть какой-нибудь бесплодный разговор на тему «Родители не понимают детей». Посмотрев фильм, слегка опешила.

Вспомнился советский фильм, где героиня, по наивности, в своём сочинении написала, что хочет стать матерью, и учитель сочла такое желание постыдным.

А что с днём сегодняшним? Девочка может мечтать стать матерью только в том случае, если у неё не всё в порядке? Только отсутствие родительской любви и заботы, только какие-то психологические проблемы могут подтолкнуть биологическое создание, готовое к репродукции, к патологическому желанию продлить свой род?

То есть, объяснения матери, почему Генри не должен был родиться — это то, что имеют в виду те, кто пишет про патологическое желание 12-летней?

С какой точки зрения это желание патологическое? Девочка не может обеспечивать ребёнка? А женщина, оказывается, тоже иногда не может.

Живут на свете дети в семейке Саншайн, и радуются жизни. А ведь не должны бы были радоваться. Жизнь и так их щедро наградила патологиями, да ещё и счастье, которое им привалило в приёмной семье тоже патологическое. Нежеланный ребёнок, больной ребёнок, роющийся в мусоре в поисках отходов аборта, что уж извращённей? Эта сценка не соблазняет гуманного зрителя задумываться, может, лучше бы и приёмных детишек из религиозной семейки отправить в тот же контейнер? Или, наоборот зритель переживает только за детей, рождённых и нерождённых, так переживает, что сам бы взял ружьишко и пальнул бы по доктору? А, может, правильнее было бы придумать какой-то закон, по которому доктора можно было бы расстрелять вместе с педофилом?

Как же ловок режиссер! Если кто-то скажет, что в тот момент, когда убивали педофила, возникло чувство удовлетворения, то тот — конченый человек, совершенно запутавшийся в представлениях о добре и зле.

Я провокативно назвала персонажа, который подвержен эфебофилии, педофилом.

Биологически нет ничего аномального в эфебофилии. С точки зрения продолжения рода, выбор юного и неопытного, ничем не хуже выбора зрелого и опытного индивида.

Но мы ж не звери! Мы — люди. Люди не склонны считать сокращение детства или юности нормой.

Вот, мать, как раз и делает всё, что в её силах, чтоб быть человеком в полном смысле слова. У дочери должно быть будущее, ребёнок — лишняя нагрузка, лишающая родителя многих бонусов современного мира.

Вот так, шаг за шагом, разбираясь с тем, что для человека нормально, что ненормально, кувыркаешься в мире, который создал режиссёр. Для чего он это сделал?

Терпеть не могу подводить итоги, но, может, для того, чтоб мы — зрители, не спешили записывать себя в нормальные или ненормальные? Для того, чтоб мы в следующий раз, пытаясь громко заорать «Мораль!» заткнули себе рот и на секундочку подумали: « А что мы знаем о морали?»

Как-то так.

9 из 10

Солондз пробует еще с одной стороны раскрыть любимые темы сексуальных девиаций и детского полового чувства и инстинкта на фоне разворачивающейся бури пубертата.

Центральными темами картины стали вопросы подросткового материнства и вытекающие извечные проблемы абортов, права на жизнь, родительского влияния на сексуальную жизнь и отношение родителей к материнству незрелых детей.

Картина получается в привычной для Солондза манере — романтичной, динамичной, безумно сентиментальной, с грубоватым, но искрометным юмором и множеством философско-сентиментальных монологов.

Главная героиня, Авива, разобрана на составляющие ее характеры и состояния. Апатия, страх, смелость, любопытство страсти и прочее представлены отдельным персонажем, ограниченным собственной сценкой, при этом последовательность событий весьма линейна и никаких трудностей восприятия сюжета — нет. Каждая сценка самобытна, но в то же время неразрывно смыслами и зацепками связана с главными вопросами картинами, изображаются как напрямую, так и метафорично.

Приятно и сцепление в сюжете с семьей Уинеров из «Добро пожаловать в кукольный дом». Собственно Марк, приходящийся Авиве кузеном, появляется в первой же сцене, прощания со старой героиней Солондза из «Кукольного дома» — Дон, он же является автором одного из центральных монологов фильма.

9 из 10

Судя по названию, в картине можно предположить наличие некоей идейной константы, суть которой проявиться, если поместить ее в два противоположных контекста, различных по форме, но идентичных по содержанию. На уровне сюжета, это происходит следующим образом: одна и та же героиня (девочка 12-и лет), со своей трагической историей, последовательно оказывается под воздействием взрослых (сначала это ее родители, а потом христианская семья-община) исповедующих диаметрально противоположные ценности и социо-культурные установки. Соответственно подход к проблеме, и способы ее решения, и методы влияния у них абсолютно разные. На фоне заочного столкновения этих антагонистичных миров, всплывает на поверхность сквозная идея картины: от перестановки слагаемых сумма не меняется. Реально ни та, ни другая семья не в состоянии помочь ребенку, поскольку, каждая по-своему, пытается решить проблему практическим путем, не уяснив себе ее сущности. И дело не в том, что они не хотят этого делать, а в том, что они хотят устранить лишь трагические последствия глубинного душевного конфликта, в суть которого они вникнуть не могут. Дело не в том, что именно эти отдельно взятые семьи какие-то плохие или нечувствительные, а в том, что они просто частички неизлечимо больного общества, погрязшего в социальных и политических конфронтациях, в пылу борьбы за права человека утратившие понимание ключевой роли эмоционального контакта с самим человеком, с тем, который рядом.

Для пущей выразительности, Тодд Солондз использует довольно редкий для кинематографа постановочный прием (здесь можно вспомнить «Этот смутный объект желания» Бунюэля, правда испанский режиссер использовал эту задумку в других целях): главную героиню играют несколько актрис, разного возраста, внешности и даже цвета кожи. Посредством такого нетривиального решения, автор, видимо, хочет показать, что эта ситуация имеет универсальный характер. Что на месте героини может оказаться любая (например, ваша дочь), т. е. это не история этой конкретной девочки, а всеобъемлющий собирательный образ искалеченных детских судеб всего мира, отражающий нравственный климат постиндустриальной эпохи.

Но такая изобразительная конструкция (применительно к данному фильму), имеет, на мой взгляд, существенный недостаток — вся эта чехарда с переменой актрис несколько сбивает с толку и мешает логическому восприятию картины. Конечно, примерно к середине хронометража, начинаешь догадываться, что к чему и зачем, но, тем не менее, я не увидел сущностной необходимости использования столь нестандартного художественного средства, для реализации, в общем-то не сложного для понимания замысла. По моему скромному мнению, и одна-единственная хорошая актриса справилась бы с этой задачей ничуть не хуже. Другое дело, что в таком случае, лента бы смотрелась совсем уж банально, по нынешним меркам. Подозреваю, что именно во избежание этого, Солондз решил добавить в постановку такую вот «изюминку». Но, не смотря на эти ухищрения, в общем плане картина получилась заметно слабее как на интеллектуальном и психическом, так и на художественном уровнях, чем предыдущие его работы «Happiness» и «Storytelling».

6 из 10