Потерянная душа

По словам Цицерона (ссылающегося на Аристотеля), этрусские пираты практиковали страшную пытку: живого человека привязывали к разлагающемуся трупу — руку к руке, ногу к ноге, уста к устам — и ждали, пока в «зловонье и ненависти объятьях» жертва не начнёт разлагаться, пока между ней и трупом не установится жутко-плотская, червями и опарышами созданная связь, пока границы между живым и мёртвым не сотрутся до такой степени, что непонятно станет, кто из них где. Позже, при убийце Каракаллы императоре Марке Макрине, этот вид казни переняли римляне, и она дожила, мутируя и видоизменяясь, до Ренессанса под названием Nupta Contagioso (или Nupta Cadavera) — свадьба с мертвецом, если буквально. У этой пытки была своя пугающая эмблема — женщина, приказом сюзерена «брачно» привязанная к прокаженному или сифилитику, ей были посвящены десятки средневековых апокрифов, и Эко упоминает её сквозным мотивом во всех своих больших романах. «Потерянная душа» Дино Ризи — тоже, по сути, об этом: один из главных его персонажей открыто проговаривает чудовищную метафору. За одним модернистским исключением: в истории Ризи до конца неясно, кто жив, а кто умер, кто заразен, а кто — до поры — чист, и есть ли там живые, чистые — неясно тоже. Город, Венеция, двоит, размывает, растворяет смыслы и характеристики, и к тому же «всё хранит в ней явный след прежней дерзости и мощи, над которой смерти нет».

«Потерянная душа» — лучший, пожалуй, фильм о загробной и жалкой магии венецианских зеркал. Он и вообще переполнен эффектами венецианской оптики, менее телескопической, чем микроскопической, призванной в нормальном мире проникать в суть вещей, но над Венеции «катафалком водяным» — умертвляющей, распинающей на стекле препарата, кишащей мышами под крышкой погибших в сырости клавикордов, висящей медузами муранских люстр в недоступных простому смертному палаццо вдоль Большого Канала, белеющей пустой, над живым, могильной плитой на Сан-Микеле, ржавеющей брошенным танкером в топкой лагуне, превращающей умелым close-up`ом портрет Веермера — в сезанновский натюрморт, а тот — в браковский кубизм с глумливой присказкой для учащейся живописи молодёжи о том, что ничего-то нового они, мертворожденные, бесплодные, в сравнении с титанами прошлого создать не в состоянии. Присказка, приобретающая во дворце Пезаро дельи Орфеи пятнадцатого великолепного века, ко времени съёмок только-только превращенного в музей последнего своего хозяина, опаленного историей, растворившегося в истории художника и модельера Фортуни — привкус растления не менее явный, чем история любви зрелого мужчины к девочке в панталончиках и с бантиками, любви, с фаустовской настойчивостью требующей остановки прелестного биологического мгновения — чужого, не своего, разложения-то не остановишь. В обоих случаях речь — о Nupta Cadavera, о насильственном привязывании румяного — к тронутому гниением, о заражении собственным тлением живого, чтобы двухутренний цветок увял, едва полураскрытый.

И как от смерти праздничной уйти? — Мертвец-Венеция, «окаменевшая в минувшем блеске», крепко держит своих в трупных объятиях, одним обаянием держит («могила, да, но отчего ж порой ты хороша, пленительна, могила?»), в этом городе никакие узы не требуют дополнительных обоснований — ни токсично, бесполезно, разорительно брачные, ни унизительно исторические вроде лающей устрелым немецким памяти об австрийском господстве, ни привязывающие к заведомо гибельным привычкам — всё идёт в ход, лишь бы слиться с прекрасной покойницей, лишь бы тонкий воздух кожи, синие прожилки, белый снег, узорная парча. Неполноценен здесь нормальный, неуместен здоровый, глуп здравомыслящий, бессмысленно здесь пытаться приносить пользу обществу или даже себе самому — всё равно не выйдет, и все похвальные начинания закончатся в ночном и нищем «Флориане», дешёвом борделе у Риальто, на воняющей вчерашней рыбой рыночной площади. Это — иная форма существования, недоступная тем, кто не потерял своей души. Да и из тех, кто потерял — лишь самым картинно красивым.

Тино мечтает стать художником. Он приезжает на учебу в Венецию и останавливается в палаццо своей родственницы. Часть дворца пустует в ожидании ремонта. В доме живет пожилая служанка и муж тети — ответственный работник крупной газовой компании, инженер Фабио. Тино чувствует напряженность в отношениях супругов. Но особенно его привлекает «запретная лестница», ведущая на второй этаж, и странные звуки, доносящиеся из пустых комнат. Постепенно из всех комодов, шкафов и закутков начинают появляться «скелеты».

Дино Ризи снял мрачный триллер о темных сторонах человеческой натуры, которые удобно спрятать под венецианской маской. Молодой человек постепенно погружается в атмосферу зловещего отчаяния, основанного на тотальной лжи и подмене понятий. Актеры этой драмы настолько запутались в выбранных ролях, что уже и сами не помнят, кто они на самом деле.

Ох, не зря меня пугают венецианские карнавалы. Есть в них что-то запредельно жуткое.

7 из 10

Венеция, как и всякий город на воде, к тому же город, обремененный культурной памятью (в Росии это, конечно же, Петербург), необычайно сильно актуализирует некоторые мифопоэтические аспекты собственной образности. Но если наш Санкт-Петербург — это миражная интрига (всякий его элемент располагается на тонкой границе «гранитной» яви и «болотного» небытия), то Венеция скорее расщепляет пространство и время, множит своих двойников, как некогда и много столетий подряд пресловутый венецианский карнавал длился большую часть года, порождая болезненное состояние «как бы двойного бытия».

Снятая по книге Арпино «Потерянная душа» — киномодернистская версия этого психологического рисунка Венеции. Совсем молодой человек приезжает к своим родственникам, чтобы учиться в художественной школе, но эти артистические опыты быстро меркнут перед тайнами старинного полупустого и полного «комнат со скелетам» родового дома. Интрига постепенно раскрывает лакуны данного ребуса: оказывается, что в доме живет не только дядя с женой и старая вечно ворчащая служанка, но и безумный дядюшкин брат, бывший профессор-натуралист. Чем дальше мы посвящаемся в разгадки этого запутанного ребуса, тем больше понимаем, что загадки скорее не мистичны, а именно психологичны. Мастерство режиссера и главных звезд фильма (Гассман и Денёв) позволяет достаточно долгое время удерживать нас на грани очевидного ответа на все вопросы, который начинает приходить на ум к началу второй части фильма.

Но все же фильму чего-то недостает. Он не дотягивает ни до уровня готической демонстрации ужасов, ни до перверсивных потрясений психоаналитического триллера. Точнее, режиссер пытается скрещивать обе эти традиции, но словно бы сам останавливается на границе той тайной комнаты, куда так долго запрещено заходить главному герою фильма.

Иными словами, фильм получился крепкий, но вполне одноразовый. Может быть, виной этому недостаточное участие в происходящем самой Венеции как полноправного героя. Перенесенное по большей части в интерьеры действие становится ментальной драмой, в центре которой прописался вывод о невыносимо свербящем ощущении бренности всего невинного, которое предпочитает не задерживаться в нашем мире, стремительно становясь опытным и взрослым. Но все этого маловато для того, чтобы данный фильм Дино Ризи можно было бы посчитать шедевром.

7 из 10