Голда. Судный день

'Голда. Судный день' - лубочный портрет одной уставшей женщины, на чьи плечи выпало сражение за тысячелетнюю судьбу одного гонимого народа
Начнем с самого главного респекта - гримерам. Я точно не узнал бы Хелен Миррен в роли матриарха израильской государственности. Ровно как и Лива Шрайбера в роли Киссинджера или Рами Хойбергера в роли Моше Даяна. Но за это 'Голда' и оказалась в 'Оскар'-листе. Выиграть статуэтку за грим вряд ли получится, но по поводу номинации спорить глупо

'Голда' сама по себе вряд ли изменит чье-либо отношение к великой Миррен. Ей не впервой играть женщин у власти или стареющих леди с сердцем из стали. Роль во многом лаконичная, без каких-либо энергозатрат, такая чуть на тонком нерве, жилке. Адронный коллайдер в последние секунды до взрыва.

При этом 'Голда' отлично вписалась в контекст эпохи. Не сильно хуже 'Оппенгеймера'. Хотя атакуя гениальность первого, все-таки надо скучным тоном заметить, что ощущение фильма так или иначе витало в воздухе до начала съемок. Команда, работавшая над 'Голдой', вряд ли ожидала новой войны на Ближнем Востоке. Поэтому и не вкладывали в кино прямую политагитку.

Большой проблемой фильма остается вторичность. 'Голда' не создает нового нарратива. Она сделана с явным оправданием одной из сторон, поэтому в кадре часто привычные атрибуты подобных историй - слабые внутренние оппоненты, глупые и не очень мудрые соперники извне, героические сотоварищи.

Даже на общих местах 'Голда' бьет в цель, но не попадает. Тот же глыба Киссинджер явно умнее, чем показан в фильме. Едва ли настолько глупыми были и Садат с Асадом. Ряд фрагментов намеренно рушат исторический контекст для цитатности и какой-то псевдоартистичности.

Простой пример - диалог того же Киссинджера с Меир, где госсекретарь заявляет, что он сначала - американец, потом - госслужащий и лишь после этого - еврей. На что Голда кидает ключевую реплику фильма: 'Но в Израиле читают справа налево, не забывайте'.

Фильм Гая Наттива орудует стандартным подходом к байопику 21 века. За плечами 'железной леди с Иордана' скрывается ранимая и уставшая бабушка, которой хочется уже погрузиться в туманы собственного прошлого, но приходится вопреки воли заниматься делами долга и чести, скрывая свои личные тайны. Аналогичный слезовыжимательный метод работает и с другими персонажами фильма. Чугунного по реальной истории Моше Даяна половину фильма размазывает по стенке от собственных ошибок. Безошибочный Моссад проваливается раз за разом. Но против американской традиции видеть в людях людей не попрешь.

Где-то тут зашифрована главная задумка всего фильма. Не важно, кто ты - премьер-министр, ее домработница или простой солдат на Голанских высотах. Ты человек, поэтому ты плачешь, сомневаешься и ошибаешься. Стандартный набор для любого мотивационного паблика в мире соцсетей. Фильм о человеческом, а уже потом - о честных судах, сложных решениях и военной истории.

Хотя, конечно, еще 'Голда' - это фильм про Израиль. И для Израиля. Для народа, который лишь недавно обрел дом, но сражаться за него приходится снова и снова. Для кого еще? Для левой повестки в США. И для любителей рассуждений о роли личности в истории.

Для остальных 'Голда', за пределами феноменальной работы гримеров и оценок фактурного дыма, который испускает изо рта с экрана Меир, может легко пройти мимо. Как сказали бы в Израиле

??? ??? ???

Ничего особенного. Поставить на свою личную карту мировой истории новую фигуру, если ее там не было до. Узнать о Йом-Кипуре, об интифадах и паре региональных войн. Тоже полезно, лишних знаний, как и скиллов не бывает. Ведь historia - magistra vitae и тд и тп.

дым отечества
Титры «Первый день войны», «Второй день войны», «Одиннадцатый день войны». Протокольно-точно воспроизведенные ответы премьер-министра Израиля Голды Меир на вопросы спецкомиссии. Все это настраивает на точную реконструкцию событий 1973 года. Но ее не будет. Здесь победы и поражения не обуславливаются тактическими решениями. Исход той или иной битвы непредсказуем и не является следствием гениальных или провальных идей. Более того, фабульная последовательность все время рвется. Причины и следствия не связаны между собой совсем никак. Множество причин без следствий и следствий без причин. Самоуверенные лозунги: «Мы разнесем их в щепки» завершаются проигранными битвами. В тот момент, когда египетские войска почти до Иерусалима дошли, неожиданно приходит победа.

Министр обороны Моше Даян отправляется на телевидение с миссией подбодрить и успокоить народ. Однако, его растерянность и дезориентированность вряд ли добавляет спокойствия – и это очевидно. «Как я выступил?» - «Очень хорошо» - ответит ему премьер. Так, вероятно, фильм о своих? О том, что по своим не бьют, свои всегда правы? Но ведь кто-то же отключил дорогостоящую систему прослушки, в результате чего Израиль к войне оказался не готов. И этот кто-то, скорее всего, свой. И Голду Меир допрашивают тоже свои. Что-то и здесь не вяжется.

Воинственно-пренебрежительные оценки противников, перемежающиеся комментариями о стремлении к миру - это о чем ? О тартюфстве политиков, которое не сегодня проявилось? И, стало быть, шутки-улыбочки на переговорах с Садатом - это фарс и театр? Может быть. Но ведь как искренне! Гораздо искреннее и живее всех воинствующих лозунгов о защите Земли Обетованной.

Тонны грима на лице гениальной Хелен Миррен никак не камуфлируются. Напротив, подчеркиваются. Лицо Голды Меир в фильме – это не лицо живого человека. Это маска, вылепленная из глины в ветхозаветные времена и обожженная в костре. Маска не человека. Маска нации. Праматери нации. И все эти « четвертые и пятые дни войны» разбиваются о тот факт, что в реальности мы не понимаем вообще из-за чего весь сыр- бор. Да, начальные титры что-то бегло проговаривают насчет итогов шестидневной войны 1967 года и их пересмотра. Но это было в самом начале, пока зрители еще рассаживаются - кто это читает? Да и маска премьера сильнее всяких причин напоминает: посмотрите на все четыре Книги Царств. Почти все их содержание сводится к тому, как иудеи сражались с филистимлянами. А было это за сотни лет до Рождества Христова. Конфликт, который длится веками и поколениями. И способ для двух народов жить вне этой парадигмы- врожденной вражды просто не существует. Это стало аксиомой, как то, что солнце всходит на Востоке.

Появление Генри Киссинджера добавляет еще больше хаоса. Он друг, но из таких, который связывает руки. Друг, на которого надеются, но не верят.

Ужасы войны показаны опосредовано. Потеря сына - танкиста стенографисткой правительства прорвется в невежливом жесте. Сами сражения зрителям не дадут увидеть, зато дадут услышать через радиотрансляцию прямиком из наушников воинов в ситуационный центр минобороны. Гробы, выгружаемые из самолета выстраиваются на летном поле в безупречно - воинском порядке. Ни рыданий, ни эмоций. Упорядоченность загробной жизни.

Наконец, самое главное. В тайне от всей нации Премьер-министр периодически проходит медобследования в иерусалимской клинике. Лимфома в ремиссии, но не исчезла. Путь в кабинет диагностики высоких технологий проходит через морг. Больная Голда Меир проходит через помещение, в секциях которого ноги мертвых людей. С каждым новым приходом мертвецов все больше. Война, все-таки. При этом, женщина, занимающая высочайший пост, переносящая на ногах тяжелейшую болезнь курит, как не в себя, прикуривая одну сигарету от другой и от черного кофе не отказалась, хотя это и вредно.

Настойчивые повторы визитов в клинику, кажется и дают ключ к фильму, в котором нет никакой логики и последовательности. Победы и провалы невозможно объяснить ничем. Кто отключил прослушку - не знаем. Обнимет ли когда-нибудь еврей араба - вряд ли. Ведущие политики потому и ведущие, что блестяще владеют искусством не говорить ни да, ни нет. Как бы высоко человек не взлетел, всегда найдется комиссия, которая поставит под вопрос твою деятельность. Умирает за нас кто-то там, далеко и как – мы не видим. Все прах и тлен. И всем нам уготовано место на нарах в морге, путь к которому лежит через углубленное медобследование. А потому не покурить ли от души за чашечкой черного кофе. Сигаретный дым – он гораздо более реален, чем битвы на Синайском полуострове в наушниках погибающего танкиста.

Железная леди Израиля
Кто бы знал, что кино окажется настолько злободневным... Но уточнять нюансы не буду.

Прежде всего нужно отметить Хелен Мирен. Она уже великолепно сыграла Елизавету I и Елизавету II, да и про её талант можно рассуждать очень долго. Здесь она как всегда великолепна и создала интересный образ. Её Голда Меир это не только всенародно любимая добрая бабушка и вместе с тем жесткий политик, отстаивающий интересы своего народа, но вместе с тем - маленький человек, который с трудом несет на себе все бремя власти и должен принимать тяжелые решения.

При этом не менее известного и тоже по своему сильного лидера Моше Даяна почему то изобразили как изнеженного инфантила, что далеко не соответствует реальности. Понятно, что фильм не о нем, но и принижать его роли в событиях Войны Судного дня стоит.

Атмосфера хаоса, катастрофы и эпохи в целом в фильме передана прекрасно. Опять-таки, портрет Меир удался, но под конец Наттив слишком сильно уходит в мелодраму, если не сказать грубее. Да и не покидает ощущение, что хронометража картине не хватает - кое-где автор очень сильно скачет галопом по Европам.

Фильм достойный, но одной Хелен Миррен мало, чего-то ему явно не хватило. Ожидал гораздо большего.

День всепрощения
Прологом этой картины открывается заседание парламентского трибунала, рассматривающего персональное дело премьер-министра Израиля Голды Меир, что происходит после победоносной для еврейского государства 'Войны Судного дня', и может рассматриваться как момент гражданского суда над великим политиком, который не уберёг свой народ от вражеского нашествия.

Измученная пожилая дама, садится за отдельный стол напротив шеренги требовательных мужчин, закурив, продолжает сжигать одну сигарету за другой, всматриваясь сквозь едкий дым в даль своих воспоминаний: она, без всяких оговорок, - главный герой, а всё вокруг - моноспектакль Хелен Миррер, сверкающей стальным блеском глаз из каменных разломов своего невообразимого старческого грима, на счёт которого можно легко записать половину успеха фильма, но другая половина - это точно, её.

Хотя, может, и не только: несмотря на полное отсутствие батальных сцен, оператор, привязанный сценарием к персонажу Миррер, включается в соревнование с актрисой, устраивая свою игру с композицией, в стремлении всячески показать масштаб и монументальность выдающегося государственного деятеля, прибегая к очень крупным планам, вращениям и даже пролётам камеры вокруг и через голову Голды, как это делал с большим кораблём Джеймс Кэмерон на съёмках «Титаника». А Яспер Вольф идёт ещё дальше, снимая не только мрачный профиль лица, но и распластанное на кровати разбитое болезнью тело великана, которое на утро обретает вид согбенной женской фигуры, придавленной тяжким бременем отвественности и долга, скрупулёзно ведущей счет неудач и потерь.

Мужские персонажи больших военных начальников появляются в эпизодах, оставаясь носителями громких имён будущих израильских премьеров, используемых здесь в качестве маркеров отдельных пунктов биографии Меир и хронологии той самой войны, начавшейся для них с оглушительного отступления.

Оркестровый фон - ворочающиеся глыбы и тягучие вздохи. Голда заполняет собой всё и вся. События на передовой представлены в графических контурах военных карт и в переговорах на простреливаемых волнах радиоэфира, а их итог написан на лице ошеломлённой старушки, которой приходится отдуваться за всех.

Её противники скрыты за кулисами. Египетский президент Анвар Садат появляется только в телевизионных трансляциях, «советы» упоминаются лишь в устных докладах и отчётах, при этом отдельной строкой выделены впечатляющие цинизмом сцены встреч и диалоги Меир с американским госсекретарём Генри Киссинджером, демонстрирующим ярчайшие образцы Realpolitik, управляющей ходом и исходом военного конфликта, во многих своих аспектах перекликающегося с нынешними реалиями, где прагматизм в соблюдении национальных интересов одного государства выливается в жесткий ультиматум бессильному перед тем союзнику, попирая собственную волю последнего.

Точка примирения евреев и арабов, как теперь думают, венец трудов Меир, вынесена за рамки основного повествования и смонтирована из архивных записей, где Голда обменивается добродушными шутками с египетским президентом Анваром Садатом, который ещё не знает, чем заплатит за свои объятия с израильским премьером в Кэмп-Дэвиде: после такого остаётся лишь повесить в музее портрет и воздвигнуть монумент мудрой старушке, которая, не без греха, сделала всё, что могла, чтобы со спокойной душой встретить очередной Йом-кипур - «День всепрощения».