Психомания

Была одна из тех невыносимо тёмных и неласково душных ночей в году, когда беззубая луна горит неистовым кровавым маревом, а бельма мелких звёзд будто предрекают грядущие безумства, хаос и кошмары. В этот самый роковой час тьмы сделка была завершена и на обнажённую женскую фигуру, сидящую в тумане блеклого свечения тринадцати восковых свечей, падали последние капли жертвенной свиной крови. Дьяволическая стигма, начерченная мелом на подвальном полу, изнутри засияла; ритуал свершился. Мать, потерявшая сына, преступила все божьи заветы, чтобы дать ему и его шестерым друзьям сладость послесмертного бытия, и неподалёку рыхлая кладбищенская земля набухла, и белые костяшки пальцев, на которых ещё остались лоскуты плоти, вырвались наружу, и утробные крики слились с мотоциклетным рёвом. Демоны ада пришли на Землю, чтобы Ад здесь воцарить и подарить себе не мучительное голодное послесмертие, но бессмертие, ради которого стоит и убивать, и насиловать.

Злая ирония судьбы: мистико-комедийный фильм ужасов «Психомания» 1973 года, в котором имеет место сцена массового ритуального суицида, стал официально последним в фильмографии выдающегося британского актёра Джорджа Сандерса, снимавшегося в лучшие годы своей карьеры у Хичкока, Мая и Уайлдера, но завершившего свой жизненный и творческий путь через суицид по причине невыносимой депрессии. Не будь этой треклятой роковой случайности, то фильм «Психомания», снятый ремесленником от большой режиссуры Доном Шарпом, не стал бы предметом культа среди хорроргиков вообще, снискав невероятную славу спустя буквально пару лет после своего незаметного выхода на экраны эдакого творения, отмеченного дурными знаками и губящего жизни всех, кто над ним работал. Суеверие, помноженное на очевидную спекуляцию темой смерти Джорджа Сандерса, чья роль в картине Шарпа была второплановой и сугубо периферийной, дало этой во многом странной картине больше жизни, чем она того реально заслуживала, но ведь так интересно, а вдруг и правда «Психомания» слишком явно ступила на тропу сатанизма, призвав с той стороны самого Владыку.

Но, к сожалению, или к счастью, это кому как смотреть, «Психомания» оказалась на выходе совершенно не таким фильмом, каковым лента Дона Шарпа пыталась казаться на протяжении целых десятилетий, обрастая бородой сплетен и слухов, как и те самые восставшие из мёртвых байкеры, помешанные на сексе и насилии, анархии и сатанизме; чёртова роковая семёрка. В сущности этот фильм, жанрово затерявшийся между зомби-хоррором, чёрной комедией и забористым боевиком, срабатывает исключительно как последний вздох постепенно переходящего на рельсы внятного морализаторства эксплуатационного субжанра bikersploitation, вздох, не лишённый своего брутального амбре и внешнего косоворотного обаяния главных семерых бэдгаев, пришедших дабы крушить, любить и убивать, дабы в финале через реки чужой крови приблизиться к своему бессмертию. Впрочем, пред сим придётся ещё раз убиться.

Сыны Анархии не первой свежести проходят и через сугубо буддистские этапы анималистического антропоморфизма, что, впрочем, придаёт фильму ещё более сюрреалистический шарм. Режиссёр с упорством, достойным лучшего применения, всячески пытается придать творящемуся на экране безумству, хотя бы намёки на здравый смысл, но это так или иначе выглядит ещё нелепее и парадоксально эффектнее, превращая ленту в эдакий гимн освобождению от любых рамок, что столь безмерно довлеют над человеком. Пускай даже творение Дона Шарпа и лишено напрочь привычных клише, как от стенки на стенку одних лихачей на других, да и с девками, раздевающимися при любом удобном случае, как-то не сильно сложилось. Вообще, этому фильму в частности, как и явлению байкерского кинематографа в целом, присуща гиперэстетизация антигероизма как такового. Дон Шарп будто специально зарифмовывает в своей картине и «Беспечного ездока», и «Дикую семёрку», и «Ангелов ада», снимая не столько фильм ужасов, сколь нарочито китчевую оду бунтарям без причины, короткий век которых уже приближался к неизбежному финалу. Менялись ценности, а некогда главенствующие архетипы вызова и протеста сменялись не очевидным порой конформизмом. И все заимствования режиссёра, взявшего изначально излишнюю повествовательную серьёзность, не кажутся чрезмерными. Они оправданы исключительным авторским желанием создать кино о бунтарях, для которых и смерть не преграда, а сатанинские проклятия и награда, и услада; кино о семерке бунтарей, рожденных для агрессии и возрождённых для трансгрессии. Ибо обществу, начавшемуся размягчаться, необходим хотя бы один голос против, даже если это голос, идущий из могилы.